В темноте я справился со своим голосом, я смирился, я чувствовал себя великодушным. Я говорил с прежней Кате, с отчаявшейся девушкой.

— Это ты занимался со мной любовью, — спокойно ответила она, — а я для тебя ничего не значила.

Это было совсем другое, но что я мог ей сказать? Мне оставалось только возмутиться. Что я и сделал. Она ответила, что можно заниматься любовью и думать совсем о другом. «Ты это умеешь, — повторила она, — ты никого не любишь, но любовью занимаешься со многими».

И вновь, смирившись, я сказал, что уже давно не думаю об этом.

А она опять повторила: «Ты это делал».

— Кате, — я не на шутку разозлился, — по крайней мере скажи мне, кто это был.

Она снова улыбнулась и снова ничего не сказала. «Я тебе уже рассказала о своей жизни в эти годы. Я всегда много работала и билась головой о стену. Первое время было плохо. Но у меня был Дино, и я не могла думать о глупостях. Я вспоминала о том, что ты мне как-то сказал, что жизнь имеет значение только тогда, когда живешь для чего-нибудь или для кого-нибудь…»

И этому я ее научил. Это были мои слова. «Если тебя спросят, для кого ты живешь, — кричал я тогда, — что ты ответишь?».

— Значит, ты меня не презираешь, — улыбнувшись, пробормотал я, — ведь между нами было и что-то хорошее? О тех временах ты думаешь без злости?

— В те времена ты не был злым.

— А теперь — да? — удивился я. — Теперь я вызываю у тебя отвращение?

— Теперь ты страдаешь, и мне тебя жаль, — серьезно сказала она. — Ты живешь один с собакой. Мне тебя жаль.

Я озадаченно посмотрел на нее. «Я больше не добрый, Кате? И с тобой я не такой добрый, как тогда?».

— Не знаю, — сказала Кате, — ты добрый, не желая того. Ты никому не мешаешь, но и ни с кем не сходишься. У тебя никого нет, ты даже не сердишься.

— Я рассердился из-за Дино, — выпалил я.

— Ты никого не любишь.

— Я должен поцеловать тебя, Кате?

— Глупый, — все так же спокойно сказала она, — я не об этом говорю. Если бы я захотела, ты бы уже давно меня целовал. — Минуточку помолчала и продолжила: — Ты как мальчишка, высокомерный мальчишка. Из тех мальчишек, которые, если их коснется беда, если они чего-то лишатся, то не хотят, чтобы об этом говорили, чтобы знали, как они страдают. Поэтому мне тебя жаль. Когда ты разговариваешь с другими, Коррадо, ты всегда злой, ехидный. Ты боишься, Коррадо.

— Это война, это бомбежки.

— Нет, это ты, Коррадо, — сказала Кате. — Ты так живешь. А теперь у тебя страх из-за Дино. Ты боишься, что он твой сын.

Нас позвали со двора. Позвали Кате.

— Возвращаемся, — покорно ответила Кате. — Успокойся. Никто не нарушит твой покой.

Она взяла меня за руку, и я ее остановил. «Кате, — сказал я, — если Дино мой сын, я хочу на тебе жениться».

Она, не смутившись и не засмеявшись, глянула на меня.

— Дино мой сын, — спокойно сказала она. — Пошли.

Я еще одну ночь провел так же, как и первую, когда вновь нашел Кате. На этот раз Эльвира уже давно лежала в кровати. Теперь, когда я дни и ночи проводил на холме, она знала, что я в безопасности и позволяла мне развлекаться. Она только подшучивала надо мной, что я, погрузившись в свои мхи и полевые занятия, не знал названий цветов в ее саду. Например, о каких-то ярко-красных и мясистых я ничего не мог ей рассказать. Когда она об этом говорила, у нее смеялись глаза.

— Плохие мысли, — сказал я ей, — становятся цветами. И ни одно название для них не годится. Иногда и наука заходит в тупик. — Она рассмеялась, ей льстила моя игра. Я думал о той ночи, потому что в букете на столе были и мои цветы. Я спросил себя, если бы Кате их увидела, оценила бы она мою шутку. Возможно, да, но сформулированную иначе, не так замаскированную. В тот вечер я сделал еще раз то же открытие, получил еще одно подтверждение, что был глупым слепцом и на этот раз: Кате была серьезна, владела собой. Кате понимала так же, как я, и даже лучше меня. Прежняя манера говорить с ней нагловато и грубовато больше не годилась. Об этом я думал всю ночь, и в ночной бессоннице ее сарказм увеличивался до гигантских размеров. И это принесло мне покой. Если Кате говорила, что Дино не мой, я не мог не доверять ей.

