— Что вы на это скажете, Антонио?

— Не знаю, — сказал Антонио, покосившись на Бенито, — мне безразлично. Душа моя продана, поздно стенать о ней.

— О душе думать никогда не поздно, — сказал дядюшка Хосе. — Тем и непобедима душа, что способна возрождаться после любого падения. Раскаявшийся грешник дороже для истины, чем праведник… Я не хотел бы оскорблять вас, Бенито и Антонио, но вопрос стоит так: или вы наши пленники, или мы ваши пленники. На ночь придется связать вас обоих. Мы не совершили ничего худого и потому имеем право на защиту от возможного насилия. Кто поручится, что вы наши друзья?

— Бросьте, начальник, — сказал Бенито, — если бы я был последним негодяем, я бы, подстрелив Мигеля, уложил всю вашу команду.

— Нет, это мое условие, — настаивал дядюшка Хосе. — Если вы не согласны, можете уходить.

— Я не согласен, — сказал Бенито, — я свободный человек.

— Слушайте вы его, — мрачно возразил Антонио. — Свяжите нас обоих да покрепче или отпустите меня одного.

— Что ж, — сказал Бенито, злобно покосившись на своего сотоварища, — вяжите руки, только не за спиною, иначе мне не уснуть.

Мануэль и Педро связали Бенито и Антонио. Было решено, что утром к Боссу пойдут Алеша, Педро и Антонио.

Наступила ночь, которую дядюшка Хосе разбил на три дежурства. Первое дежурство выпало на Алешу и Педро.

Мануэль показал обоим, как стрелять из автомата, и ушел спать.

— Он занимается в спортивной секции и великолепно стреляет из любого оружия, — сказал Педро о брате. — Жалею, что здесь я сущий профан.

— Невозможно стать мастером во всех областях.

— Да, невозможно, — согласился Педро, — но нынешняя жизнь такова, что свободу повсюду еще придется отстаивать с оружием в руках, — нужно уметь стрелять. Нужно быть крепким и выносливым, не пускать слюни, слушая демагогов: они пользуются нашим невежеством… Знаешь, я тревожусь, как пойдут теперь наши дела. Я не доверяю Бенито.

— Скорее всего это прохвост, — сказал Алеша. — Но ему некуда деваться. Он будет с нами поневоле.

— Ты рассуждаешь как честный человек. Увы, когда имеешь дело с негодяями, нужно уметь учитывать их беспринципность и подлость.

Вновь посыпал густой дождь. Его монотонный шум навевал сон.

Потом, когда дождь прекратился и над головою вновь показались яркие звезды, Алеша сказал:

— Знаешь, Педро, из тебя вышел бы прекрасный сыщик наподобие Шерлока Холмса.

— Шутишь, а у меня на душе тревога, будто мы что-то недоучли.

Алеша рассмеялся. Напротив, у него на душе было радостно и свободно. Он верил, что добрая воля разрушит все преграды и правда восторжествует. Правдой он считал справедливость, отвергающую преимущества для избранных, гарантирующую равные шансы для всех и жизнь небольшой, дружной общиной, в которой все будут верными друзьями.

— Вот тебе анекдот, дон Педро… Как-то Шерлок Холмс и доктор Ватсон заночевали за городом в палатке. Глубокой ночью доктор Ватсон будит Холмса: «Вам ничего не говорит это созвездие, сэр?» — и показывает в небо. «Нет, сэр… А вам, что оно говорит вам?» — «Мне оно говорит, что у нас украли палатку».

Оба хохотали до конца смены. Когда же на пост заступил дядюшка Хосе и Мануэль, выяснилось, что исчез Бенито…

Разбудили Марию. Все собрались на срочный совет.

— Не послушали вы меня, — сказал Антонио. — Бенито — коварный негодяй, его нужно было связать по рукам и ногам. Теперь никакое посольство к Боссу не поможет. Спасая собственную шкуру, Бенито наврет с три короба, и все мы станем жертвой лжи и обмана.

Алеша и Педро переживали.

— Это мы проморгали. Мы виноваты.

— Не очень судите себя, — сказал Антонио. — Бенито скрылся бы от вас, если бы вы даже закрыли пещеру железной сеткой. Это дьявол. Он не знает жалости и не признает совести.

— Теперь Бенито интересует нас меньше, чем Босс. Так или иначе мы вынуждены обратиться к нему. Что это за тип и что за люди его окружают?

