Виктор Александрович Павлов оказался капитаном-наставником, хорошо известным по всей Лене. Где бы ни случилась авария или катастрофа, он оставлял там отпечатки своих сапог сорок седьмого размера.

Николай Николаевич и Виктор Александрович давно и хорошо знали друг друга. Гость, приняв душ, — с удовольствием после мрачноватого, продуваемого всеми ветрами буксира — рассматривал уютный интерьер «Героя К. Красноярова». Капитан через переговорное устройство спросил Софроновну, судового кока, готов ли ужин. Получив утвердительный ответ, хозяин пригласил гостя в каюту.

Оба капитана были рады новой встрече. За ужином завязалась беседа, ровная и спокойная. Говорили о том, о сем и наконец вернулись снова к реке, к проблемам и делам, связанным с ней.

— Вода прибывает... — не то вопросительно, не то утвердительно произнес Николай Николаевич.

— С сорок третьего такого уровня не было, — подтвердил Виктор Александрович.

Затем они вспоминали и о сотнях тысяч кубических метров древесины, с трудом и риском сплавляемой с верхней Лены. Из разговора я понял, что Виктор Александрович спешил как раз к одному из плотов, вынесенному рекой на отмель...

— А ты слышал, что наш ленский осетр растет в Нижней Волге, — сменил тему капитан, — говорят, минимум в два раза быстрее.

— Им бы нашей водички добавить, а то Каспийское-то мелеет, сколько писали. Вон у нас какая мощь, весной насколько поднимается.

— Но, прежде чем что-либо тут предпринять, ох как нужно все подсчитать, все учесть — климат, свои возможности, экономическую выгоду. Ведь осталась же Нижнеленская ГЭС только проектом.

— И хорошо, что осталась. Некуда нам пока такую энергию девать. А ты подумай, что это море сделало бы с нашей тундрой и мерзлотой! Кругом бы стояли одни болота с оттаивающими и крошащимися берегами. Под водой — поселки, полезные ископаемые, сельхозугодья... А как бы мы с тобой по Новосибирскому и морю Лаптевых ходить стали? Меньше ленской воды, больше льдов в море. Да и здесь навигация стала бы еще короче. Исчезли бы ценные породы рыбы...

— Погоди, люди же о чем-то думали при разработке проекта? Мягче климат, больше предприятий...

— Я вот недавно в газете видел объявление: меняю Якутск на Мирный. Представляешь, каких там домов понастроили.

— Наши алмазы во всем мире известны. Да и города наши растут, люди хорошо у. нас зарабатывают. Вот я ходил на Колыму — густая трава, высокие деревья, люди загорают, на берегу основательные дома стоят. Побольше только нужно туда всего возить. Да и оттуда есть чего взять — уголь, например. Нужно не так, как я сейчас — пустой иду. А то, бывает, везем гравий из Сангара в Якутск, а в Сангар — тот же гравий, где его и так в избытке, — из Нижнеянска за 1700 километров.

— Верно. Я читал в «Правде», что в поселок Депутатский в отдельные месяцы перебрасывают самолетами сотни и тысячи тонн горючего. Тем же путем нередко доставляют картофель, овощи, металл. Дороговато...

— Нужно в целом улучшить генеральную схему завозки грузов к нам в Якутск. Из железных дорог пока у нас построена одна короткая ветка БАМа — от границы с Амурской областью до Беркакита. Так что походим еще старым фарватером...

— Вот тут-то и нужна наша Лена.

— Говорят, гидроузел предполагают сооружать... Надо, надо расширять и углублять фарватер, быстрее ходить будем.

Отсвет из иллюминатора падал на стремительную ребристую поверхность воды. Жарко дышали двигатели. В небе догорали последние всполохи летних белых ночей. Эта третья по счету ночь от устья Лены была уже почти совсем темной. Вдоль фарватера загорелись бакены. Приближался Полярный круг.

