Растроганный рассказчик встал, хотел что-то сказать, но вместо этого повернулся к девушке и поцеловал ее в лоб.
– Спасибо вам всем за внимание, но, право, я этого не заслужил…
– Скромничаешь, Виталий, скромничаешь, – рокотал бас Николая Севастьяновича. – За героев-партизан! Все и до дна. Вероника Антоновна…
– Я не могу больше. Право…
– Нельзя. Такой тост…
Вероника Антоновна вынуждена была выпить. Еще чокались, еще шумели. Снова начались танцы. Виталий Андреевич подошел к Веронике Антоновне:
– Отдохнули? Разрешите пригласить…
Калинович попыталась встать, но у нее закружилась голова. Глаза стали мутными.
– Н-не м-могу!
– Выпейте нарзану и идемте. Все пройдет.
Она послушно выпила из поданного стакана, но осталась сидеть.
– Нет, не могу… Иди… Я потом…
– Не могу же я так вас оставить. Может быть, отвести в соседнюю комнату? Там отдохнете.
– Н-нет.
Виталий Андреевич направился к Зиночке. Теперь все внимание он уделял ей. Танцевали танго. Виталий Андреевич взглянул на часы. Поморщился. Схватился за грудь:
– Зиночка, мне немножко не по себе.
Девушка заволновалась:
– Надо выйти на свежий воздух. Я вас провожу.
– Нет, нет. Я один. Неудобно будет. Еще что-нибудь подумают. Лучше всего, если моего отсутствия не заметят. Постарайся, котик, – и вышел.
Маятник часов отсчитывал секунды, минуты. Но Виталий Андреевич не возвращался. Зиночку начало одолевать беспокойство: «А вдруг с ним что-нибудь случилось?»
Постояла. Подумала. Вышла в коридор, но около входной двери остановилась. В голове шумело, и девушка никак не могла сообразить, чего ей не хватало. Сердце выбивало тревогу. Вернулась в комнату.
Наконец дверь распахнулась, и вошел бледный Виталий Андреевич. У девушки отлегло от сердца: «Слава богу!»
– Голова кружится. Еле отдышался, – сказал он Зиночке, которая бросилась ему навстречу.
– Вот, Виталий Андреевич, костюм свой запачкали, – показала она на рукав. – Теперь в чистку придется отдавать.
– Ерунда. Вычистится Это, Зиночка, не жизнь человеческая…
Веселье продолжалось. Вечер затянулся. Вернее, это был уже не вечер, а ночь. Потом утро. Светом и уличным шумом проник в комнаты новый день.
– Семь часов! Расходись по домам! – объявил Виталий Андреевич.
Все вдруг почувствовали усталость. Гостей потянуло на отдых. Зиночка волновалась больше всех:
– Я обещала маме, что буду не позже часа ночи.
– Меня Мария, поди, тоже заждалась, – вздохнул Виталий Андреевич.
– Это только у плохого хозяина гости раньше утра разбегаются, – шутил Николай Севастьянович. – А у меня все в идеальном порядке. Вина еще на один вечер хватит. Закуска есть, музыка не умолкает. Может быть, останетесь? По глазам вижу, что Зиночка согласна.
– Нет, нет! – поспешно запротестовала Зиночка. – Мама будет беспокоиться. Спасибо, Николай Севастьянович, большое спасибо за все. Я сейчас такая счастливая, такая счастливая… просто глупая.
Взволнованная речь Зиночки вызвала дружный смех.
Виталий Андреевич развез своих сотрудников по домам. Зиночка жила дальше всех, поэтому Дробот отвозил ее последней. Она сидела рядом с Виталием Андреевичем, притихшая, украдкой поглядывая на него. Он почувствовал ее взгляд.
– Что смотришь, котик? Седины мои считаешь?
Зиночка молча положила руку на руль рядом с его исковерканной ладонью.
* * *
Входная дверь в квартиру Куреневых оказалась запертой, Зиночка силилась отпереть ее, но руки отказывались ей повиноваться.
– Дай-ка я попробую, – мягко отстранил ее Виталий Андреевич.
Он легко, без усилий повернул ключ, и они вошли в полутемную кухоньку.
– Можно, я посижу у тебя немного? – ласково спросил Дробот.
– Конечно, Виталий Андреевич. – Зиночка протянула руку за его плащом.
Виталий Андреевич присел на самодельную кушетку. Здесь днем обычно отдыхала Пелагея Зиновьевна.