— Ответить на ваши вопросы непросто, очень непросто… На Босса работает всякий обреченный сброд… Я, например, чилиец и сражался с правительством, потому что посчитал народ преданным своими предводителями: поднимали на революцию одни, а к власти пришли совсем другие, те, которых не интересовал народ. Но, увы, когда я увидел, что на смену этому правительству пришли еще более непонятные люди и установили режим тирании, я уехал из родной страны. Я был разочарован и долгое время не признавал никаких различий между революцией, смутой и контрреволюцией. Но все же они есть, различия. Смута — это когда народ попадает в сети заговорщиков, а революция — это когда сам народ встает на борьбу за свою свободу и уже никому ее не передоверяет…

Поддавшись настроению или, скорее, решив порвать со своим прошлым, Антонио рассказал такое, что даже невозмутимый дядюшка Хосе потрясенно покачал головою.

— Думаете, этот международный гангстер сидит на острове просто так? О нет, он продолжает служить тем, кому служил всю свою жизнь. Остров спрятан от людских глаз, но здесь творятся отнюдь не простые делишки. Остров превращен в тюрьму для истинных революционеров всего континента. Их похищают в своих странах, а здесь истязают с целью склонить к измене интересам народа. О, эти ловкачи умеют фабриковать предателей и еще больше умеют пользоваться предателями! Кругом, во всех странах, волю закулисных боссов вершит свора предателей своего народа!

— Мы на чужой территории, — сказал дядюшка Хосе, — но совесть наша не зависит от того, на небе мы или в аду… Что за тюрьма, Антонио? Кто томится в ней?

— Я мало знаю. Все построено на взаимной слежке и строжайшей секретности. Тюрьма находится возле дома Босса. Там более тридцати камер. При тюрьме живет палач. Это страшный садист, ему доставляют удовольствие мучения жертвы… Недавно умертвили троих заключенных. Тела их, как обычно, скормили крокодилам. Сейчас в тюрьме, по-моему, два человека. Кто они, мне неизвестно… Какой купец признается в том, что он грабитель? Нет, он будет до посинения твердить, что он благодетель человечества, и купит себе адвокатов, которые будут твердить то же самое. А ведь всякий купец — грабитель: он превращает все в объект спекулятивной продажи, даже мысль, даже мечту, даже судьбу человека, и паразитирует на этом. Человечество попало в ад с тех пор, как признало посредника, эксплуатирующего обе стороны: производителя и потребителя. Все мы в руках купцов, облагающих нас, как князья-завоеватели, своими налогами. Вот исходный пункт моих политических воззрений. Человечество только тогда обретет настоящую свободу, когда сможет обойтись без посредников — при производстве и распределении товаров, при осуществлении власти, при облагораживании духовного мира человека. Но как, как прийти к этому, кто скажет?.. Вы, живущие в социалистических странах, и представить себе не можете, какая беспощадная пропаганда ежедневно полощет наши мозги. Нам вдалбливают, что только западная демократия — подлинная, хотя эта демократия делает богатых еще богаче, а у основной массы тружеников отнимает последнее человеческое достоинство… Мы рабы своих заработков. Эксплуатация людей дополнилась эксплуатацией народов… Боссы наших боссов имеют своих людей повсюду, повсюду в мире. Если это им выгодно, они раздувают до размеров слона любую навозную муху, но я-то знаю из первых рук, сколько преступлений ежедневно творится ими. Подлинно свободный ум, подлинно честный талант здесь невозможны. Все подлежит купле и манипулированию… У меня был друг, замечательный поэт. Он любил свой народ и не хотел, чтобы этому народу вставляли чужие грязные мозги. И что же? Негодяи зверски убили моего друга. Они убили тысячи других и убьют еще тысячи, повсюду крича о своем голубином миролюбии.

Антонио неожиданно умолк и как-то даже виновато посмотрел на всех: мол, столько времени заставил слушать себя.

Но Педро тотчас же поддержал его:

— Даже у нас на Кубе многие молодые люди думают, что империализма в действительности нет, это плод пропаганды. Эти люди подражают чужой моде и не задумываются о том, что мода — самая назойливая, самая настойчивая пропаганда. Как-то я сказал одному парню из своего класса, что враги хотят уничтожить народную власть на Кубе. И что же он ответил? «Это все сочиняют коммунисты. Они хотят запугать людей и сделать их послушными винтиками своей политики».