В первое мгновение капитан не поверил своим глазам. В двух шагах от него, опершись о ствол дуба, стоял молодой солдат, лицо которого капитан так ненавидел, и смотрел на него. Он был совершенно голый, стройное тело блестело в лучах заходящего солнца. Он смотрел на капитана каким-то отсутствующим, безразличным взглядом, словно наблюдал за неизвестным насекомым. От неожиданности капитан не мог пошевелиться. Он попытался заговорить, но выдавил из себя только хрип. Солдат перевел взгляд на жеребца. Феникс все еще был в поту, а на его крестце виднелись рубцы. Казалось, жеребец враз превратился из породистой лошади в клячу, годную разве что для плуга.

Капитан лежал между солдатом и жеребцом. Голый человек не побеспокоился обойти его распростертое тело, а попросту перешагнул через него. Капитан на мгновение увидел ступню молодого солдата, стройную, нежную, с высоким подъемом, испещренную голубыми жилками. Солдат отвязал жеребца от дерева и ласково положил ему на морду ладонь. Потом, не оглянувшись на капитана, повел жеребца в лесную чащу.

Это произошло так быстро, что капитан не успел ни сесть, ни произнести хоть слово. Сначала он почувствовал удивление. Он запомнил чистые линии тела молодого мужчины. Он закричал что-то нечленораздельное, но не получил ответа. Тогда им овладела ярость. Капитан ощутил прилив ненависти к солдату, столь же непомерной, какой была радость, когда он скакал на Фениксе. Все унижения, зависть и страх его жизни нашли себе выход в этой яростной ненависти. Капитан поднялся на ноги и, как слепой, двинулся через темнеющий лес.

Он не знал, где находится и далеко ли гарнизон. В его уме роился десяток коварных планов, посредством которых он мог бы заставить солдата помучиться. В глубине души капитан понимал, что эта страстная, словно любовь, ненависть, останется с ним до конца жизни.

Он шел очень долго. Уже стемнело, когда он выбрался наконец на знакомую тропинку.

Вечеринка у Пендертонов началась в семь часов; полчаса спустя дом был полон народа. Величественная Леонора в платье из кремового бархата принимала гостей одна. На вопросы о хозяине она отвечала, что не знает, куда он делся, ну его, возможно, убежал из дому. Все смеялись и повторяли ее шутку — они представляли себе устало бредущего капитана, с палкой через плечо и с завернутыми в красный носовой платок общими тетрадями. После верховой прогулки он собирался съездить в город; вероятно, что-то случилось с автомобилем.

Длинный стол был обильно уставлен и непрерывно пополнялся. Запах ветчины, грудинки и виски так густо пропитал воздух, что, казалось, его можно было черпать ложкой. Из гостиной доносились звуки аккордеона, сопровождаемые всплесками фальшивого пения. Самым бойким местом был, конечно, буфет. Анаклето с отчужденным выражением на лице скупо отмерял пунш в бокалы. Заметив лейтенанта Вейнчека, томившегося в одиночестве возле парадной двери, он в несколько минут выловил из пунша все вишенки и ломтики ананаса и, оставив с десяток офицеров дожидаться очереди, преподнес старому лейтенанту избранный бокал. Говорили много и оживленно, уследить за ходом чьей-то мысли было невозможно. Шел разговор о новых правительственных ассигнованиях на армию, сплетничали о последнем самоубийстве. Среди общего гула, осторожно оглядываясь, нет ли поблизости майора Лэнгдона, повторяли анекдот о маленьком филиппинце, который заботливо прыскает духами в образчики мочи Алисон Лэнгдон, перед тем как отнести их в госпиталь на анализ. Наплыв народа становился угрожающим. Кто-то уже уронил с блюда кусок пирога, и, никем не замеченный, он, подталкиваемый ногами, пропутешествовал до середины лестницы.

Леонора была в прекрасном настроении. Для каждого гостя у нее была в запасе шутка, и она умудрилась даже шлепнуть полковника интендантской службы, своего давнишнего любимца, по лысине. Один раз она покинула холл, чтобы лично преподнести выпивку молодому аккордеонисту из города.

