— Какой?

— Вот! — Анаклето придвинул к кровати скамеечку для ног и торопливо достал из кармана какие-то лоскутки. — Я заказал образцы, чтобы вы посмотрели. Помните, два года назад мы проходили в Нью-Йорке у витрины магазина «Пек и сыновья», и я показал на один костюмчик, подходящий для вас. — Он протянул один из лоскутов. — Точно такой же материал.

— Анаклето, мне не нужен костюм, — сказала она.

— Нужен! Вы уже больше года не покупали себе одежду. А зеленое платье bien us?e[8] на локтях, его пора отдать Армии Спасения.

Произнеся французские слова, Анаклето поглядел на майора с веселым вызовом. Майору не по себе было слышать их разговор в тихой комнате. Голоса и интонации были так похожи, что казались негромким эхом друг друга. Единственное различие заключалось в том, что Анаклето говорил торопливой скороговоркой, а Алисон — размеренным, хорошо поставленным голосом.

— Сколько он стоит? — спросила она.

— Недешево. Но за такое отменное качество меньше и не возьмут. Будете носить его годами.

Алисон вернулась к книге.

— Посмотрим.

— Ради бога, купи этот костюм, — вмешался майор, которому надоело их слушать.

— Если мы закажем лишний метр, я сошью себе куртку, — сказал Анаклето.

— Хорошо. Я подумаю.

Анаклето налил лекарство, и когда Алисон пила его, сделал за нее гримасу. Потом положил ей под спину электрическую грелку, расчесал волосы. Выходя из комнаты, не смог пройти мимо большого зеркала на двери ванной. Остановился и посмотрел на себя, высоко подняв ногу и откинув голову.

Потом неожиданно вернулся к Алисон и стал насвистывать.

— Что это за мелодия? Вы играли ее с лейтенантом Вейнчеком в прошлый четверг.

— Первый такт из ля-мажорной сонаты Франка.

— Знаете что? — произнес Анаклето возбужденно. — Я только что сочинил балет. Черный бархатный занавес, освещение, как в зимние сумерки. Сначала очень медленно, вся труппа. Потом луч света на соло, словно пламя, очень стремительно, под вальс Сергея Рахманинова. В финале снова Франк, но на этот раз… — Он глядел на Алисон блестящими глазами. — Опьянение!

После этих слов он принялся танцевать. Год назад Анаклето взяли на русский балет, и он до сих пор вспоминал о нем. Он двигался на фоне серого ковра в медленной пантомиме, потом замер, скрестив ноги и соединив кончики пальцев в сосредоточенной позе. Затем без всякого перехода закружился в буйном танце. По его сияющему лицу было видно, что он танцует на огромной сцене, что он — солист изумительного спектакля. Алисон наслаждалась зрелищем. Майор с негодованием и недоверием переводил взгляд с одного на другого. Последний номер был хмельной пародией на первый. Анаклето закончил в необычной позе — рука поддерживает локоть, кулак уперт в подбородок, на искаженном лице выражение изумления.

Алисон рассмеялась.

— Браво, Анаклето! Браво!

Они смеялись вместе. Маленький филиппинец, счастливый, ошеломленный, прислонился к двери. Наконец он отдышался и с удивлением произнес:

— Вы заметили, как подходят друг другу слова «браво» и «Анаклето»?

Алисон перестала смеяться и задумчиво кивнула.

— Да, Анаклето, уже давно заметила.

Маленький филиппинец задержался в дверях. Он оглядел комнату, чтобы убедиться, что от него ничего не требуется. Потом посмотрел Алисон в лицо, и его глаза стали умными и грустными.

— Позовите меня, если понадоблюсь, — сказал он отрывисто.

Слышно было, как Анаклето сначала медленно, потом все быстрее и быстрее спускался по лестнице. На последних ступеньках он, вероятно, сделал какое-то слишком раскованное па — раздался глухой звук падения. Майор вышел на площадку.

— Он не ушибся? — напряженно спросила Алисон.

Анаклето глядел на майора снизу вверх со слезами ненависти на глазах.

— Все в порядке, мадам Алисон, — проговорил он.

Майор наклонился и произнес медленно и беззвучно, так, чтобы разобрать слова мог только Анаклето:

— Очень жаль, что ты не сломал себе шею!

