Впрочем, Робер Стенюи знал о ней задолго до того, как отдаленная родственница «сребролова» миссис Кэтрин Летбридж несколько лет назад вручила ему пожелтевшие и ломкие листы «Джентльмэн"с Мэгэзин». Еще когда группа подводников извлекала из пучины близ Порту-Санту останки «Слот тер Хооге», Стенюи, ее руководитель, уже ясно представлял, что много поднять не удастся: основную часть груза кто-то отобрал у океана еще двести пятьдесят лет назад. Этот «кто-то» и был Джон Летбридж, умерший 5 декабря 1759 года и похороненный на кладбище приходской церкви в Уолборо, графство Девоншир. В церковных записях он остался как автор «прославленной машины для погружений, благодаря которой он добыл со дна моря в разных районах мира сто тысяч фунтов стерлингов на благо английской торговли, потерянных было во время кораблекрушений...».
И пока Стенюи с друзьями-аквалангистами отыскивал в водах Атлантики последние серебряные слитки, которые когда-то — в немалом количестве — составляли груз голландского судна, мысль о Летбридже не оставляла его. «Каждый день, когда в этой опасной бухте, открытой с севера, мы ныряли, облаченные в современные комбинезоны, увешанные баллонами с кислородом, чтобы работать на глубине восемнадцати метров, мы не переставали удивляться этому человеку, и наше восхищение только росло по мере того, как множились ловушки и западни, уготовленные на дне; а ведь он тоже сталкивался с ними и выходил победителем, пользуясь средствами, которые нам казались совершенно ничтожными».
Наверное, уже тогда, в Порту-Санту, у Стенюи родилась идея пойти по стопам Летбриджа и, во всем следуя изначальной технологии, воссоздать его машину. Не для того, чтобы с ее помощью отыскивать сокровища: в условиях XX века это, конечно, смешно. Просто очень интересно было ощутить себя в дубовом «скафандре» образца 1725 года, испытать, что чувствовал далекий коллега, опускаясь на дно навстречу неизвестности. Узнать, наконец, на собственном опыте, каково это было — слыть подводником во времена, когда и слов-то «водолаз», «акваланг», да и собственно «подводник» еще не существовало, а аппарат для погружений назывался просто «ныряльная машина». И еще мнилось Стенюи-подводнику: из глуби двух с половиной столетий ему брошен вызов. А уж этого Стенюи-романтик стерпеть не мог.
...После длительных поисков нашлись новые документы. Сохранились эскизы «машины», сделанные первым помощником капитана «Слот тер Хооге» Баартелем Таерлинком. Тем самым, что уцелел во время крушения и уже через год принимал участие в экспедиции Летбриджа. А в Парижском национальном архиве отыскались сведения, записанные еще одним очевидцем испытаний машины — эмиссаром французского военно-морского ведомства.
Конечно, Джон Летбридж был трезво мыслящим человеком. Он-то уж прекрасно понимал, что, только держа особенности конструкции в тайне, можно сохранить монополию на машину и тем самым обеспечить себе единоличное право на подводное кладоискательство. Поэтому в описаниях «ныряльной бочки» многих деталей не хватало. Как, например, изготовлять герметичные манжеты, в которые ныряльщик просовывал руки? Сказано лишь — «два отверстия для рук», а ведь это самая ответственная часть машины.
Впрочем, препятствие было не из тех, что могло остановить Стенюи.
На складе военно-морской верфи в шотландском городе Абердине обнаружилось достаточное количество отличного японского дуба, и после того, как все проблемы были улажены с начальством, два плотника и кузнец принялись за работу. Бочку собрали из восемнадцати точно подогнанных клепок шести футов длиной, стянули железными коваными ободьями, и всю конструкцию закрепили прочными болтами. Наконец пробиты отверстия для рук и иллюминатора. Плотники снимают с испытателя мерки и, изготовив картонный манекен, вставляют его внутрь. Бочка, по крайней мере для манекена, — в самый раз.
Испытания намечено провести в Марсельском порту. Там по просьбе Стенюи ему предоставили большой бассейн глубиной в десять метров.
