— Да как же, бабушка, птицы могут вести войну, когда у них нет рук, чтобы держать сабли и ружья? — спросил Вилим.

— Они ведут войну иным способом и природным оружием: клювом и крыльями они бьют так же больно как люди острым оружием. Каждый раз в таких войнах их много погибает.

— Так они дураки! — заметил Ян.

— Ну, милый мой! У людей есть рассудок, но они грызутся насмерть из-за малости, а часто из-за ничего, — отвечала бабушка, вставая с лавочки и понуждая детей идти домой. — Видите, солнце уже закатывается в красную тучу, завтра будет дождь. Да и Снежка уже в чепце, — добавила бабушка, взглянув на горы.

— Бедный Бейер! Ему много придется вытерпеть, если нужно будет ходить по лесу! — сказал с состраданием Вилим, вспомнив о крконошском охотнике.

— Каждый род жизни имеет свои неудобства, и кто себе выберет какой-либо род жизни, тот должен уже сносить и доброе и худое, хотя бы пришлось от этого умереть, — отвечала бабушка.

— Я буду тоже охотником и с радостью пойду к пану Бейеру, — сказал Ян, и запустив свой бумажный змей, побежал с горы. Вилим последовал его примеру, потому что заслышал колокольчики стада, которое пастух гнал домой. Дети с большим удовольствием смотрели на красивых коров, в особенности на идущих впереди, у которых на шее, на красных кожаных ошейниках, висели медные колокольчики, звучавшие на различные голоса. Было заметно, что коровы понимали этот значок: они гордо покачивали головами со стороны на сторону и болтающиеся звонки звенели сильнее. Аделька, увидав их, тотчас запела: «Вот, вот! Коровы идут, молоко со сливками несут!»  — и потащила бабушку с горы; но бабушка искала глазами Барунку, стоявшую еще на горе. Она засмотрелась на облака, из которых поближе к западу образовывались прекрасные картины. То выступали на светлом поле темные горы с огромными расселинами странной формы, то лес, то маленькие возвышенности и на них замки и церкви; то на равнине воздвигались стройные колонны и портики в греческом стиле, а на западе разливался пурпуровый блеск, обрамленный золотыми иероглифами и проблесками. Но вот эти горы, леса и замки расплываются и на их месте возникают новые чудесные формы. Девочке это нравится до того, что она зовет бабушку опять на гору: но бабушке не хочется взбираться еще раз, она говорит, что у нее ноги уже не молодые, и девочка поневоле должна присоединиться к другим.

В праздник всех Святых[97] дети по обыкновению пошли встречать бабушку и говорили дорогой: «Сегодня нам бабушка принесет из церкви свечки!» И бабушка принесла свечки.

— Так как мы не можем идти на кладбище молиться за души усопших, то мы зажжем свечки дома, — говорила она.

Каждый год бабушка справляла праздник усопших дома с детьми. Вечером она приклеивала зажженные свечки вокруг стола, называя при каждой душу, за которую зажигалась свеча, потом она всегда прилепляла несколько лишних безымянных свечей, говоря:

— Пусть эти горят за тех, кого никто не помянет.

— Бабушка, я также зажгу одну за ту несчастную свадьбу в Гертинском лесу?

— Зажги, зажги, девочка! Наша молитва может быть им приятна.

Зажигалась еще одна свечка, и бабушка становилась с детьми на колени около стола и все молились, пока горели свечки. «Да светит им вечный свет, и да почивают они с миром!» — заканчивала молитву бабушка, а дети должны были сказать «аминь!»

Неделю спустя после праздника усопших бабушка, разбудив утром детей, объявила им, что приехал Св. Мартин на белой лошади[98]. Дети вскочили с постелей, подбежали к окну, и все вокруг было бело. О зелени не было и помину ни на косогоре, ни на вербах у реки, ни на ольхах у ручья. В лесу зеленели только елки и сосны, но ветки их от тяжести снега нагнулись книзу. На рябине, росшей недалеко от дома, висело несколько замерзших кистей и сидела ворона. Домашняя птица притихла на дворе и с удивлением смотрела на новинку. Только воробьи весело скакали по завалине и подбирали зерна, оставленные курами. Кошка, возвращаясь с лова, на каждом шагу отряхала лапку и торопилась на печку. Собаки же, мокрые по колени, весело играли в снегу.

