– Так ротному что сказать? – Алексей опасливо покосился на смятую постель в углу комнатенки, на которой лежал небрежно брошенный командирский ремень с портупеей и кобурой. – А хотите, я еще с вами посижу?

Старшина проследил за взглядом Миронова, все понял и пьяно усмехнулся:

– Не бойся, курсант, старшина Хоменко не из таких. Нельзя мне: мне еще надо до ихней вонючей Германии добраться – должок за ними, суками. Не люди они, понимаешь ты?! Крысы поганые! И давить их надо – всех, до самого последнего. Видел плакат – «Папа, убей немца!» называется? Это и мои девчонки кричат – я этот крик и днем, и ночью слышу! Правильно товарищ Эренбург пишет: всех их, тварей, надо… Все, мотай отсюда! Ротному скажи… Не, врать тебе нельзя, а то попадет. А скажи как есть: нажрался, мол, старшина. Перебьется наш капитан. Только про все остальное – молчок! Как человека прошу. Иди, курсант!

Язык за зубами Алексей держать умел – даже ближайшему дружку Мишке Говорову ни словом не обмолвился о том, что видел и слышал в тот вечер в комнате старшины…

Шел месяц за месяцем, и курсанты, уже точно зная, что их курсу предстоит ускоренный выпуск, считали дни и недели, оставшиеся до отправки на фронт. Впереди их ждали погоны с крохотной звездочкой младшего лейтенанта на плечи, комсоставский ремень с портупеей, пистолет «ТТ» в кобуре и должность «Ваньки-взводного»: именно так на армейском жаргоне называли командиров стрелковых взводов. Должность, которой даже в шутку никто и никогда не завидовал, – именно Ваньки-взводные делили с солдатами все тяготы войны – мокли и мерзли в окопах, делились последним сухарем, ходили в атаки и дрались в рукопашных. И, пожалуй, доставалась молодым лейтенантам пехоты лишь одна привилегия – всегда быть на переднем крае и умирать первыми.

…Судьба не только помогает смелым – на самом деле дамочка она весьма ветреная и порой может выкинуть такой фортель, что и самым отъявленным скептикам и пессимистам остается только удивленно покачивать головами. Погоны младшего лейтенанта Лешке Миронову примерить так и не удалось: в июле сорок третьего его отчислили из военно-пехотного училища, и бывший курсант был направлен в одну из штрафных рот Северо-Западного фронта…

– Товарищ капитан, разрешите? – конвоир вытянулся по стойке «смирно» и доложил: – Арестованный Миронов по вашему приказанию доставлен!

– Ну, заводи, раз доставил, – капитан, сидевший за письменным столом, что-то торопливо дописал на листке бумаги, аккуратно промокнул пресс-папье и уложил написанное в папку. Открыл голубоватую коробку «Казбека» с черным силуэтом непонятно куда мчащегося джигита и щелкнул зажигалкой, прикуривая папиросу. С наслаждением затянулся, выпустил облачко серо-голубого дыма и без особого интереса посмотрел на доставленного курсанта.

– Не стой столбом, боец, – проходи, садись, рассказывай!

– Что рассказывать?

– Все рассказывай. – Капитан профессионально отметил и явно подавленное состояние курсанта, и то, что он не проявил ни малейшего любопытства ни по отношению к кабинету, ни к его хозяину – а ведь далеко не каждый день простому красноармейцу доводится бывать в особом отделе. Апатия у мальчонки? Да вроде нет – вон как губенки упорно поджимает и желваками поигрывает. Понятное дело, трясется, но страх старается спрятать. Характерец-то, похоже, у паренька есть… – Как лейтенанта ударил, за что? И о чем ты думал, когда в военное время на командира, как говорится, руку поднимал? Ты хоть понимаешь, что тебе трибунал светит?

– Понимаю, – угрюмо буркнул Миронов, упорно не отрывая взгляда от вытертых сапогами проплешин на старых крашеных половицах.

– Да ни хрена ты не понимаешь! – повысил голос капитан и шлепнул ладонью по тоненькой картонной папке: – Вот в этой папочке лежит рапорт твоего взводного, в котором он подробненько так и со вкусом все твои грехи перечисляет! Тут по военному времени на три вышки хватит, если, как говорится, особо не вникать. А ты, весь такой красивый, сидишь тут и монашку изображаешь, которую шестеро пьяных махновцев обидели. За правду пострадать решил? Мол, раз вы все такие гады, то и пусть мне будет хуже, да? Ну, приговорит тебя трибунал к высшей мере, и кому лучше станет? Тебе? Вряд ли. Красной армии, что потеряет почти готового командира? Тоже нет. Тогда кому твой расстрел нужен? А я тебе скажу кому: твоему взводному, лейтенанту Аникееву, и немцам! А я здесь, чтоб ты знал, для того и поставлен, чтобы разбираться, а не просто тупо бумажки перебирать-подписывать и в трибунал отправлять. Так что давай-ка, как говорится, как у попа на исповеди, выкладывай обо всем без утайки. Какая кошка между вами пробежала, за что Аникеев на тебя вызверился?

