Тем не менее Куросима стал вытаскивать вещи из мешка. И чего, тут хранить! Всё такая дребедень, просто курам на смех.
Вылинявшая, жёлтая котомка нищенствующего буддийского монаха. Скомканное полотенце. Зубная щётка — такая грубая, что ею в пору только обувь чистить; сплошь покрытые червоточинами палочки для еды из кости какого-то неизвестного животного — имитация под слоновую. Слипшаяся соль в маленьком мешочке и сухие, твёрдые как камень три тёмно-красных куска хозяйственного мыла.
«Единственный предмет, который хоть чего-то да стоит», — пробормотал Куросима, извлекая последнюю вещь — молитвенник на санскрите. В нём, по крайней мере для владельца, возможно, заключён какой-то смысл, а при известных обстоятельствах он может и представлять ценность. Но этот старый, потрёпанный, захватанный молитвенник, написанный вдобавок мало кому известной санскритской вязью, тоже, пожалуй, не ахти какое сокровище. Когда Омура поступил в лагерь, молитвенник этот дали на экспертизу управляющему делами Катасэ, который до войны служил в японском консульстве в Калькутте и разбирался в санскрите. По заключению Катасэ это обычный для тамошних мест грошовый молитвенник, и в нём нет ничего подозрительного.
Фукуо Омура ничего не захотел брать, с собой в камеру, и согласно существующим правилам всё вместе с котомкой отнесли на хранение. Собственно говоря, здесь не было ни одного предмета, который заслуживал бы проверки. Деньги Омуры в сумме сорока таиландских бат, то есть самое большее семьсот иен, лежали в несгораемом шкафу у начальника отделения Итинари. Полотенце и зубная щётка Омуры были куда хуже тех, что выдавались здесь, в лагере.
Куросима решил, что нет смысла специально показывать эти вещи Фусако. Ни одна из них никак не характеризовала этого человека без подданства. Куросима испытывал странное чувство: безнадёжность и в то же время удивительное спокойствие. «Ещё немного, и я, глядишь, влюблюсь в неё», — подумал холостой двадцативосьмилетний сержант. И тут же ему вспомнился смешок Итинари: «Эх вы, послевоенные девственники! Ничего-то вы в жизни ещё не видели!»
Итинари, разумеется, ничего не знал о его старом, теперь уже ликвидированном грешке, который он хранил в строгой тайне, — любовной связи с содержавшейся в лагере кореянкой, женой одного голландца. Поэтому он всё ещё считал Куросиму пай-мальчиком. Кроме того, Куросима слыл образцовым сотрудником. Он и сам не знал, преследовал ли он какую-то цель, внушая начальнику подобное мнение о себе. Конечно, заботясь о том, чтобы всё шло у него гладко, он чего-то добивался. Но им руководило не только одно-единственное желание — во что было ни стало продвинуться по службе, как это было у Соратани.
Куросима начал поспешно укладывать жалкие пожитки Омуры обратно в мешок. Он жалел, что зря потратил время. Когда он взял в руки лежавшее стопкой мыло, один кусок вдруг соскользнул, упал на пол и разлетелся на две половинки.
«Странно!» — подумал Куросима, поднимая мыло с пола. Обе половины были с трещиной, но распался кусок по линии разреза, ровной и гладкой, сделанной, по-видимому, острым ножом. Присмотревшись внимательнее, Куросима увидел, что на мыле была выдавлена, вероятно, на заводе цифра. «999». Линия разреза приходилась точно посредине девяток.
У Куросимы тотчас мелькнуло подозрение. Кто-то, очевидно, заходил на склад и разрезал мыло. Но для чего? Подозрение росло. В сравнении с остальным барахлом Омуры мыло — это просто предмет роскоши, и оно с самого начала должно было привлечь внимание. Кто мог поручиться, что это не тайный пароль? Ведь он ни разу им не умывался, не стирал им и хранил как драгоценность. Не странно ли для человека, у которого всего сорок бат и который прибыл из глухой провинции в Бангкок, чтобы зайцем пробраться на пароход?