— Боже, какой талантливый юноша! — воскликнула она. — Он может сыграть все, что вы ему напоете. «О голубка моя!» — все, что угодно!

— Превосходно, — согласился майор Лэнгдон, обращаясь к собравшимся поблизости. — Моя жена, например, увлекается серьезной музыкой… Бах и тому подобное. А по мне так это не лучше, чем жевать солому. Вот вальс из «Веселой вдовы» — это да. Изумительная мелодия!

Блистательный вальс, совпавший с приходом генерала, несколько поубавил шум. Леонора настолько была увлечена вечеринкой, что лишь после восьми часов забеспокоилась о муже. Многие гости также встревожились затянувшимся отсутствием хозяина. Возникло предчувствие какого-то происшествия или непредвиденного скандала. В результате даже самые ранние гости решили немного задержаться; дом был полон, и чтобы перейти из одной комнаты в другую, приходилось проявлять чудеса изобретательности.

А в это время капитан Пендертон с фонарем в руке стоял вместе с дежурным сержантом возле конюшни. Он добрался до гарнизона в полной темноте и сказал, что лошадь сбросила его и убежала. Надеялись, что Феникс сам отыщет дорогу назад. Капитан сполоснул окровавленное и натертое щетиной лицо и отправился в госпиталь, где хирург наложил ему на щеку три стежка. Домой он не пошел, и не только потому, что боялся увидеть Леонору до того, как вернется лошадь, — истинной причиной было то, что он хотел дождаться человека, которого ненавидел. Ночь была теплая, ясная, на небе сиял ущербный месяц.

В девять часов вдали послышался стук лошадиных копыт, он медленно приближался. Вскоре показались темные силуэты рядового Уильямса и двух лошадей. Солдат вел обеих лошадей на поводу. Чуть щурясь, он подошел к фонарю и посмотрел в лицо капитана таким долгим и необычным взглядом, что сержант был поражен. Он не знал, как к этому отнестись, и предоставил капитану самому во всем разбираться. Капитан молчал, его веки подергивались, сжатые губы дрожали.

Капитан прошел вслед за рядовым Уильямсом на конюшню. Молодой солдат вычистил лошадей, насыпал им сена. Он ничего не говорил, а капитан стоял у стойла и наблюдал за ним. Он смотрел на изящные ловкие руки и нежную округлую шею солдата. Капитана переполняло чувство, которое одновременно отталкивало и восхищало: ему казалось, что они с молодым солдатом, обнаженные, прижавшись друг к другу телами, боролись не на жизнь, а на смерть. Капитан так устал и ослаб, что едва стоял на ногах. Его глаза под дрожащими веками напоминали голубые факелы. Солдат неторопливо закончил работу и вышел из конюшни. Капитан последовал за ним, потом остановился, наблюдая, как тот исчезает в ночной темноте. Они не сказали друг другу ни слова.

И только в автомобиле капитан вспомнил о сегодняшней вечеринке.

Анаклето вернулся домой поздно. Он остановился в дверях спальни Алисон, утомленный толпой, с позеленевшим и измученным лицом.

— Увы, — произнес он философски, — в мире слишком много людей.

Но по огонькам в его глазах Алисон догадалась, что там что-то произошло. Анаклето прошел в ванную комнату, закатал рукава своей желтой рубашки и принялся мыть руки.

— Лейтенант Вейнчек заходил к вам?

— Да, немного посидел.

Лейтенант пришел в подавленном настроении. Она послала его вниз за бутылкой хереса. Выпив вина, он сел возле ее кровати с шахматной доской на коленях, и они сыграли партию в карты. Вскоре она поняла, что ее предложение поиграть оказалось бестактным — лейтенант едва различал карты, хотя и старался это скрыть.

— Сегодня он узнал, что не прошел медицинскую комиссию, — сказала Алисон. — Скоро придут документы об отставке.

— Ай-ай-ай… Как жалко! — Подумав немного, Анаклето добавил: — На его месте я был бы этому только рад.

Врач прописал Алисон новое лекарство, и в зеркале ванной комнаты она увидела, как Анаклето внимательно рассматривает флакон и пробует микстуру, прежде чем налить ей. Судя по лицу, лекарство ему не понравилось, но в комнату Анаклето вошел с веселой улыбкой.