– Да особо и нечего рассказывать, – вяло пожал плечами Алексей, – просто… в общем, гад он, и все.

– Знаю, что гад, – неожиданно согласился особист с такой непринужденной легкостью, что Миронов удивленно вскинул голову и посмотрел на капитана с недоумением. – Что ты удивляешься? Это, как говорится, моя работа – все и про всех знать, кто чем дышит. Только вот, понимаешь, Миронов, в чем загвоздка? Свидетелей вашей драки – или что там у вас было – нет. И что мы имеем в итоге? Его слово против твоего. Как считаешь, кому суд трибунала скорее поверит?

– Так ясно ведь, что не мне, а командиру, – обреченно вздохнул Лешка.

– Во-от, соображаешь! – капитан взял со стола потрепанную книжицу и начал листать. – Вот, смотрим девятую главу Уголовного кодекса – «преступления воинские». Все очень просто, как говорится: «Сопротивление исполнению законно отданного по военной службе приказания или распоряжения влечет за собой применение меры социальной защиты в виде лишения свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия, совершенные с насилием над личностью начальника или в боевой обстановке, влекут за собой применение высшей меры социальной защиты». Высшая мера, если ты случаем не в курсе, – это расстрел.

– Вопрос можно, товарищ капитан?

– Ну, давай, спрашивай.

– Вот вы говорите, что знаете, что Аникеев… ну, это самое, – тщательно подбирая слова, пытался разобраться Миронов. – Тогда почему…

– Можешь не продолжать, – усмехнулся особист и закурил новую «казбечину». – Отвечаю: потому! Как говорится, не твоего ума это дело. Но намекну: папа у него ну очень уж серьезный дядька. И сыночка своего подальше от фронта пристроил – вас, охламонов, военному делу учить. И на все твои вопросы у меня ответ один: из-за тебя с большим генералом, если что, бодаться-спорить никто не станет. Как говорится, оно мне надо – карьерой рисковать и настроение портить? Это ясно?

– Ясно. Они, небось, всех своих сынков в тепленькие штабы пристроили, а нас чего жалеть!

– А вот сейчас ты, Миронов, – нажал голосом капитан и постучал пальцем по столу, – и явную глупость говоришь, и еще одну статью расстрельную зарабатываешь! Серьезную такую статью – пятьдесят восьмую, политическую. Всякие, конечно, есть, но, между прочим, у самого товарища Сталина сыновья на фронт ушли! Микоян, Хрущев и много еще кто – все честно воюют, а не за папиной спиной прячутся. И гибнут – так же, как и любой простой красноармеец…

– Да я понимаю!

– Понимает он… А понимаешь, так не пори чушь разную! – сварливо проворчал особист и, придвинув протокол допроса, обмакнул перо в чернильницу. – Давай все с начала: как, что и почему. Сейчас анкетные данные заполним и, как говорится, все по полочкам разложим. Будем тебя, дурака, спасать… Фамилия, имя, отчество, место рождения, социальное происхождение – диктуй, записывать буду!

Допрос – а если точнее, то беседа – длился еще часа полтора. Капитан на деле доказал, что не зря ел хлеб из своего офицерского пайка: Миронов и сам не заметил, как относительно подробно рассказал и о первом своем знакомстве с лейтенантом Аникеевым, и о причине возникшего между ними конфликта.

Алексею просто не повезло: лейтенант Аникеев оказался тем самым молодым командиром, который в августе сорок первого во время бомбежки упал в банальный обморок, а Лешка оказался невольным свидетелем его слабости. Казалось бы, ерунда, не стоящая внимания, но лейтенант, как выяснилось, ничего не забыл. И, обнаружив среди курсантов своего взвода старого знакомого, похоже, ничуть не обрадовался, а совсем даже наоборот – начал придираться к Миронову по любому поводу, вероятно, намереваясь не мытьем, так катаньем избавиться от человека, с которым у него были связаны не самые приятные воспоминания. А может быть, даже и не в воспоминаниях было дело, а просто с первого взгляда не понравился лейтенанту курсант, и все, – и такое в жизни бывает.