А может быть, он прятал в нём какой-нибудь небольшой, но дорогой предмет, скажем, драгоценный камень? Обыкновенное хозяйственное мыло самое подходящее место для этой цели… Допустим, во время изготовления мыла это трудно было сделать, но ведь ничего не стоило потом сделать дырку, вложить камень и тщательно заделать. Пока мыло ещё мягкое, это не составляет никакого труда. За время длительного путешествия по южным морям мыло высохло и затвердело, как камень, так что не было риска, что кто-нибудь заметит изъян.
Но почему же Омура не проявлял никакого интереса к своему имуществу? Или это наигранное безразличие?
Нет, вряд ли там драгоценный камень. Но для людей, которые интересовались имуществом Омуры, возможно, это важней бриллианта. Для людей, которые интересовались… Куросима сразу представил себе обеих женщин и мужчину.
Что касается Намиэ Лю, то ясно, что для неё, женщины с практическим умом, самое важное в человеке — его имущество.
Фусако Омура, конечно, просто хотела найти какие-то вещи, подтверждающие, что это пропавший без вести брат.
А чего добивался Ундзо Тангэ? Получить вещественное доказательство, что это его бывший подчинённый?
Но есть ещё один человек. Кроме этих троих. Он жаждет получить доказательство, что Омура китайский коммунистический шпион. Это надзиратель Соратани.
Куросима сердито взглянул на разрезанный кусок мыла. Вряд ли кто-нибудь мог это сделать, кроме Соратани. Те трое никак не могли проникнуть на склад. А он мог сюда попасть без труда.
Ключи от висячего замка были у Куросимы и у секретаря управления делами Канагаи. Во-первых, Соратани мог вчера ночью, пока Куросима спал, вытащить у него ключ из кармана кителя, лежавшего возле подушки. Проникнуть затем в кладовую через запасный выход первого корпуса было нетрудно. Если бы кто-нибудь из караульных застал его там, он всегда мог сказать, что кто-то из заключённых во время его дежурства попросил срочно достать ту или иную необходимую вещь. «Любезность в отношении иностранцев» была первой заповедью для всех сотрудников лагеря. Впрочем, поздней ночью его там никто и не мог застать. Во-вторых, Соратани мог преспокойно взять ключ и у секретаря управления делами Канагаи. У того ключ всегда валялся на столе. Кладовая не оружейный склад, ничего особенно ценного там не хранится. Когда кто-либо из сотрудников просил ключ, ссылаясь на необходимость взять или обменять какую-нибудь вещь из инвентаря, слабохарактерный Канагаи никогда не отказывал в просьбе. Таким образом, у Соратани была полная возможность попасть на склад и днём. Судя по всему, из всего барахла Омуры внимание Соратани привлекло только мыло. Это свидетельствовало о его проницательности. Осмотрев все три куска, он в одном из них обнаружил подозрительную трещину и в этом месте сделал разрез. Он, видимо, полагал, что найдёт ямку, в которой спрятана записка или что-нибудь в этом роде. Но ничего не нашёл. Остальные куски подозрения не вызывали, и он прекратил свой «частный сыск».
Куросима вскочил и стал осматривать стеллажи с казённым имуществом. В картонной коробке он обнаружил штук пять или шесть ножей. Он тщательно осмотрел каждый. Следов мыла ни на одном не было. Впрочем, Соратани мог обтереть нож носовым платком. Держа нож в руках, движимый непонятным ему самому побуждением, Куросима присел на корточки. Перед Ним лежали два целых, нетронутых куска мыла. Лишь на одном была чуть заметная трещинка. Куросима воткнул остриё ножа в этот кусок.
Мыло оказалось на редкость твёрдым. Нож отскочил от фабричной марки «999». Не мыло, а брусок цемента! Куросима обливался потом. Прошло минут семь, а он едва добрался до середины. Соратани, по-видимому, исследовал только один кусок, просто потому, что у него не хватало времени. Работа оказалась слишком трудоёмкой, и он испугался, что его кто-нибудь застанет за этим занятием. Куросима удвоил усилия. Десять минут ушло у него на то, чтобы распилить проклятый кусок засохшего мыла пополам. Но и в этом куске ничего не оказалось. Со вторым куском он провозился пять минут. Результат был тот же.
«Ни чёрта», — безнадёжно махнул рукой обессилевший Куросима и криво усмехнулся. Дурацкая фантазия! Зря только потратил столько сил, в пену его смыль, и то наверняка ничего не найдёшь.
