«По сведениям Скворцовой Мария родилась и жила в Катричеве, одном из хуторов. Сталинград переехали двадцать девятом году. Отец Усков Иван Иванович. Попытайтесь узнать в сельсовете точное место рождения Марии. Ответ сообщите адресу Ленинград, Мытнинская 1/20, журнал „Костер“».

Через неделю в редакцию пришла телеграмма из Катричева:

«Сельсовете данных не оказалось. Солдатские вдовы и катричевские следопыты продолжают поиск. Гончарова»,

Статья называлась «Мария из села Катричева?». Ее написала сама Лидия Михайловна, рассказав в ней краткую историю подвига Саши и Марии и о наших совместных посещениях «солдатских вдов». Заканчивалась статья словами: «Поиск продолжается. Всех, кто сможет хоть чем-нибудь помочь, просим откликнуться».

В редакцию газеты пошли письма. Уже потом мы узнали, что не только письмами атаковали быковский «Светлый путь» — были и многочисленные посетители. Видимо, история Марии Усковой крепко задела самолюбие ее земляков. Встречались деловые письма, в которых жители района рассказывали о знакомых им семьях Усковых, но большинство корреспондентов интересовал вопрос: а что же дальше? Нашли ли родственников Уско-ьой или людей, знавших ее? И где она все-таки родилась? Письма из Рахинки, Дубков, Волжского, Быкова, практически из всех хуторов и деревень Быковского района. Многие из этих писем сотрудники газеты переправляли в «Костер», и всякий раз мы с волнением вскрывали очередное послание: нет ли чего нового?

И вскоре это новое появилось. Катричевские следопыты не дремали. «Дорогой „Костер“! Поиск продолжаем.

Бабушки сообщили нам, что нашли двух человек, которые знают, где родилась и жила Маша Ускова, помнят ее. Это Василий Дмитриевич Осадчий и Степан Егорович Самарский. Это наши, катричевские жители. Мы побывали у них дома, ио дело в том, что Степан Егорович отказался что-либо рассказать нам, сказал, что будет говорить только с корреспондентом из Ленинграда. А Василий Дмитриевич говорит, что Машу помиит очень хорошо, ио что разведчицей она ни за что не могла быть. Почему — не объяснил. Дорогой „Костер“, приезжай к нам, пожалуйста, к тому времени еще что-иибудь выясним. По поручению катричевских следопытов — Наташа Ускова и Марина Кобликова».

И снова дорога. На этот раз ранией весной, вместе с Александром Алексеевичем Бычиком, бессменным нашим помощником в поисках. Знакомая дорога в Катричев. Ожидание попутной машины. Издалека доносится чуть слышное гудение трактора — идет весенний сев. Мы знаем, что в Катричеве нас ждут ребята и Лидия Михайловна — она специально приехала на встречу из Быкова, сейчас она живет в райцентре, работает заведующей отделом культуры Быковского райисполкома.

Как вы думаете, Александр Алексеевич, почему Самарский отказался рассказывать ребятам о семье Усковых? Почему он ждет корреспондентов из Ленинграда?

Трудно сказать. Может быть, у него какая-то неприязнь к семье Усковых, это тоже нельзя исключать. А может, и не знает ничего, так тоже бывает…

На этот раз нам долго ждать не пришлось. Директор школы приехал за нами на машине, и в полчаса мы домчали по гладкой, как стекло, дороге в Катричев.

Памятуя об условии Степана Егоровича Самарского, на встречу с иим ие стали брать много народу, отправились втроем: Я, Лидия Михайловна и Александр Алексеевич. Самарского мы нашли на огороде, он вскапывал грядки. Ему уже под восемьдесят, он глуховат, чтобы лучше расслышать, прикладывает ладонь к уху. Сначала он потребовал документы, аккуратно проверил, внимательно вглядываясь в фотографию на удостоверении.

— Ну, слухайте, — строго начал Степан Егорович, — что помню, скажу. Машу помню, хоть она и поменьше от меня была лет на десять. Понимаете, я с ней не водился, уже парубком был, взрослым и на хуторе том бывал не часто. Так, если по степи, бывало, куда едешь, когда и завернешь к прыщам…

— К каким прыщам?

— Так ведь хутор ихний в народе так и называли — Пры-щов. Это по-нашему, по-уличному. А чего «прыщи» — кто его знает? Чего, спросите, каблучки, крючочки? Звали и звали. Отец, помню, строгий был, Иван, хозяйство вел крепко. Колодец у них был хороший, вода чистая-чистая, как слезинка. JCafl был большой, ветрячок, ну, мельничка такая маленькая, ветряная. Мой отец раза два посылал меня к Ивану Ивановичу, муку молоть. Денег он за помол не брал, Иван Иванович. Так если кусок сала возьмет, да ему и того не нужно было, все ивое. Братья у Марии были. Один, Николай, кажись, старший, напротив жил, в своем доме, младшего не помню. Ну, Маша и Марфа. Марфа была рыжая, аж красная, а Маруся — та смазливенькая, красивая. Беленькая. Смеялась все: значит, легкая характером была… Дом у них был деревянный, крепкий. А дальше случилось вот что: Иван Иваныч помер, хозяйство Прасковья не могла одна тянуть, и все постепенно порушилось. Когда они уехали, не помню точно, помию, что в двадцатые годы, в конце. Куда, к кому — не знаю… А теперь у меня к вам вопрос: почему вы Машей интересуетесь? Что она такого сделала?