Зиночка хотела зажечь свет, но он перехватил ее руку:
– Не надо, пусть будет так.
Не выпуская руки Зиночки, он медленно наклонился и коснулся губами ее ладони. У девушки затрепетало сердце, щеки запылали, в голове зашумело. Она инстинктивно сделала шаг назад.
Неожиданно Виталий Андреевич притянул ее к себе. Его рука обхватила мягкую шею, рот впился в Зиночкины губы.
На секунду она вырвалась из объятий.
– Виталий Андреевич… Виталий Андреевич… – чуть слышно говорила она, не то моля отпустить ее, не то подчиняясь…
Гость в широком сером пальто
Сутки, как пани Полонская проводила в Пылков Нину. Все существо ее еще жило впечатлениями тревожного расставания. Старушка без устали шептала молитвы, поглядывая на разрывающего свое сердце Иисуса Христа. Она молила его заступиться за ее названую дочь Нину, уберечь ее от напасти. Целые сутки пани Полонская не отлучалась из дому, ожидая что вот-вот вернется Ниночка.
Поэтому-то тихий стук в дверь и не удивил ее. Изменив своей привычке заглядывать в глазок на входящих, прежде чем их впустить, она смело открыла дверь и сразу же испуганно попятилась. На нее надвигался большой чемодан в чехле. Вслед за ним в переднюю протиснулся мужчина в широком сером пальто.
Поднятый воротник закрывал лицо гостя снизу. Велюровая шляпа прикрывала лоб. И единственное, что можно было заметить сразу, – это нос, на котором сидели огромные очки.
– День добрый, пани Полонская!
Гость поставил чемодан и вежливо поцеловал морщинистую руку оторопевшей хозяйки. Гортанным говором, манерой одеваться и вести себя он напоминал поляка.
Появление незнакомца напугало старушку. Не закрывая входных дверей, она нарочно громко спросила:
– Чего пан хце? Я, прошу пана, не знаю вас.
Гость с сыновней предупредительностью тщательно закрыл двери.
– Сквозняк. Можно простудиться. Неужели пани Полонская забыла меня? Я был у Нины всего четыре месяца назад. И даже ночевал.
– Ян!
– О! Пани Полонская узнала меня! Ян. Конечно, Ян.
Полонская всматривалась подслеповатыми глазами в пришельца, узнавая и не узнавая его. «Я забыла его лицо, – думала старушка. – Вот когда я была молодой…»
А гость чувствовал себя в маленькой гостиной как дома. Раскрыв чемодан, вынул бутылку, поставил ее на стол. Вслед за бутылкой на столе появились коробочки, кулечки, пакетики. Еще один сверток гость подал хозяйке:
– Прошу пани Полонскую принять от нас с Ниной подарок.
– От Нины!
Старушка с волнением развернула пакет. К ее необычайному недоумению и радости, там оказалось черное атласное платье.
Погребальное! Именно о таком она и мечтала. Ей было восемьдесят девять лет. Еще два года тому назад к ней во сне явилась покойная мать и напомнила: «Собирайся! Я скоро за тобой приду». И Владислава Полонская готовилась. Купила чулки, сшила себе белье. Но о погребальном платье старая женщина пока только мечтала. Она часто вела с «дочкой» разговоры о скорой кончине, завещая похоронить себя «обязательно по-польски». Кто еще, кроме Нины, так трогательно мог позаботиться о ней!
Лаская шершавой рукой подарок, любуясь им, старушка будто помолодела. Улыбка слегка разгладила глубокие морщины на лбу и щеках. Полонская доверчиво взглянула на гостя.
– Мы, пани Полонская, решили с Ниной венчаться, – продолжал гость.
Хозяйка чуть не уронила драгоценный подарок.
– Цо?!
– Венчаться будем. Ксендз уже объявил две заповеди[3]. Третья будет, как только вернусь в Пылков.
– Нина берет в костеле шлюб!
Эта новость была для пани Полонской равносильна второму пришествию Христа. Нина была «большевичка» и в Бога не верила, хотя к вере своей хозяйки относилась с уважением. По святым дням она не работала («писанину» набожная католичка не считала делом). Бывая в костеле, пани Полонская молилась долго и усердно, зная, что по возвращении ее ждет хорошее угощение, которое продолжит божий праздник и превратит его в мирской. Но при всем том сходить в костел, хоть разочек, Нина отказывалась.