«Ах снег, снег! Как это хорошо: будем кататься на санях!» — и дети прыгали от радости, приветствуя зиму, приносившую им столько новых удовольствий. Святой Мартин принес им вкусные роглики (маленькие булочки), а после Св. Мартина вечера проводились в щипании перьев. Но детям посиделки с пряжею нравились больше, потому что они имели тогда больше свободы. Когда же все усаживались за большой стол в кухне, и на столе являлась целая громада перьев, точно сугроб снегу, то бабушка постоянно отгоняла от стола Адельку и мальчиков. Однажды случилось, что Ян, вертясь около стола, попал в эту кучу; трудно себе представить, сколько шуму это наделало! С тех пор бабушка говорила, что неблагоразумно подпускать мелюзгу к этому столу. Поэтому дети не смели ни хорошенько пошалить возле стола, ни дунуть, ни дверь отворить пошире — их тотчас начинали бранить. Единственным удовольствием при щипании перьев оставались моченый горох да сказки о страшилищах и разбойниках, о блуждающих огоньках и огненных людях. В долгие темные вечера, когда пряхи приходили на посиделки не только из соседних домов, но и из другой деревни, часто случалось слышать, что одну гостью испугало что-нибудь там, другую в ином месте; а если только начинали говорить об этом, так уже и конца рассказам не было, потому что каждая знала несколько подобных примеров. И крамбленские воры, отправлявшиеся весной в тюрьму, а зимой возвращавшиеся домой, — «из учения», а по словам народа, потому что они в тюрьме научались всегда чему-нибудь новому, — нередко доставляли людям повод поговорить о них. А договорив о них, начинали говорить о ворах вообще; потом рассказывались сказки о разбойниках. Дети сидели тихо, не дули и ни за что бы на свете не вышли за дверь: так они боялись. Поэтому бабушка была недовольна, когда начинались такие рассказы, но иногда она не была в состоянии унять их.

После Мартина бывала в местечке зимняя ярмарка. Пани Прошкова с Беткою и Воршею отправлялась всегда закупать на целую зиму посуду и различную домашнюю утварь. Дети едва могли дождаться матери, потому что она им всегда приносила какие-нибудь игрушки и пряники, а бабушка получала каждый год шерстяные чулки, зимние бачкоры и полдюжины снурков для самопрялки. Пряча их в ящик, бабушка всегда говорила Яну: «Если бы тебя не было, так было бы достаточно и одного». Аделька получила в этот раз деревянную доску, на которой была написана азбука. «Когда завтра придет учитель, можешь начать учиться, а то тебе скучно, когда другие учатся. Если уж помнишь «Отче наш» и разные песни, так запомнишь и азбуку», — сказала мать. Девочка вспрыгнула от радости и тут же стала внимательно рассматривать буквы. Вилим охотно взялся научить ее i, е, а, о, у; но она спрятала доску за спину, говоря:

— Я не хочу у тебя учиться; ты не умеешь так как учитель.

— Как же это, я не знаю азбуку, а читаю книги? — горячился обиженный мальчик.

— Но в книжках не так! — спорила Аделька.

— Ей-ей, ты дура! — и Вилим всплеснул руками.

— Ну что ж такое! — пробормотала Аделька и пошла с доскою к свету.

Пока эти двое рассуждали об ученых вопросах, Ян в кухне давал концерт Султану и Тирлу; трубил в трубу и притом бил в бубен, который ему мать привезла с ярмарки. Собакам вероятно не нравилась эта музыка: они подняли вверх морды; Султан лаял, а Тирл выл, так что страшно было слушать. Бабушка была с дочерью в кладовой, где они укладывали покупки; но услышав эту музыку, она прибежала в кухню со словами: «Я уже знала, что тут опять этот люцифер! Ничего-то в тебе нет путного! Замолчишь ли ты?» Ян отнял трубу от губ, и как будто не слыхав ничего, разразился смехом, говоря: «А вы посмотрите только на этих собак, как они сердятся на то, что я им играю!»

— Если б эти собаки понимали что-нибудь, так они бы сказали тебе, что такую музыку только козлу слушать, понимаешь? Сейчас оставь это! Поверь, если ты будешь таким озорником, то я опять скажу Св. Николаю, чтоб он тебе ничего не давал, — грозилась бабушка, показывая Яну на светлицу.