– Двести двадцать, – перевел бритый. – Нормально.

– А жрет сколько? – робко поинтересовался один из мальчишек.

Зимин усмехнулся, тоже максимально пренебрежительно.

– Ты чего?! – бритый ткнул товарища локтем. – Про такие моцики не спрашивают, сколько жрет. Ты еще спроси, сколько «Майбах» жрет!

Мальчишки засмеялись над недалекостью товарища, а Зимин ответил:

– По трассе шесть, по городу восемь. Для стольника нормально вообще-то.

– У него сто лошадей?! – восхитился бритый.

– Вообще-то сто двадцать шесть, – Зимин нажал на кнопку брелока, мотоцикл сверкнул поворотниками.

– Классный моцик! – бритый потрогал крыло. – Классный…

– Классный, – согласился Зимин и забрался в седло. – Ладно, пацаны, мне ехать пора. А вы по домам давайте, поздно уже.

Мальчишки закивали и стайкой поспешили к остановке. Бритый чуть отстал, обернулся и сказал громко:

– А мне ваши книжки нравятся. Особенно «Беовульф»! Классная!

Он показал большой палец и побежал догонять остальных.

Зимин запустил двигатель.

Прогревать не стал, решил ехать медленно, с чувством, с достоинством. Вышел на проспект Костякова. Был час пик, но машин отчего-то было немного, ехать можно было медленно, успокаивая нервы, Зимин тошнил в правом ряду, раздумывая про то, что…

Фотографии!

Зимин задавил тормоза. «БМВ» послушно замедлился, Зимин выставил ногу.

Заведующая делала фотографии. Щелкала, готовила отчет, раздражала Зимина на протяжении всего убогого мероприятия.

Она наверняка запечатлела и ее. Рыжую, сидевшую с краю. Если она сидела. Если это была…

Зимин выругался. Он вдруг обнаружил, что начинает вязнуть в мелкоячеистой сети безумия. Он знал, что безумие нельзя откармливать. Нельзя ему потакать, напротив, морить его надо, душить… Но ничего с собой поделать не мог. Зимин думал. Хотя это ведь могла быть обычная рыжая девчонка, мало их, что ли?

А если…

Зимин понял, что надо проверить. Просто необходимо проверить.

Пять километров – всего-то, не крюк. На штормовое предупреждение… На него Зимин плевал. Он развернулся через двойную сплошную и покатил назад, к библиотеке.

Здравствуй, дорогой дневник!

Дорогой дневник не получается, вот что я думаю. Он какой-то неправильный сочиняется. Слишком длинный, а должен быть короткий.

Но коротко у меня не получается уже, потому что я начинаю описывать и не могу остановиться. Почему-то. Точно кто-то водит рукой, выглядывая из-за плеча. Это, наверное, все-таки от клаустрофобии. Длительное пребывание в замкнутом пространстве порождает некоторые отклонения, я помню, мы проходили на занятиях по психологической подготовке. Боевая психология, раздел «Форсированное извлечение информации». В просторечии – пытки.

Если человека поместить, допустим, в плотный каменный стакан, то уже через сутки ему начинает казаться, что за ним наблюдают, хотя на самом деле никакого наблюдения и не ведется. Так и у меня. Вечером, вернее, в то время, в которое мне кажется, что у нас вечер, я сажусь за железный стол и начинаю вести дневник. Сразу же и начинается – мне постоянно хочется обернуться. Сначала я на Дрюпина грешила, думала, это он устроил – просверлил дырку и смотрит, даже стену несколько раз проверяла – нет там никаких дырок. А ощущение есть. Тогда я попросту взяла и переставила стол к другой стене. Стол сместился, а чувство не исчезло. Я немного помучалась и решила на это внимания не обращать. Не стоит слишком много уделять внимания собственной психике, даже если она и пошаливает. Чревато. Жить надо проще. Сначала стреляем – потом думаем. Жучка дрищет – караван идет. Заветами беззаветного. Так-то.

Жучка жучкой, а волосы все падают. Горстями. И зубы вроде бы пошатываются, и просыпаться с каждым днем все сложнее. Если не радиация, то наверняка авитаминоз. Или цинга, кажется, у нее вот как раз такие симптомы. Цинги мне еще не хватало. Дрюпин, цинга, жизнь удалась.