Анаклето улыбнулся, пожал плечами и, хромая, поковылял в столовую. Когда майор вернулся к жене, она углубилась в книгу. Алисон не взглянула на него, и он, пройдя через площадку в свою спальню, захлопнул дверь. Спальня была маленькой и довольно неопрятной. Единственным ее украшением были кубки, завоеванные майором в конных состязаниях. На ночном столике лежала раскрытая книга — очень сложная и литературная. Место, на котором он остановился в прошлый раз, было отмечено спичкой. Майор перелистнул очередную норму страниц в сорок и переложил спичку. Потом достал из-под стопки рубашек в бельевом шкафу журнал «Scientification»,[9] устроился в кровати поудобнее и углубился в перипетии кошмарной межпланетной войны.

В соседней комнате Алисон отложила книгу и замерла. Ее лицо окаменело от боли, темные блестящие глаза не мигая разглядывали стены спальни. Она попробовала собраться с мыслями. Прежде всего надо развестись с Моррисом. А дальше? Чем зарабатывать на жизнь? Она презирала бездетных женщин, получавших алименты, и последний остаток ее гордости опирался на то, что после развода она не станет жить на его деньги. Но на что в таком случае они будут жить — она и Анаклето? За год до свадьбы она преподавала латынь в женской школе, с ее теперешним здоровьем об этом не могло быть и речи. Книжный магазин? Анаклето мог бы подменять ее на время приступов. А что если обоим заняться ловлей креветок? Как-то она разговаривала на побережье с рыбаками. День был золотой и лазурный, они многое ей рассказали. Они с Анаклето целые дни будут проводить, забросив сети, в открытом море, а вокруг — соленый ветер, вода, солнце… Алисон беспокойно повернула голову на подушке. Какая чушь!

Когда восемь месяцев назад она узнала про измену мужа, для нее это был страшный удар. Она, лейтенант Вейнчек и Анаклето поехали на два дня в город послушать концерт и посмотреть спектакль. На второй день у нее поднялась температура, и они решили вернуться. Вечером Анаклето высадил ее у передней двери и поехал на задний двор, в гараж. Она остановилась на дорожке посмотреть, как проросли тюльпаны. Было уже темно, в комнате мужа горел свет. Парадная дверь была заперта. Стоя перед ней, Алисон заметила сквозь стекло брошенное на сундук пальто Леоноры. Ей показалось странным, что Пендертоны в доме, а парадная дверь заперта. Потом пришло в голову, что они готовят выпивку на кухне, а Моррис принимает ванну. Она прошла на заднее крыльцо, но не успела войти в дом, как вниз по лестнице с искаженным от ужаса лицом сбежал Анаклето. Он пробормотал, что им немедленно надо вернуться в город, где они кое-что забыли. Когда, удивленная его словами, Алисон стала подниматься по лестнице, он схватил ее за руку и произнес безжизненно и испуганно:

— Не нужно идти туда, мадам Алисон.

С каким потрясением она все поняла! Они вернулись с Анаклето в автомобиль и поехали назад, в город. Все произошло в ее собственном доме — этого она не могла перенести. К тому же, когда они проезжали мимо контрольного пункта, новый часовой, который их не знал, остановил автомобиль. Он заглянул в кабину так, словно они прячут пулемет, а потом уставился на одетого в оранжевый пиджак Анаклето, который готов был вот-вот разрыдаться. Он спросил ее имя таким тоном, словно заранее ей не верил.

Никогда Алисон не забудет лицо этого солдата. Она никак не могла выговорить фамилию мужа. Молодой солдат молча глядел на нее и ждал. Позже она встретила его на конюшне, когда приехала за Моррисом. У него было странное, погруженное в себя лицо гогеновского туземца. Они смотрели друг на друга не меньше минуты, пока наконец не появился дежурный офицер.

Алисон и Анаклето ехали три часа по холоду, не говоря ни слова. После этого она стала сочинять по ночам, когда была больна и беспокойна, всевозможные планы, которые, как только всходило солнце, казались ей идиотскими. Наконец она не выдержала и, убежав однажды домой от Пендертонов, сделала эту ужасную вещь. Увидела на стене садовые ножницы и, потеряв голову от гнева и отчаяния, попыталась проткнуть ими себя. Ножницы оказались тупыми. Вероятно, она совершенно лишилась тогда разума, потому что не помнит, что было дальше.