Такая община могла образовываться и в результате разрастания и почкования изначальной патронимии,[240] и путем сближения соседних патронимий. Эти два пути отражаются и в терминах, прилагавшихся древними славянами к общинам – «род» и «мир». Последний термин как раз и обозначал общину, основанную на дружественном соседском согласии и связанную, как правило, свойством между вошедшими родами-патронимиями. Те же два пути отражены и в двух способах образования древнейших славянских местных (и этнических) названий. Названия на «-ичи» отражают идею происхождения от общего предка, то есть разрастания общины или племени из патронимии. Названия, оканчивающиеся на «-ане», «-яне», «-цы» (по месту проживания) отражают территориальный принцип формирования общины или племени. Он преобладал на территориях со смешанным этническим составом населения – например, в прикарпатских областях и в целом у антов.
Община считалась верховным собственником и распределителем земли, могла организовывать коллективные работы. Общинный характер носили и основные религиозные обряды. Высшим органом общинной власти было вече, производившее подушное распределение земли.[241] Оно же разбирало конфликты между патронимиями, а при необходимости и внутри них. В этом общинном сходе участвовали главы семей, а с правом совещательного голоса – все женатые мужчины (мужи). При среднем количестве 6–7 весей в «гнезде» и 2–5 семей в веси ясно, что количество участников общинного веча с правом решающего голоса едва превышало 20–30 человек.
В основе решений веча лежали нормы обычного права. Наиболее распространенной уголовно-правовой категорией была у древних славян кровная месть (праслав. *mьstь). Ею еще в историческое время карались убийство, изнасилование и серьезное членовредительство.[242] Смертью исстари карался и привод в общину преступника в качестве гостя.[243] Вместе с тем немало указаний и на то, что община могла заменить смерть изгнанием, если речь шла о преступлении внутри самой общины и тем паче внутри патронимии. Изгой, впрочем, лишался всех прав и объявлялся вне закона. По сути, изгнание было лишь отсрочкой смертного приговора и слабым шансом выжить. Община, приютившая преступника, отвечала за его преступление.[244] Смертью или тяжким увечьем грозило обычное право и клятвопреступнику (на что есть прямые указания в фольклоре и самих клятвенных формулах).
«Обиды» (в том числе преступления против собственности) карались тяжкими, иногда до смерти, побоями, но уже тогда могли быть прощены за откуп.[245] Факт совершаемого в дневное время преступления против собственности (а часто и иного) удостоверялся «криком» потерпевших.[246] Самосуд над преступником на месте преступления, увечье и даже убийство, совершенные в целях самообороны, преступлениями не считались вовсе, во всяком случае, к числу тяжких не относились.[247] В случае неочевидности какой-либо вины применялась судебная процедура, включавшая клятвы, испытания тяжущихся, иногда колдовские обряды. Клятва, как правило, требовала поручительства.[248] Среди испытаний упоминаются поединок, испытания каленым железом и водой (утоплением), в зависимости от преступления или юридической ситуации.[249] Высоко ставилось свидетельство очевидцев, причем они должны были свидетельствовать не «со слуха».[250]
Общины объединялись в племена. Они могли возникать вследствие разрастания первоначальной общины (в том числе патронимической) и потому именовались также «родами» (и «мирами»?), но чаще «коленами». Последний термин употреблялся в славянской книжности для связанной общим происхождением части этнического целого (например, «12 колен Израиля») и соответствует понятию «племя» в его современном смысле. Названия племен также образовывались по двум названным выше моделям. Но здесь уже наблюдается чередование (например, лендзяне / лендичи). Оно отражает естественное размывание идеи общего происхождения и в целом патронимических представлений на уровне племени и тем более группы племен. Даже если они реально происходили от общего предка, что бывало нечасто. Так, запрет на внутриродовые браки мог еще «работать» на уровне территориальной общины. Но для разросшегося из патронимии племени он был вреден и подлежал безусловному ограничению.[251]
Небольшое племя, сформировавшееся на основе территориальной общины, представляла собой группа поселений в районе Корчака. В нее входило 14 поселений (весей), объединенных в несколько «гнезд», расстояние между которыми – от 3 до 5 км.[252] Расстояния между ближайшими «гнездами» весей у антов – от 10 км.[253] Территория, охваченная властью племенных институтов (прежде всего, общего веча), издревле именовалась «волостью». О делении словен и антов на множество племен сообщает Прокопий Кесарийский.[254] Племя являлось верховным собственником и распределителем угодий – в основном неземледельческих (луга, леса).[255]
В результате «почкования» или сближения племен внутри антской и словенской этнических общностей возникли устойчивые племенные группы. Такой группе из двух-трех широко расселившихся племен соответствует состоящая из четырех десятков поселений культурная группа Ипотешти. Более обширными локальными группами внутри единой словенской общности стали племенные объединения на правом (дулебы) и левом (ляхи) берегу Западного Буга. Анты были несколько более монолитны в географическом, культурном и политическом отношении.
Религия
Каждое славянское поселение имело свой сакральный центр, который мог считаться местом обитания сверхъестественного покровителя – духа-предка или божества. Подобные объекты могли помещаться в священных рощах.[256] В такой роще мог располагаться и примитивный «храм» (праслав. *xormъ), об облике которого мы можем судить только по этимологии слова[257] и отдельным мотивам славянского прикладного искусства. Это было небольшое, устремленное вверх сооружение шатрового типа из древесных материалов или даже простой материи с естественным столбом – деревом – в центре. Священное дерево (береза, дуб или иное) в таком «храме» служило главным объектом поклонения. Оно считалось вместилищем божества и одновременно символом мирового древа – сакрального центра мира.
Более развитое, открытое святилище VI–VII вв. изучено близ пеньковского поселения Городок. Основную часть святилища составляла ровная каменная прямоугольная площадка площадью 3, 45 м2. На ней в древности устанавливался деревянный идол. Перед площадкой, с востока, в углублении возжигался священный огонь.[258]
Верховным богом славян Прокопий называет «создателя молний». Его анты и словене якобы считают «единым владыкой всего».[259] Несомненно, что здесь имеется в виду Перун (Додол) – высший бог, повелитель грома, известный в древности всем славянам. В пантеон входили и другие боги, греческому автору оставшиеся неизвестными. В их числе была, прежде всего, Земля (Мать Сыра Земля), сопоставимая с супругой громовержца – Додолой, Перуной.[260] Почитались Огонь, Ветер, Солнце, Месяц.
