Она пронеслась за угол, обернутые тряпками ступни цеплялись за влажные булыжники. Дорога расширилась, в тумане показались смутные пятна ламп, факелов и множества людей. Она ныряла и пробегала мимо них и между ними. Лица появлялись и исчезали. Ночной рынок Черной Стороны, лавки и покупатели, крики торговцев, кругом шум, запахи и суматоха. Киам ловко, как хорек, проскользнула между колес фургона, протиснулась между продавцом и покупателем, свалив кучу фруктов, проехалась по прилавку со скользкой рыбой, пока торговец кричал на нее и пытался схватить, но поймал лишь воздух. Она попала одной ногой в корзину и освободилась, разбрасывая по улице моллюсков. Киам все еще слышала вопли и рык северян, которые расталкивали народ следом за ней, и грохот, когда они отбрасывали прочь тележки. Словно безумный шторм прорывался через рынок позади нее. Она нырнула между ног огромного мужика, завернула за угол и побежала по засаленным ступенькам, перепрыгивая через две, по узкой дорожке возле хлюпающей воды. В мусоре пищали крысы, и северяне орали все громче и громче, проклиная ее и друг друга. Дыхание в груди ухало, кололо и становилось все отчаянней. Вода разбрызгивалась повсюду с каждым отдающимся эхом шагом.

— Мы ее взяли! — голос был прямо за спиной. — Сюда!

Киам нырнула в маленькую дыру в ржавой решетке, острый металлический штырь оставил горящую рану на ее руке, и в кои-то веки она порадовалась, что Старая Зелень никогда не кормила ее вдоволь. Она бросилась в темноту, держась пониже, легла, сжимая сверток, и постаралась восстановить дыхание. Потом появились они. Один из северян потянул за решетку, пальцы побелели от усилий, ржавчина посыпалась, когда прутья поддались, а Киам смотрела и думала, что эти руки сделают с ней, если их грязные ногти вопьются ей в кожу.

Второй просунул бородатое лицо в дыру. В его руке был нож злодейского вида. Не то чтобы у кого-то, кого грабишь, когда-либо был миловидный нож. Северянин выпучил на нее глаза, его губы в струпьях изогнулись, и он прорычал:

— Кинь нам этот сверток, и мы все забудем. Живо кидай!

Киам бросилась прочь, решетка заскрипела, сгибаясь.

— Ты блядь покойница, засранка мелкая! Мы тебя найдем, не волнуйся! — Она ускользнула, через пыль и труху, извиваясь через щель между осыпавшимися стенами. — Мы придем за тобой! — доносилось эхо позади. Может, они и придут, но вору недосуг тратить много времени, волнуясь насчет завтрашнего дня. И сегодня достаточно хреново. Она стащила куртку и вывернула наизнанку, бледно-зеленой подкладкой наружу. Спрятала шапку в карман, встряхнула волосами и скользнула на дорожку у Пятого канала, быстро шагая и опустив голову вниз.

Мимо проплыла прогулочная лодка, откуда доносилась болтовня, смех, звон стекла. Люди на борту лениво двигались, словно призраки в тумане, и Каим думала, что они сделали, чтобы заслужить такую жизнь, и что сделала она, чтобы заслужить свою, но на этот вопрос не было простого ответа. Когда розовые огни лодки скрылись в тумане, она услышала музыку скрипки Хоува. Немного постояла в тени, слушая и думая, как красиво она звучала. Посмотрела на сверток. Он выглядел не особо впечатляюще для всего этого переполоха. И весил тоже немного. Но от нее не зависело, за что Старая Зелень назначает цену. Она вытерла нос и пошла вдоль стены. Музыка становилась громче, потом она увидела спину Хоува. Его смычок двигался, она скользнула за ним и опустила сверток в его раскрытый карман.

Хоув не почувствовал, как что-то упало, но почувствовал три легких похлопывания по спине и тяжесть в куртке, когда пошевелился. Хоув не видел, кто это сделал, да он и не смотрел. Он просто продолжал играть на скрипке, тот самый марш Союза, которым в свое время он открывал каждое представление на сцене в Адуе. Ну, или под сценой, во всяком случае, разогревая толпу перед большим выходом Лестека. Прежде чем умерла его жена, и все скатилось в говно. Эти веселые ноты напомнили ему о прошлых временах, и он почувствовал, как слезы катятся из больных глаз. Так что Хоув перешел на меланхоличный менуэт, больше подходящий его настроению, хотя вряд ли большинство народу здесь могло услышать разницу. Сипани любит представляться как культурное место, но большинство были пьянчугами, мошенниками, невоспитанными головорезами, или их различными комбинациями.

