Молчание заключённого, наконец, вывело Соратани из себя. Он резко отдёрнул ногу, и Омура, потеряв равновесие, повалился ничком. Соратани схватил его обеими руками за шею и стал душить. Лицо надзирателя, всё выкрикивавшего «Шпион! Шпион! Шпион!», от гнева пошло красными пятнами. Омура дрожал мелкой дрожью. Соратани ещё сильнее сдавил горло заключённого.

— Будешь молчать, чёртов Да Цунь? Отвечай! С какой целью пробрался в Японию? С кем здесь должен встретиться?

Одним прыжком Куросима оказался возле будки и закричал:

— Сейчас же прекрати!

Перепуганный Соратани выпустил Омуру. Тот, мотнув головой, с шумом привалился к стене будки. Его потухший взгляд ничего не выражал, на дрожащих губах пузырилась пена, у ног валялся ремень (он-то и производил тот странный звук, который Куросима слышал с лестницы). Омура, которого надзиратель Соратани, имевший первый разряд по дзюдо, избил ремнём и чуть не задушил, был близок к обмороку.

Узнав Куросиму, надзиратель заорал:

— Это ты?! Чего тебе надо?

— Неважно. А вот ты брось свои дурацкие фокусы! Мы не имеем права допрашивать, Применяя силу.

— Ты так считаешь? Защищаешь шпиона? Ладно, будешь иметь дело со мной.

Соратани вплотную придвинулся к Куросиме. Китель надзирателя взмок от пота.

— Вздорный ты человек! — сказал Куросима. — Но я не хочу затевать с тобой спора среди ночи.

— Спорить мы не будем, но… — сбавил тон Соратани.

— Да какой тут спор! Следствие по делам заключённых этого этажа поручено мне. И я никому не дам своевольничать.

— Ах так!..

Соратани, который уже было пошёл на попятный, снова вскипел, поднял кулак и обернулся к Омуре.

Куросима приготовился дать отпор, но за его спиной задребезжала решётчатая дверь и раздался громкий говор. Заключённые китайцы, видимо следившие из своих камер и углов коридора за истязанием Омуры, как только события приняли новый оборот, собрались у двери. Некоторые одобряли Куросиму, а большинство, вероятно, просто обменивалось впечатлениями по поводу неожиданной ссоры между охранниками. И только один староста Чэнь Дун-и, делая вид, что он тут ни при чём, покрикивал на товарищей: «Прекратите шум! Прекратите шум!»

Соратани переменился в лице и сразу опустил кулак.

— Сволочи! Тоже мне болельщики! Шваль несчастная!.. Ладно, Куросима! Жаль, конечно, но давай замнём.

— Погоди, у меня к тебе ещё есть дело, — Невозмутимо ответил Куросима. — В будке на столе я оставил записную книжку. За ней и пришёл.

— А! Значит, потерял служебную записную книжку? За это ведь можно и выговор схватить!

— Не потерял, а забыл.

— Так может полететь весь твой авторитет.

— Послушай, верни книжку. Она у тебя.

— Могу и, вернуть, — пожал плечами Соратани. — Только с одним условием. О сегодняшнем происшествии начальнику отделения — ни слова. Идёт?

— Сделка?.. Ладно, я не собираюсь на тебя доносить. Но чтобы ты больше не смел прикасаться к Омуре!

— Хорошо, согласен, — криво усмехнулся Соратани и, вынув из кармана записную книжку в чёрной обложке, протянул Куросиме.

Куросима сунул книжку в брюки и решительным тоном сказал:

— Я сам отведу Омуру на место.

Он помог ему подняться и, поддерживая за талию, повёл в камеру. Помещался Омура в одной камере с Чэнь Дун-и — третьей по коридору от железной двери. Китайцы молча следовали за Куросимой и Омурой.

— Эй, вы! — закричал вдогонку Соратани. А ну живо по местам!

Но китайцы не обращали на него никакого внимания.

— Кажется, это его место? — спросил Куросима и с помощью Чэня уложил Омуру на нижние нары у стены.

В этот момент ему показалось, что Омура что-то беспрестанно бормочет. Он напряг слух, и по спине его пробежал холодок. Речь была невнятная, неясная, но, несомненно, японская. Куросима нагнулся почти к самому лицу Омуры, покрытому багровыми полосами от ремня. И вдруг увидел, что его едва приоткрытые глаза светятся неожиданно живым, горячим блеском. Куросима впервые видел у Омуры такое полное силы, сосредоточенное выражение глаз. Слова становились всё внятней. Одно из них было, очевидно, какое-то иностранное, что-то вроде «жар», но другое подлинно японское: «виднеется».

