Олесь начинал верить в бога, когда его семье грозила какая-нибудь опасность. Вспомнив неурядицу в своей семье, Олесь мысленно помолился и решил про себя, что, если этот переодетый монашек умеет разгадывать семейные тайны, значит, с ним можно вести дела.

— Вы, поляк, разве можете терпеть, когда вас отлучают от церкви и совращают ваших родных детей? — приближая к Олесю худощавое продолговатое лицо, горячо прошептал гость.

— Нет, я не могу мириться с этим, — робея, согласился Олесь. — Но что мне делать, пан Сукальский?

Слова этого странного человека попадали в самые больные места Олеся.

— Каждый настоящий поляк должен быть хозяином своей жизни и должен знать, что ему делать, — жестко продолжал Сукальский.

— А все же, пан Сукальский, скажите, что мне делать?

— Сопротивляться и ждать!

— Кому сопротивляться и чего ждать? — настаивал Олесь.

— Сопротивляться Советам, а как это делать вам, укажут верные люди… — Сукальский, что-то обдумывая, несколько секунд помолчал, потом, впившись своими продолговатыми разномастными глазами в глаза Олеся, шепотом продолжал: — Скоро все изменится. Собираются такие силы, что Советам будет вот что… — Сукальский быстро провел ребром ладони по своему выпуклому кадыку и, любуясь произведенным впечатлением, замолчал.

Олесь резко отшатнулся, привалившись к спинке скамьи. Теперь ему окончательно стало ясно, что гость его занимается «большой политикой».

— Все, что вы от меня слышали, пан Седлецкий, можете рассказать только верным людям, как, например, пани Седлецкой. Она настоящая католичка! Надеюсь, вы меня поняли. Передайте ей вот эту книжицу. Тут некоторые наставления на всякие случаи жизни, — Сукальский сунул Олесю какую-то брошюру.

Олесь не все понял в странных речах Сукальского. Однако он отлично усвоил, что это тайна и касается она «большой политики». О том, что надо говорить с женой, ему и не нужно было напоминать. С ней он обо всем серьезном советовался.

Вернувшись в хату, Олесь нашел свою супругу в столовой около буфета. Она с нетерпением ожидала мужа.

— Что это за птица в беседке прячется? Зачем он сюда приходил? решительно спросила Стася.

— Это двоюродный брат нашего ксендза Сукальского, — присаживаясь к столу, ответил Олесь и попросил жену налить ему стаканчик вишневой настойки, так как заметил на старомодном громоздком буфете пустую рюмку и понял, что Стася уже приложилась к бутылке. Это напоминало, что и ему после всех передряг тоже не мешает опрокинуть стаканчик и отдохнуть.

— Так это и есть тот самый родственник пана Сукальского… Он молодой? — наливая из граненой старинной бутылки, спросила Стася, явно заинтересованная сообщением мужа.

— А я что, был у него на крестинах и считал его годы? — в свою очередь спросил Олесь с раздражением в голосе.

— Может быть, он такой же дряхлый, как наш пастух Януш Ожешко, этот самый родственник пана Сукальского?

— Вот же пристала, жинка! Да что ты его, в женихи, что ли, записать хочешь? — упорствовал недогадливый Олесь, не представляя себе, что в его отсутствие Стася пересортировала целые вороха мыслей. После третьей рюмки вишневки в ее воображении стал вырисовываться соблазнительный план: пристроить своих дочерей при помощи ксендза Сукальского, который и сам не прочь иногда скользнуть косым взглядом по корсету пани Седлецкой. Мысли ее теперь вертелись около вопроса: зачем приходил этот Сукальский и о чем беседовал с ее мужем? Ведь ксендз при каждой встрече говорит восторженные вещи о ее дочерях. Она не замедлила отчитать мужа за то, что он не пригласил такого почтенного гостя в комнаты.

— Может быть, у него были свои намерения… Мне не раз пан Сукальский намекал о своем брате. И почему, когда в доме есть взрослые дочери, их мать не должна беспокоиться?

Олесь вспомнил сухоносую физиономию монаха, на минуту вообразил его женихом Ганны или Галинки, не выдержал и громко расхохотался. Слишком далеки были его помыслы от планов супруги.

— Из него такой же женишок, как из меня духовный наставник.