Коротко рассказываем о Маше.

Степан Егорович недоверчиво слушает, качает головой.

— Ну, это мне уже дети говорили. Только вот что непонятно: как же она могла быть разведчицей? Обыкновенная неграмотная девка, как и я…

Мы снова стали объяснять Степану Егоровичу, какой Маша была разведчицей, и что она была достаточно грамотной и т. д. Он не возражал, только как-то сокрушенно вздыхал и недоверчиво улыбался…

Василий Дмитриевич Осадчий рассказал:

— Хорошо помню мать Марии, тетку Параньку. Шустрая была тетка, хозяйственная. Маша была старше меня года на четыре. Боевая была девка. Веселая. Петь очень любила. Голосок у нее был чистый, звонкий. Все больше народные песни пела, наши, степные. Читать любила. Конечно, библиотек тогда у нас никаких не было, и школы не было, ее только в тридцатом году открыли, в Катричеве, а Паранька с дочерьми уехала в двадцать девятом… Откуда у них были книжки, не знаю… Но помню — читала. И писала хорошо, красиво. Наш хутор рядом с ихним был. Нас по-уличному «крючочки» звали, их — «прыщи». Я-то совсем неграмотным парнем был, читать-писать научился лет в тринадцать. Кто научил Марию читать и писать, не знаю. Мать неграмотная была. Может, отец. Но я его не помню. Жили они в круглом доме. Что такое круглый? Это дом с четырехскатной крышей. Его в начале тридцатых годов перевезли на какой-то ближайший хутор. Может, он до сих пор сохранился, нужно будет узнать…

Забегая вперед, скажу, что и в это посещение Катричева мы не узнали главного, точно так же, как и в первый мой приезд. Самое интересное выяснилось уже в Ленинграде, буквально через две-три недели. Опять получилось так, что, беседуя с Самарским и Осадчим, мы не знали, что в Катричеве живет прямая родственница Маши Усковой…

«Дорогой „Костер“!

Рады сообщить новость: после того, как вы побывали у нас, в школу пришла Мария Федоровна Чепусова (в девичестве — Кобликова) и сказала: что же вы ходите по людям, которые ром ничего сказать не могут, а я же — племянница Марии! Мы просто остолбенели. Вот это да! Сколько искали, ходили, спрашивали, а к Марии Федоровне не догадались зайти. Но это ниша вина. Вот что нам рассказала Мария Федоровна:

Мой отец, Кобликов Иван Павлович, был родным племянником Прасковьи Ивановны, матери Марии, значит, я довожусь Маше двоюродной племянницей, а оиа мне — двоюродной теткой. Хотя я старше Марии на три года. Так что моя тетя — Мария — моложе меня. Мы часто бывали в гостях у Усковых, поэтому я хорошо знала всю семью.

Ивана Иваныча, отца Марии, помню смутно, потому что мы с ним почти никогда не разговаривали. Прасковья Ивановна — маленькая, худенькая, очень подвижная, ворчливая, но, в общем, добрая тетка. Весь дом держался на ней. Очень любила порядок, приучала детей к порядку. Везде у нее было чисто прибрано — и в доме, и во дворе, и в саду. Николай, старший брат Марии, Выл женат, имел детей. Где они сейчас, остался ли кто — не инаю. Наверное, кто-то есть. Иван — второй брат, был иа фронте, а вот вернулся ли он, не знаю. Марфа — невысокого роста, плотная, замкнутая. А Маша пошла в мать, в Кобликовых. Она за-помнилась мне в белом платье с цветочками, ситцевом. Очень подвижная была, общительная, всегда играла с детьми. Учила меня читать и вязать. А Прасковья Ивановна сердилась: чего учишь? За тобой не успеваю дырки заплетать… Маша была красивой, лицо ее помню как сейчас. Домик у них был небольшой, но прочный. Был он с резьбой. Мне запомнилось большое круглое зеркало в темной деревянной оправе, наверху был резной козырек. Посредине комнаты стоял длинный стол. Он не накрывался скатертью, был расписан цветами. В углу комнаты стоял большой чугун — в нем всегда был грушевый взвар — компот. Тетка Прасковья пекла очень вкусные пирожки и любила угощать ими гостей. Пироги складывала стопочкой. Когда мы ездили в Рахинку, а дорога шла через Пры-щев хутор, обязательно заезжали к Усковым. Прасковья Ивановна сразу же начинала хлопотать по хозяйству, старалась всех вкусно накормить.