— Что? Что ты хочешь сказать? — спрашивал Куросима, наклоняясь всё ниже.

— Пожалуйста… оставьте меня одного…

— Оставить одного?

— Пожалуйста, прошу вас… оставьте меня одного…

Омура опустил тяжёлые веки, и лицо его снова приобрело своё обычное сходство с маской мертвеца.

Куросима обернулся к Чэню.

— Ты слышал, чтобы Омура когда-нибудь раньше говорил по-японски?

— Нет, ни разу, — ответил Чэнь, который тоже не мог оправиться от изумления.

Судя по лёгкому ровному дыханию, Омура уже спал. И вдруг, из-под его опущенных век вытекла и покатилась по щеке слеза. Словно ему привиделся дурной сон.

Хотя Фукуо Омура и произнёс всего несколько слов, и то будто в бреду, но уже то, что он говорит по-японски, было, конечно, удивительно.

На следующий день у Куросимы был выходной, но он пошёл на службу и явился с докладом к начальнику отделения Итинари. О бесчинстве, учинённом надзирателем Соратани, он не обмолвился ни словом.

Начальник отделения недоуменно пожимал плечами.

— Странно, — говорил он, — удивительно! Ведь он с самого начала упорно называет себя японцем. Для чего же ему понадобилось скрывать, что он говорит по-японски!.. Постой, а может, он забыл язык и под влиянием какого-то толчка сейчас вдруг вспомнил?

— Это вполне допустимо, — ответил Куросима. — Но ведь он и сейчас, собственно, по-японски не говорит. Лишь отдельные слова…

— Н-да, — согласился Итинари, — по отдельным словам судить нельзя. Какой-нибудь японец научил его, и он их затвердил, как попугай.

— Господин начальник, разрешите мне перевести его в отдельную камеру во второй корпус! — вдруг попросил Куросима.

— Это потому, что Омура сболтнул: «Оставьте, пожалуйста, меня одного?» — рассмеялся Итинари.

— Отчасти и поэтому, — ответил Куросима. — Но это не главное. Мне кажется, что если его изолировать, легче будет за ним наблюдать.

Одиночные камеры находились на втором этаже второго корпуса, как раз над управлением лагеря, разместившимся по всему первому этажу. В служебные часы в управлении было слышно, как наверху ходят. Обо всём, что происходит в одиночных камерах, можно было почти безошибочно судить, даже не поднимаясь наверх. Куросима решил, что если поместить Омуру здесь поблизости, то Соратани вряд ли сможет совать нос не в своё дело.

— Ладно, подумаем, — сказал Итинари. — Формальных оснований у нас нет, ведь заявления он не подавал, поэтому подождём до врачебного осмотра на будущей неделе. Тогда, может, найдём какой-нибудь благовидный предлог.

— Хорошо бы…

Когда Куросима собирался уйти, позвонили из бюро пропусков, что явился вчерашний Ундзо Тангэ.

— Ничего не поделаешь, так договорились, — сказал Итинари. — Этот, я вижу, проявляет больший энтузиазм, чем женщины.

— Кажется, да, — криво усмехнулся Куросима. В глубине души он ожидал прихода Фусако Омура, и ему показалось, что начальник отделения видит его насквозь.

— Прими его, пожалуйста один, — сказал Итинари и, помахав рукой, склонился над бумагами. Самому ему, видно, больше не хотелось иметь дело с этим чванливым типом — бывшим офицером разведки.

Войдя в приёмную, Куросима увидел там надменного Тангэ, тот обливался потом и держал на расставленных коленях большой чемодан.

— Начальник отделения занят сейчас на срочном совещании, — сказал ему Куросима. — В таких случаях начальника по всем вопросам замещаю я.

— Ладно! — мотнул головой Тангэ. — Я бы хотел поскорее получить свидание с Фукуо Омурой.

Тангэ держал себя ещё заносчивей, чем вчера. Метнув в него неприязненный взгляд, Куросима вышел из комнаты.

Этот Тангэ, называющий себя директором исследовательской лаборатории по изучению текущих событий на Дальнем Востоке, очевидно, был уверен в своей версии, и Куросиме стало не по себе. Неужели Фукуо Омура и в самом деле разведчик-диверсант, подпоручик Угаи? И есть какой-то смысл, какая-то цель в том, что он скрывает знание японского языка?