Об этом я продумал до рассвета. На следующий день за завтраком, когда Эльвира вернулась после мессы, я, смеясь, сказал ей: «Если бы вы знали, что носится в воздухе». А она в церкви Санта Маргерита слышала, что война не сможет продолжаться очень долго, потому что папа Пий XII, произнося речь, посоветовал, чтобы все жили мирно. Достаточно захотеть этого всем сердцем, и наступит мир. Больше не будет ни бомбежек, ни пожаров, ни крови. Ни мести, ни надежды на всемирный потоп. Эльвира была взволнована и счастлива. Я ей сказал, что иду побродить и оставил ее хлопотать у огня.

Так как было воскресенье, то в «Фонтанах» все собрались в субботу вечером. У окна я увидел Нандо, пострадавшего от войны молодожена, увидел сестер Фонсо, которые что-то кричали ему. Я поприветствовал девушек, спросил, не ушел ли Дино уже в лес. Мне показали на луг за домом. Я решил довериться случаю и попросил Джулию сказать мальчику, что я пошел к источнику. Возбужденный огромный Бельбо уже удрал в лес. Я его позвал, приказал лечь на тропинку и подождать Дино. Оскалившись, он показал мне зубы.

Когда я достиг склона и голоса затихли, я себе представил, как эти двое бегут среди деревьев, хорошее для них приключение. Кто знает, вспомнит ли Дино через двадцать лет эти мгновения, запах солнца, далекие голоса, то, как он скользил по камням? Я различил тяжелое дыхание, шорох и появился Бельбо. Пес остановился и посмотрел на меня. Он был один. Я протянул руку и приказал ему: «Прочь отсюда. Возвращайся с Дино. Пошел». Он присел и прижался мордой к земле. «Пошел прочь!». Я нагнулся, чтобы взять камень. Тогда Бельбо вскочил и начал на меня лаять. Я схватил камень. Бельбо медленно вернулся на свою дорогу.

Я спустился ниже источника, в котловину с мясистыми, грязными травами. Среди растений виднелись клочки неба и пустые косогоры. В этой свежести слышался солоноватый запах морской пены. «Какое значение имеет война, кровь, — думал я, — с этим небом среди растений?». Сюда можно было прибежать, броситься в траву, играть в охоту или прятки. Так жили змеи, зайцы, ребята. Война закончится завтра. И все станет, как прежде. Вернется мир, старые игры, обиды. Пролитую кровь поглотит земля. В городах все с облегчением вздохнут. Только в лесах ничего не изменится и там, где упало тело, прорастут корни.

Снова появился Бельбо, вслед за ним, насвистывая, прибежал Дино со своей палочкой. Он сказал, что Джулия ничего ему не передала, но он сам понял, что я его жду. Я его спросил: «Что у тебя на лице?» и, крепко удерживая его, рассматривал, прикасаясь к носу, векам, лбу. Но можно ли сказать, что ребенок похож на взрослого? Я столько раз смеялся над этим. Теперь пришлось заплатить и по этому счету. Дино тревожно смотрел, надувал щеки, фыркал. Вот в таком неприкрытом сопротивлении было что-то от меня. Я пытался в его гримасничанье увидеть себя ребенком. Я подумал, что и у меня, когда я бродил по виноградникам в родных местах, была такая же тонкая шейка.

Потом мы пошли: «Сегодня утром мы дойдем до вершины». Я ему рассказал о том времени, когда давил виноград. «Все мужчины и ребята обязательно мыли ноги. Но у того, кто ходит босиком, они чище, чем у нас».

— Я тоже иногда брожу по лугам босиком, — сказал Дино.

— Ты не очень подходишь, чтобы давить виноград. Мало весишь. Тебе сколько уже исполнилось лет?

Дино ответил. Он родился в конце августа. Но когда я бросил Кате, в ноябре или в октябре? Я никак не мог вспомнить. В тот вечер на станции было прохладно. Был туман… стояла зима? Не вспоминалось. Я помнил только, как мы в августовскую жару возились в кустах на берегу По.

Дойдя до широкой дороги на вершину, мы пошли быстрее. Это был поселок Пино. Отсюда, с балконов домов, нависавших над обрывами, в дымке виднелась бесконечная равнина Кьери.