Прежде всего необходимо выяснить, сколь долго можно находиться в бочке, не обновляя воздух, — именно с этого начинал в свое время Летбридж. Помощники наглухо завинчивают крышку, и Робер Стенюи впервые остается один на один со своим детищем. Карманный фонарик выхватывает в кромешной тьме портативный газовый анализатор. Каждые пять минут Стенюи в несколько приемов прокачивает через прибор воздух. Белая градуированная капсула постепенно обретает фиолетовый цвет. Если содержание углекислого газа превысит 7 процентов, надо немедленно давать сигнал товарищам, оставшимся на берегу, иначе последует удушье. На сорок второй минуте — 6,7 процента. Пора! Рекорды выносливости ставить незачем, достаточно определить возможности аппарата.
Следующий этап — проверка герметичности. Отверстия для воздуха и для рук тщательно законопачены изнутри. Закупоренный в «ныряльной машине», Стенюи впервые идет на погружение, и... на глубине трех метров струя воды, прорвавшейся сквозь щель в крышке, бьет ему прямо в нос! Естественно, испытатель срочно возвращается на берег и с помощью рашпиля подгоняет деревянный диск.
Наконец наступает очередь манжет: если они подведут, можно считать, что весь многомесячный труд насмарку. К счастью, в предместьях Лондона нашелся единственный в своем роде старик ремесленник, знавший приемы обработки кожи, которые применяли сапожники и перчаточники в XVIII веке. Оказывается, прежде всего кожу следовало пять недель вымачивать в рыбьем жире, именно в жире, выжатом из печени трески. Затем ее некоторое время смазывали животным салом. Только тогда кожа становилась прочной, мягкой, абсолютно водонепроницаемой. Более того, она не ссыхалась ни при каких обстоятельствах. Но... пять недель?! Нет, так долго нетерпеливый Стенюи ждать не может! Ведь машина уже закончена, а все эти дедушкины рецепты не для нашего стремительного времени, решает испытатель, обойдемся без рыбьего жира. И на манжеты идет современный неопрен, усиленный для прочности не менее современным нейлоном. «Ныряльная машина» снова уходит под воду.
Полметра — никаких неожиданностей... Стенюи трижды дергает сигнальный шнурок: «Вниз!» Три метра — все идет нормально, если не считать, что вода норовит вдавить пластиковые манжеты внутрь бочки и в предплечьях ощущается довольно резкая боль. Еще какой-нибудь метр... — и хваленый неопрен с треском лопается! Вода врывается в бочку...
Да, без рыбьего жира все же не обойтись: секреты кожевенников, прошедшие вековые испытания, оказались сильнее синтетики. Но зато и пришедшие на смену неопреновым кожаные манжеты, обработанные по всем дедовским правилам, удались на славу.
Столь неуклюжий с виду и архаичный аппарат оказался в воде весьма маневренным. Стоит испытателю двинуть тело чуть-чуть вперед, как бочка погружается; если же оттолкнуться от крышки и отодвинуться назад, «ныряльная машина» приостанавливается и принимает горизонтальное положение. И свобода действий на дне действительно определяется, как сообщал Летбридж, квадратом со стороной двенадцать футов. Конечно, комфорта в машине не хватало: под грудь приходилось подкладывать подушку, а на ноги надевать наколенники, но все же часы в ней проходили незаметно, и лишь обременительная, хотя и жизненно важная необходимость подниматься на поверхность каждые три-четыре минуты, чтобы восполнить запас воздуха, действовала порой угнетающе. Почему же три-четыре минуты? Ведь мы знаем, что эти интервалы можно было бы продлить до получаса и более. Все дело не в воздухе даже, а в давлении. На глубине десяти метров давление воды уже в два раза выше атмосферного, и перепад ощутимо сказывается: немеют руки. Вот и приходится сновать вверх-вниз, вверх-вниз, чтобы регулярно восстанавливать кровообращение.
И еще одна проблема волновала Робера Стенюи. Он помнил слова физика Дезагулье, современника Летбриджа: «Капитан Ирвин рассказывал мне, что как-то раз, опускаясь на глубину тринадцати саженей, он вдруг ощутил, что кровь остановилась в жилах, он испытал страшные мучения, тяжело заболел и был вынужден провести в постели шесть недель. Я слышал также о другом человеке, который скончался через три дня после того, как опустился на четырнадцать саженей...» Действительно, редкий человек может вынести перепад давления на такой глубине. Впрочем, Стенюи и не думал ставить эксперименты на выживаемость. Когда во время генерального испытания стрелка наручного батометра остановилась на отметке 10 метров, он благоразумно прекратил спуск и воскликнул: «Я счастливейший из раков-отшельников: в моей раковине, самой прекрасной на свете, я чувствую себя в полной безопасности!»
