Вспомнив об этом, пани Полонская по-своему объяснила беспокойство дочки.

– Если не к брату, то, может быть, ты к своему… к Яну? – допытывалась она.

Нина грустно покачала головой:

– Если бы вы только знали, как мне сейчас тяжело. Я так ошиблась… так ошиблась…

Она закрыла глаза рукой. Какое-то мгновение Полонской казалось, что Нина теряет сознание и падает. Но нет. Нина опустила руку и заставила себя улыбнуться, чтобы успокоить встревоженную хозяйку.

– Я же опоздаю!

Она присела около этажерки, вытащила из-под стопки книг какую-то тетрадь и сунула ее в сумочку.

– Чуть самого главного не забыла.

Запирая за Ниной дверь, пани Полонская подумала: «И я была молодой. Брат братом остается, а женское сердце хочет и другой любви».

Дождь, по-осеннему надоедливый, мелкий и густой, омывал улицы. Через полчаса вымокшая до нитки Нина Владимировна была на вокзале. Около кассы возбужденно шумело несколько человек. Над закрытым окошечком виднелось объявление: «На поезд № 83 все билеты проданы».

Нина Владимировна кинулась к начальнику станции. Показывая свой депутатский мандат, она просила:

– Всего один билет! У меня срочное дело.

Но и в кассе брони билетов уже не было.

На выходе из здания вокзала ее чуть было не сбил с ног мужчина. Он торопливо извинился:

– Простите… На московский опаздываю. Не ушел еще?

– Нет, но билеты все проданы, – ответила Нина Владимировна.

– Ух, а я-то боялся. Билет у меня есть. Даже один лишний. Приятель не поехал.

– Лишний?! – с надеждой переспросила Нина Владимировна. – А вы мне его не уступите?

– Сделайте одолжение, – обрадовался тот в свою очередь. Он поставил чемоданчик, достал из кармана два билета и один из них протянул Нине Владимировне: – Мягкий вагон… седьмое место.

Она раскрыла сумочку, но спутник заторопился:

– Опаздываем. Берите свои вещи, и в вагон. Там успеете расплатиться.

В купе он помог ей снять намокшее пальто и повесил его на складные «плечики», оживленно приговаривая:

– Незаменимая вещь для командировки. Вот так. Теперь, пока мы доедем, ваше пальто высохнет. Вам далеко ехать?

– В Пылков.

– Скажите, пожалуйста! Я тоже в Пылков. Давайте знакомиться. Все-таки вместе ехать почти семь часов. – Он представился: – Стефан Мартынович. Юрист.

– Нина Владимировна. Тоже юрист.

Узнав, что Нина Владимировна три года назад окончила Пылковский юридический институт, а сейчас работает следователем в Рымниках, Стефан Мартынович обрадовался:

– В таком случае у нас с вами, наверно, есть общие знакомые и в Рымниках, и в Пылкове.

Общие знакомые, конечно, нашлись.

Стефан Мартынович оказался веселым, общительным человеком. Он организовал чай и легкую закуску, смешил соседей по купе, рассказывая разные забавные истории из своей жизни, с увлечением играл в подкидного дурака, искренне огорчаясь проигрышу и шумно радуясь выигрышу. В обществе такого спутника невольно забываются все горечи и печали.

У Стефана Мартыновича были живые глаза, пышная грива черных волос, которую он то и дело откидывал назад привычным движением руки. Только длинный хищный нос странно не гармонировал со всем его добродушным обликом.

На вокзале в Пылкове Стефан Мартынович вышел вместе с Дубовой на крытый перрон.

– Куда прикажете вас проводить?

– Благодарю. Я сама доберусь.

Он вежливо поцеловал протянутую руку.

– До свидания. Надеюсь, что встретимся. – Не выпуская из своей ладони теплой женской руки, он еще раз спросил: – Может быть, все-таки проводить?

– Нет, нет. Благодарю.

Он поднял воротник широкого серого пальто, надвинул на глаза шляпу и шагнул навстречу осеннему дождю.

Дубовая осталась одна.

