Вика, по рассказам Зои, вызывала в Алексее нескончаемое уважение. Труженица, всего добилась сама, идёт к поставленной цели. Все её недостатки сводились к тому, что уж больно она походила на свою мать.

Претензии же к Игорю в семье были обоснованными. Парень нигде не учился, не работал. В свои девятнадцать лет умудрился бросить учёбу в двух институтах.

– Алеша, это сущий дьявол, – рыдала в очередной раз в телефонную трубку Зоя.

– Не передёргивай. Он же не делает ничего плохого.

– Так он и хорошего не делает. Саню когда-нибудь хватит удар от этих детей. Мужику полтинник, и так вся жизнь расползлась. Алеша, приезжай, прошу тебя, я тоже не выдерживаю.

Это «не выдерживаю» длилось достаточно долго, Алексей расстраивался, но что тут сделаешь, что он может из своей Германии, но вот с полгода назад сестра вдруг безо всяких истерик и совершенно спокойно произнесла:

– Меня выживают из дома. Наверное, поеду обратно к подруге в Ахтубинск, помнишь, к Любе, Соломон умер, как-нибудь старость вместе коротать станем, я за ней и поухаживаю, своих детей ей Бог не дал. Оно, может, и к лучшему, Господи, прости, хорошо, что Вася не дожил, от этого кошмара бы умер. Тут бумаги его недавно разбирала, стихотворение его нашла, я его раньше не видела, вот, послушай.

Алексей терпеливо ждал, слушая, как сестра надевает очки, шелестит бумагами. Он узнал, что Василий пишет стихи, когда они приезжали к нему в Дуйсбург пять лет назад. Раньше Алексею и в голову бы не пришло. Воспринимал зятя как хорошего мастерового мужика, порядочного человека; знал, что тот боготворит Зою, всегда был ему за это благодарен. А тут Василий раскрылся совсем с другой стороны, читал ему в основном о природе.

– Вот, слушай, – Зоя прокашлялась.

– И вот получается, я его подвожу, – совершенно спокойно продолжила Зоя, – не исполняю его заветов. Нет, Лёшенька, так дело не пойдет.

Этого уже Алексей вынести не мог, он принял, наконец, решение лететь в Москву. Слишком много в его жизни было плохого, слишком часто он принимал удары судьбы. Из любого виража нужно выходить по спирали, он уже это понял. Стремительные взлеты ни к чему хорошему не приводят, только падаешь с новых высот ещё быстрее. И ударяешься больнее. Причём если в молодости это просто удары и синяки, то чем дальше по жизни, тем легче эти удары могут перерасти в переломы, требующие не просто времени на восстановление, но и сложных хирургических вмешательств.

Да, к своим практически шестидесяти годам Алексей стал философом, мог бы книги писать по психологии. Мог бы лекции читать, только кому это нужно. Да и не его это всё. Вот даже правильный совет паникерше-сестре и то выдать не может.

– Зоя, не сгущай краски. Зоя, поводов для депрессий никаких.

И дальше опять верещание сестры в трубке. И обязательно со слезами в конце разговора: «Вот если бы был жив Васенька».

Алексей не мог этого слышать, он тут же закруглял разговор, ссылаясь на занятость, практически швырял трубку. Потом долго ходил вокруг рабочего стола, смотрел на прикреплённый чертёж, ничего в нём не понимая, тёр рубашку в том месте, где, по идее, находилось сердце, всё размышляя о своей сестре: «Курица. И мозги куриные. Всё же так просто. Ну почему она ничего не видит? Всё же элементарно».

После очередного сложного разговора и потока слёз он решил ехать.

– Я приеду, – сухо сказал он в трубку.

Зоя перестала плакать в тот же момент.

– В эти выходные?

– Господи, Зоя! Ну, о чем ты?! – в голове опять пронеслось: «Курица, можно подумать, он приезжает в Москву два раза в месяц. Он ни разу не был у неё в новом доме, вернее, в доме её сына Саши, они не виделись чёрт знает сколько лет. И потом, он просто сказал – "я приеду". И это ещё ничего не значит. Это значит только то, что он решил об этом подумать. А теперь мысль должна созреть. Это же надо, "в выходные". Бред какой».