Как он докатился до этого, а? Обычная песня. Он не спеша дрейфовал по улице, словно не думал ни о чем, кроме монетки за музыку, и ноты лились во мрак. Возле ларька с пирожками его живот заурчал от запаха дешевого мяса, и он прекратил играть, чтобы предложить шляпу толпе. Желающих не нашлось, что не было удивительным. Так что он направился по дороге к Верскетти, пританцовывая вокруг столиков на улице и пиликая осприйский вальс, ухмыляясь клиентам, которые сидели, развалившись, с трубкой или бутылкой, вертели пальцами в перчатках тонкие стеклянные ножки бокалов и источали из глаз презрение в прорези своих зеркальных масок. Джерви сидел у стены, как всегда. Напротив него в кресле сидела женщина с высоко заколотыми волосами.

— Немного музыки, дорогуша? — хрипло сказал Хоув, наклоняясь к ней, чтобы его плащ свисал у колен Джерви.

Джерви вытащил что-то из кармана Хоува, сморщил нос от застарелого запаха и сказал:

— Отъебись уже.

Хоув, хвала Судьбам, пошел дальше вместе со своей ужасной музыкой.

— Что это там творится? — спросила Ризельда, приподнимая маску и на миг показывая мягкое круглое лицо, хорошо припудренное и с выражением светской скуки.

На улице похоже действительно творилась какая-то суматоха. Грохочущая, громыхающая и выкрикивающая что-то на северном наречии.

— Чертовы северяне, — пробормотал Джерви. — От них все время одни неприятности. В самом деле, надо бы держать их на поводке, как собак. — Он снял шляпу и бросил ее на стол. Обычный сигнал. Потом откинулся на стуле, чтобы незаметно придерживать сверток на земле перед собой. Неприятный бизнес, но надо работать. — Ничего такого, о чем тебе стоит волноваться самой, дорогая.

Она невесело улыбнулась, незаинтересованно, но это показалось ему неотразимым.

— Пойдем в постель? — спросил он, бросая пару монет за вино.

Она вздохнула.

— Пойдем, если надо.

И Джерви почувствовал, что сверток испарился.

Сифкисс выполз из-под столов и важно зашагал, постукивая палкой по столбикам забора, а сверток свободно покачивался в другой руке. Может, Старая Зелень и сказала оставаться незаметным, но это Сифкиссу уже не подходило. Работать надо в своем стиле, а ему уже было тринадцать, разве нет? Довольно скоро он займется вещами поважнее. Может, будет работать на Куррикана. Кто угодно скажет, что он особенно выделялся — Сифкисс украл себе высокую шляпу, из-за которой он в городе выглядел практически джентльменом — а для тех, кто из-за своей тупизны еще сомневался, он стильно заломил ее набок. Чертовски стильно.

Да, все замечали Сифкисса.

Он проверил, что за ним никто не следит, потом скользнул через покрытые росой кусты в трещину в стене, в которую, честно говоря, пришлось протискиваться, в подвал старого замка, куда проникало лишь немного света сверху.

Большинство детей работали. Лишь пара младших мальчишек играла в кости, и Пенс курил и даже не смотрел по сторонам, да еще девочка грызла косточку, и та новенькая скорчилась в углу и кашляла.

Сифкиссу не нравился звук того кашля. Скорее всего, он утащит ее отсюда в стоки через день-другой, но, эй, это ведь для него означало еще немного денег за труп. Большинство не любит таскать трупы, но Сифкисса это нисколько не волновало. Дождик никому выгоды не намоет, как всегда говорила Старая Зелень. Она была там, в самом конце, сидела, сгорбившись за старым столом с одной лампой. Ее длинные седые волосы были засаленными и лоснились, она прижимала язык к пустым деснам, наблюдая, как заходит Сифкисс. С ней был какой-то толково выглядящий парень, в жилете, модно расшитом серебряными листьями, и Сифкисс вальяжно вошел, в надежде произвести впечатление.