Опять захотелось поплакать. Я даже решилась было, но потом подумала, что в этом, наверное, нет смысла – надо заниматься теми вещами, какие ты хорошо умеешь делать. Не умеешь плакать – не плачь, пойди лучше с парашютом прыгни. Хотя с парашютами у нас сложности.

Интересно, чем это закончится? Выпадут волосы, выпадут зубы и ногти, кости начнут ломаться…

Я представила себя без волос и ногтей. Себе я не понравилась.

Лицо, кстати, похудело. Щеки впали, а нос заострился. Какое-то хищное выражение получилось, я стала походить на лису, но не на простую, а на бешеную. На лису-оборотня.

В дверь постучали.

Клык. По стуку определила, Клык всегда стучит настороженно и негромко, боится разбудить. Дрюпин, наоборот, громко, чтобы не спалось мне.

– Заходи, – разрешила я.

Клык стал заходить. Он долго заходит. В нем есть что-то крысиное, трусливое, жалкое и одновременно злобное, поэтому я не знаю, как мне к нему относиться. И вот эта самая его сущность здорово сказывается на его способе перемещения. Ему бы с его костылями, штифтами и фиксаторами шагать по центру коридора, где места больше и вообще, но он всегда шагает исключительно вдоль стены. Громыхает об эту стену, цепляется, а иногда и падает, но в центр никогда не выходит. И садится всегда с края стола, дверь открывает на треть и все время озирается.

Вот и сейчас дверь отворилась и показались костыли. Послышался скрежет, и только потом образовался сам Клык, трясущийся, красный от напряжения, заискивающе улыбающийся. Мне тут же захотелось накормить его ириской, мороженкой или пирожками с брусникой и апельсинами. Только ничего этого у меня не было, из запасов еды мешочек с сухарями и сахар, слипшийся в комок от влажности. Неприкосновенный запас.

– Привет, – сказал Клык.

Я пыталась выяснить, как тут Клык оказался. Как оказался, почему он такой и вообще, кто он? Он, как это среди нас водится, не помнил, но, мне казалось, что и вспоминать не хотел. Кошмары его мучили, он каждый день рассказывал об этом за завтраком. Дрюпин считал, что Клык все это выдумывает, если бы его на самом деле терзали настолько страшные сны, то Клык вряд ли бы оставался в рассудке. Я не знаю. Все может быть. Иногда я думаю, что вообще вся наша жизнь похожа на непрекращающийся кошмар. Впрочем, лучше об этом не думать. Надо жить в каждом отдельно взятом дне, завтрашний день будет потом.

Если будет, конечно.

– Привет, Сиренька.

Он уселся на стул.

Если бы меня так назвал Дрюпин, я сломала бы ему мизинец на левой руке. А Клыку уже ничего не сломаешь, он и так весь переломанный. Знает, что мы его обижать не станем.

– Привет, Клык.

– Ты слышишь, как они скребут?

– Кто скребет?

– Они, – Клык с лязганьем пожал плечами. – Они. Оттуда.

Он указал в потолок.

– До нас хотят добраться, – сказал он с удовольствием.

– Кто они? – поддержала я разговор.

Если с ним не разговаривать, он нервничает. Трястись начинает, может и в обморок завалиться, доставай потом, разжимай лопатой зубы, приятного мало.

– Они. Они до нас добраться хотят.

– Зачем?

– Не зря же нас здесь спрятали, – заметил Клык резонно.

– А ты считаешь, что нас здесь спрятали?

– Конечно! – Клык брякнул костылями. – Конечно, нас здесь спрятали. Укрыли в последний момент. Там ведь бардак.

Клык снова указал пальцем в потолок.

Если честно, особого бардака я не помнила. Хотя кто знает, кроме базы я ничего и не видела в жизни, если что-то раньше и было… Темнота. Пустота. Безымянный все время этим вопросом волновался – откуда он взялся. Я нет. Но все равно, хотелось бы знать, хотя бы в общих чертах.

– Там все рухнуло, – сказал Клык. – Там потоп или оледенение. Все разорено. Я думаю, что оледенение, конечно. Там ледниковый период, земля засыпана снегом.

– Так зачем же сюда они лезут? – снова повторила я свой вопрос.

– Я же говорю – нас хотят достать.

– С чего это вдруг? Зачем мы им сдались?