– Не торопи меня, я позвоню на неделе.

Алексей всё пытался разобраться в том, что произошло в семье сестры. Прошло пять лет с тех пор, как Зоя приезжала к нему с мужем. И всё последующее время Алексей жил приездом сестры. Вспоминал, что, почему, больше себя ругал, почему то не показал, это не купил, здесь одёрнул. А вдруг они чувствовали себя здесь не no-домашнему а вдруг им было у него плохо? В голову бы не пришло, что Василий был уже болен. Наоборот, Зоя всё хваталась за бок и бесконечно говорила про болезни. Вася, как всегда с юмором, похохатывая, осматривал его житьё-бытьё:

– Буржуй, стало быть! Буржуй, Лешка. Да, слушай, у нас и Санька тоже теперь буржуй. Слыхал, как живем? Это тебе не наши ахтубинские восемь соток. Променял я, Леха, свою жизнь на буржуйскую. Да-а!

– Да ладно тебе, – останавливала мужа Зоя. – Плохо, что ли, живёшь?

– Живу в людях!

– В каких ещё людях, у собственного сына! У единственного, и потом в доме, купленном на деньги, которые сам ему и дал.

– Вот, Лёшка, учись у меня, и мой тебе завет: никогда своего дома не отдавай ни сыну, ни зятю, ни любимому, ни разлюбимому!

– Хватит тебе жаловаться! – Зоя нервничала. Вот странное же дело, как сама жаловаться начинала, так её не остановишь, как начинал говорить Василий, тут же заступалась за сына, одёргивала мужа, обижалась, как маленькая.

– Так я не жалуюсь, – Василий и, правда, говорил вроде как смехом, для всеобщего веселья. Но какую-то грусть щемящую Алексей слышал в его словах.

– Ты понимаешь, он нас привёз и говорит: «Живите, всё тут ваше». А скажи, как может быть это нашим, если построено всё не по уму, всё неправильно. Ну, ты понимаешь, всё! Разве это может быть нашим?! Смех, да и только. Я уж не говорю про вентиляцию, руки пооборвать тому строителю. «Ваше…» Было б наше, возьми да посоветуйся: «Папа, скажи, где кладовку делать, куда должны окна выходить, по сколько метров какая комната должна быть». А то: «Мама-папа, всё тут ваше, и вот вам комната, на третьем этаже, самая большая». А как нам туда переться? Ты же знаешь, что у меня ноги? А? Ну что тут поделаешь? Привёз меняна недельку посмотреть, ну, я на месяц остался, попытался что-то исправить, что в моих силах. Но ведь окна не расширишь, лестницу переделывать не станешь! Вот у тебя девки, может, они вникать-то лучше будут? А?

– Девки, Вась, уже не у меня, они принадлежат немецкой системе.

– Ой, слушай, а Алька-то всё улыбается. Неужели по-нашему не выучилась? Это ж позор какой?

– Вася, Вася, – вступилась Зоя, – я вижу, она всё понимает. Буквально всё. Вот вчера говорю: «Отядрит твою», – так она расхохоталась.

– А ты нашла, что говорить!

– Так как же промолчать, Вась, я ж попыталась тарелки в раковине сполоснуть, ну скажи, что из-за одной тарелки машину вашу запускать. Я машину у Саньки запускаю, когда все вместе ужинать садимся, а если сама чаю попила, так уж и сполосну. А Лешка прям как коршун: «Не мой, не смей, зачем!»

– Эх, Зоя, не видишь: экономия у них, воду берегут. Здесь воду берегут, там мусор собирают. Молодцы, что говорить, правильно живёте.

Алексей очень хорошо помнил этот разговор. Целый день родственники провели на речной прогулке вокруг самой большой гавани Европы Дуйспорт, столько эмоций и впечатлений, что спать не хотелось. Вся компания собралась на лужайке перед домом. Алексей расстелил небольшую льняную скатерть, достал складные стулья, и все трое пили пиво, закусывая хрустящими палочками.