— Я с тобой о деле говорю и не желаю слушать твой глупый смех! И что такого, если я спросила — молодой он или старый?

— Пан Сукальский неизвестных лет и приехал сюда не такими глупостями заниматься, какими набита твоя пустая голова! — приосаниваясь, решительно заявил Олесь, с гордостью думая, что если пан Сукальский доверил ему тайну «большой политики», то он может разговаривать со своей супругой не только как муж, но и как маленький домашний воевода и никому не позволит считать свой смех глупым.

— Если бы ты знала, зачем приехал сюда пан Сукальский…

Стася была задета за живое и зажглась любопытством.

— Если ты узнаешь, зачем здесь этот человек, так у тебя застучит сердце и начнут зудеть пятки, — подливал Олесь масла в огонь.

— Да говори же ты!

— Налей-ка еще стакашку… Ой же и добрая вишневка!

Стася не замедлила исполнить просьбу мужа, но не забыла и себя.

Сжимая рюмку пальцами и глядя на мужа расширенными глазами, Стася готова была поймать на лету и проглотить каждое сказанное им слово. Но коварный Олесь, смакуя настойку, не торопился.

— Пан Сукальский — такая голова! Его брату, нашему ксендзу, надо на крышку органа залезть, чтобы на эту голову плюнуть…

— Ты что, полыни, что ли, наелся, такое мерзавство о нашем ксендзе говоришь! — возмутилась Стася. — Больше не получишь ни одного стаканчика…

— Нет, пани Стаська! Ты мне нальешь еще несколько стаканчиков этой настойки! Вот я тебе расскажу такое, что ты прилипнешь к спинке стула, на котором сидишь, как та муха к бутылке. Прогони эту поганую муху ко всем дьяволам или убей ее, а то она мне еще в стакан упадет…

Стася покорилась и тут. Она знала, что если Олесь понюхал один стаканчик, значит, надо налить другой. После третьего он начнет думать, что он все-таки пан, и немножко покуражится. Поэтому Стася решила терпеливо ждать и потрафлять всем его мелким капризам. Нацелившись на притаившуюся у горлышка бутылки муху, она слегка, как ей казалось, шлепнула ладонью по стеклу бутылки. Бутылка с грохотом опрокинулась на пол.

Спавшая в соседней комнате Галина проснулась и подняла голову с подушки.

— Ух и глупая ж ты баба! Даже мухи не можешь пришлепнуть, а туда же, лезешь с разговорами. Гляди, что наделала!

На белых половиках разбрызгались красные капли вина, а на месте, где разбилась бутылка, образовалась порядочная лужа.

— Все из-за твоей мухи! — вскочив со стула, крикнула Стася и принялась подбирать склянки.

— Почему это моя муха? Вы, бабы, разводите столько мух, что негде даже краюху хлеба положить!

— Уж молчал бы!

— Ну и что же, буду молчать. Ставь-ка другую бутылку. Я тебе такое расскажу, что ты треснешь со страху, как эта самая бутылка.

— Да ты так рассказываешь, как ленивого вола к ярму тянешь. Через твое такое говорение столько доброго вина разлила.

— А сколько, жинка, мы все-таки намочили той доброй вишневки?

— Хватит тебе, пьянчужка. До рождества и к пасхе останется.

— А ежели мы справим свадьбу, хватит нам вина или нет?

— Была бы свадьба…

— Ну, а ежели мы справим две свадьбы и я вздумаю отпраздновать день своего рождения и позову много гостей?

— Можешь позвать все Гусарское и еще солдат с пограничной заставы.

— Ты говоришь, солдат с пограничной заставы?

Олесь многозначительно ухмыльнулся и начал закручивать облитые вином усы.

— Я глупости говорю, а ты поменьше слушай. Лучше не томи душу, расскажи те страсти, что слышал от этого монашка.

— Когда мы будем справлять свадьбу Галины, то советских солдат здесь уже не будет, — пристально посматривая на Стасю, твердо проговорил Олесь.

— А куда могут подеваться советские солдаты? — ловя его взгляд, спросила Стася.

Олесь, оторвав руку от усов, так же как и Сукальский, провел ладонью по своему горлу.

— Что же это значит, Олесь?

Стася подскочила к мужу и крепко сдавила рукой его плечо.