Утром на берегу показался лес — настоящая тайга, через которую не пройдешь, не проедешь, а вскоре и город Жиганск, а вслед за ним — остров Аграфены. Смотрю из рубки на этот внешне ничем не примечательный остров с триангуляционной вышкой и знаю, что скоро мы пересечем Северный полярный круг: он проходит как раз через остров. Вспоминаю, что когда-то остров Аграфены был центром торговли пушниной. Здесь раз в году встречались купцы и якутские семьи. У купцов была масса товаров и того больше водки. Якуты тащили с собой всю добытую за сезон пушнину. На острове был и свой идол, которому якуты, тунгусы и другие народности делали различные подношения, надеясь на успех в охоте и пуще того — в торгах. По мере проникновения «цивилизации» в эти края к подношениям все чаще стало добавляться и кропление идола водкой.

Наступил четвертый день, как мы поднимались от устья вверх по Лене. Наконец показалось солнце. Команда вылезла на палубу и взялась за покрасочные работы. Все ожило, преобразилось. Даже незабываемая «Никогда я не был на Босфоре...» звучала в исполнении Петровича в совершенно новой тональности.

После Жиганска фарватер стал снова узким, извилистым, со множеством островов и песчаных кос. На одной из таких кос лежало длиннющее тело плота. По песку двигались люди, машины, перетаскивая плот по частям. Оказалось, на повороте буксир не сумел направить плот в нужное русло. Мощное течение подхватило его и понесло на косу. Тяжелый фонтан из песка и водяных брызг — и длинное, в полкилометра, тело плота выкинуло одним боком на песок.

Из-за буксира, который шел недалеко от нашего борта, появился катерок и направился к «Герою К. Красноярову». Капитан-наставник на прощание протягивает темную широкую ладонь Николаю Николаевичу и мне, идет к трапу.

— Да, жизнь наша такая, держись за штурвал крепко. А зазеваешься — и получай по всему днищу, — заметил напоследок гость.

В рубке тихо. Капитан сидит на высоком тонконогом табурете, рука привычно разминает «беломорину». Справа по борту открывается широкая водная гладь. Это Вилюй — самый крупный приток Лены. На обоих его берегах видны газовые вышки. Поблескивают на ветру островерхие ели.

На горизонте показались черная гора и разноцветные домики Сангара. Горы из угля. Он невысокого качества, но добывается легко. К горе прилажен транспортер, и уголь сыплется прямо в трюм судна...

Раннее утро. Последний день моего путешествия по Лене. Солнце выглянуло и повисло над ближайшим островом, окрасив воду и скалы в нежно-малиновый цвет. Река раздалась здесь вширь. Вспомнил я изначальное тунгусское название реки — «Елюене», что значит «Большая река».

Бодро прогудел встречный пароход. На палубе его — штабеля толстенного верхнеленского леса, идущего за Полярный круг.

Николай Николаевич, проходя мимо меня, вдруг остановился в задумчивости:

— В Якутске дома не придется задержаться, нужно сразу загрузиться разборными домиками и идти в Индигирку... Радиограмму получили...

В. Рыжков

Тикси — Якутск

Два раза в год — в феврале и в июне — тысячи шведов покидают свои дома и квартиры и устремляются в центр страны. Там прижалась к невысоким Скандинавским Альпам Далекарлия — северная часть области Свеаланд, древней земли племени свеев, от которых пошло само имя страны — Швеция. Далекарлия — название историческое, ныне район известен как Даларна.

Всезнающая статистика сухо констатирует, что девяносто процентов шведов или родились в деревне, или сохраняют с ней связь. Но в феврале и в июне, когда стокгольмские клерки, гётеборгские металлурги и упсальские студенты устремляются в Даларну, кажется, что все эти девять десятых шведского населения тесно связаны именно с нею. Ибо если во всей Швеции живут шведы просто, то в Даларне живут «самые-самые» шведы.

В каждой стране есть какой-то один район, где, по общему мнению сограждан, особенно сохранилось все истинное и исконное. В Испании — Кастилия, в Англии — Котсуолд, в Бразилии — Байя. В Швеции это Даларна.

Само слово «даларна», значит «долины». Это и вправду долины в междуречье Западного и Восточного Далельвена. Это еще и пять тысяч озер и озерков, бесконечные леса, рубленные в лапу дома. На юге области дома выкрашены в темно-красный цвет — в подражание кирпичным городским; в остальных частях Даларны забота об окраске возложена на дожди, снег и ветер. Когда дом только срублен, он янтарно-желт, а через года два приобретает серебристо-серый цвет.