С утра в доме Куреневых царила невообразимая суета. Зиночка снаряжалась на праздничный вечер, где могли быть люди, которых она раньше видела только на трибуне. Пригласил ее туда Виталий Андреевич, бывший партизан, герой книги «Дорогою подвига», ее непосредственный начальник. Зиночка ни минуты не могла посидеть спокойно и веселым шариком металась из комнаты в кухню и обратно, наполняя маленькую квартиру шумом, суетой, смехом. С помощью старых щипцов она подновила завивку своей рыжеватой шевелюры. Чтобы приобрести томный вид и «таинственный блеск в глазах», она проглотила ложку уксуса. Но уксус, очевидно, не помогал. Щеки ее цвели полевым маком, зеленые глаза горели задором, приплюснутый носик смешно раздувался, выдавая веселый, простодушный характер.

– Ой, мамочка, родненькая, миленькая, скорее! – жалобным голосом просила она. – Виталий Андреевич вот-вот придет. А он не любит, когда опаздывают.

Ее мать, маленькая, худенькая женщина, подвижная, как и сама Зиночка, добродушно подтрунивала над дочерью:

– Да знаю, знаю. Все уши уже прожужжала.

– Мамочка, он же герой!

– Да уж на твоем Виталии Андреевиче весь свет клином сошелся.

– Нет, я, кажется, действительно опоздаю, – не унималась Зиночка.

– Не спеши в Лепеши, в Сандырях ночуешь. – Пелагея Зиновьевна сняла с рукава пальто высохшую под утюгом тряпку. – Вот и готово. Можешь надевать.

– А платье гладить?

– Новое-то? Это зачем же?

– Все равно надо подправить.

Но, как она ни торопилась, уверенный стук в дверь застал Зиночку еще не готовой.

– Мама, мама! – заволновалась девушка. – Это они! Откройте, а я быстренько… – и шмыгнула из кухни в комнату.

Пелагея Зиновьевна открыла дверь, и в кухню ворвалась шумная ватага веселых людей.

– С праздником, мамаша!..

– С праздником!..

– А где же Зиночка?

– Где она? Там?

Пелагея Зиновьевна не успела ответить, как один из гостей – высокий, красивый, в котором мать по описанию Зиночки сразу узнала Виталия Андреевича, – тремя шагами перемахнул кухоньку и взялся за ручку приоткрытой двери.

– Сейчас я раздобуду эту злодейку.

Приехавшая тоненькая женщина с комическим ужасом бросилась за ним.

– Виталий Андреевич! Разве можно? А вдруг она неодета.

Дробот изобразил на лице раскаяние, опустил руки по швам, как нашаливший школьник, и смиренно потупил глаза.

– Виноват, Вероника Антоновна, по младости, по глупости… Велите миловать.

– Что с ним делать, Павел Михайлович? – легко, как балерина, повернулась Калинович ко второму спутнику. – В самом деле, что ли, помиловать ради праздника? Так и быть, – она кокетливо улыбнулась Виталию Андреевичу. – Но если вы опять будете плохо вести себя, то, честное слово, пожалуюсь Марии Васильевне.

Дробот продолжал разыгрывать смирение:

– Исправлюсь. Подрасту и исправлюсь.

Пелагея Зиновьевна молча наблюдала за этой сценой. Виталий Андреевич дурачился и заигрывал с Вероникой – или как ее там? – и слава богу, что с ней, а не с Зинаидой. Такой ухарь кому хочешь голову заморочит.

Зиночка появилась перед гостями во всем блеске. Вероника Антоновна даже всплеснула руками.

– Хорошо! Очень хорошо, – крутила она Зиночку во все стороны. – Где ты шила? И складки у плеча, и вышивка – все к месту. Прелестно! Только зачем ты шею закрыла? В твоем возрасте я делала декольте…

Она хотела показать, какой вырез делала лет пятнадцать назад, но тут вмешались мужчины.

– Вероника Антоновна! Опаздываем, – застонал Павел Михайлович.

– Округляйте, округляйте сборы, – поддержал его Виталий Андреевич.

Вероника Антоновна одарила всех чудесной улыбкой, блеснув ровными, будто фарфоровыми зубами. Все в этой женщине было маленькое, подобранное и слегка искусственное. Длинные, загнутые ресницы. Пышные, почти естественные локоны, падавшие на плечи из-под модной шляпки; тонкие полукружия бровей и яркие, цвета моркови губы.

– Мы уже готовы!

Виталий Андреевич помог Зиночке надеть пальто. Возле дверей он бросил взгляд на ее ноги:

– А боты! В своих лаковых пропадешь.

Совет оказался уместным. На улице им в лицо дохнуло мокрым холодом.