Максим Бражников проснулся от шороха приближающихся шагов и нащупал лежащий рядом карабин. Спал он в старом лесном шалаше, построенном около заброшенных угольных ям.

«Кто это может быть?» — встревожился Максим. Он расслышал, что идет не один человек, а двое. Идут смело, видимо, знают куда. Может быть, выследили Магницкого и заставили его показать, где скрывается раненый пограничник? Не обращая внимания на боль в руке, Бражников подхватил карабин, выполз из шалаша, спрятался за ближайшим старым дубом и стал ждать сигнала. Они договорились, что Иван прокричит совой. Шаги приближались, но никакого сигнала не было. Бражников приготовился к бою, но в это время услышал голос Магницкого:

— Спит, наверное, мой сержант…

— Он же израненный, намучился, — ответил ему второй, молодой незнакомый голос.

— Обе руки побиты. Как шел рядом со мной, так и упал. Сначала я его укрыл в одном месте, но это было недалеко от дороги. Подумал и вернулся, поднял его и перевел сюда. Максим! — позвал Магницкий негромко. — Ну вот видишь, как спит… Подойди и тяни за ноги…

— Да нет, дядя Иван, не сплю, — отозвался из темноты Максим. — Не сплю, а вас поджидаю. Кто это с вами?

— Здравствуйте, Максим. Хлопец со мной пришел, сын Петро. Где ж вы там сховались?

— Малость проветриться вышел. Слышу, двое идут, ну и подождал маленько…

— Вы что же, испугались? — сбросив на землю тяжелый мешок, спросил Иван.

— Не то чтобы испугался… У меня карабин всегда заряженный, и сам я человек ко всему привычный… Просто выжидал. Двое — не один, подумать было надо…

— Ну и что же вы надумали? — настороженно спросил Магницкий.

— Надумал, что не совсем точно выполняет свое слово председатель Совета Иван Магницкий. Установили пароль, а он прется молча да еще вдвоем. А у меня карабин наготове был — только пальцем на крючок давнуть. По звуку я тоже без промаха бью!

— Неужели стрельнул бы?

— А надо все-таки пароль говорить…

— Извините, Максим. Вы правильно предостерегли. Сам в солдатах служил, а тут все из памяти вылетело. Такие дела, брат.

— Понимаю. Но когда идете не один, а ведете нового человека, оставьте его неподалеку, а сами придете и скажите так-то, мол, и так-то, идет со мной новый паренек… А то сейчас разве узнаешь, кто ваш друг, а кто враг?

— Я, Максим, твой друг. Ты мне верь, — перейдя на «ты», тихо проговорил Иван. — Петру тоже можно довериться, он комсомолец и мой сын. Там идут слухи, что фашисты начинают панскую власть восстанавливать. А мне панская власть двадцать пять лет хребет гнула! Там сейчас новые порядки. Михальский фашистов приветствует. Он и заберет власть. Обо мне пять раз справлялись, где да что… Я на всякий случай и Петра своего сюда привел. Опять появился тот родственник ксендза и дружок Михальского. Помните, когда ловили нарушителя, то убитого нашли, а другой скрылся? Вот та самая гадюка и есть. В офицерской форме… Петро его видел.

— Еще что слышно? Наши далеко? — спросил Бражников.

— Под Гродно идут бои. Тут вот жена лекарства прислала — йод, порошки разные, бинты. Будем тебя лечить, Максим.

— Да, мне надо быстрей выздоравливать, — задумчиво проговорил Бражников. — Ну как, Петро, видел фашистов?

Стараясь разглядеть в темноте молчавшего парня, Максим придвинулся к нему ближе.

— Уже увидел! — Петр тяжело вздохнул. — Сегодня старика одного застрелили…

— За что же они его?

— А порося не давал забивать…

Петро отодвинулся и, покашливая, стал снимать сапоги. Помолчав, спросил:

— А вы, товарищ сержант, фашистов видели?

— Мне первому пришлось. Не хочется и говорить о них, — ответил Максим глухим голосом.

Молчали напряженно и долго. Начинало светать, и можно было уже различить на ближних деревьях ветки.

— Что же будем делать? — после длительного раздумья спросил Магницкий. — Так и придется все время, как волкам, в лесу ховаться? Что ты скажешь, Максим?

— Мое дело — немного сил накопить. Буду до своих пробираться. А вам надо партизанский отряд организовать и начинать драться. У нас в двадцатом году кругом по Сибири колчаковцы да японцы зверствовали. Мужики наши почти поголовно ушли в лес, сформировали отряд да так колотили белых — разлюли малина! И бабы им помогали, продукты носили, одежду. Не захотел народ колчаковской власти. Ну, вот ты, например, и сын твой Петро, можете ли с фашистами жить?

— Нет. Я бы со своими ушел в Красную Армию, да не успел, — ответил Петро.

— У вас там, в Сибири, проще было создать отряд. Все охотники, у каждого оружие, а у нас что? — с грустью сказал Иван.

— Было бы желание, товарищ Магницкий, а оружие добыть можно. Теперь война, а где война — там и оружие. Подумайте, — тихо сказал Максим и погрузился в свои мысли.

— Давайте-ка ляжем спать. Завтра будет новый день и новая думка, заметил Магницкий и полез в шалаш.

Петро последовал за отцом. Бражников остался снаружи и поудобней уселся у входа.

По дремавшему лесу легкой волной пробежал ветерок, качнул на деревьях сучья, пошевелил листву и горохом рассыпал холодную росу по молодым веткам. Первым пробудился трудолюбивый дятел. Пристроившись на сучок, застучал своим острым клювом и, как по сигналу, поднял других лесных обитателей. Вот прыгнул на качнувшуюся ветку снегирь и, оправив свой ярко-малиновый мундирчик, посматривал на ползущую по дереву букашку. Но юркий и нахальный сизый дрозд тоже заметил ее и выхватил из-под самого клюва снегиря. Беззаботный щегол хихикнул и защелкал свою веселую песню…

У Франчишки Игнатьевны теперь хлопот полон рот: нужно с утра затопить печь, подоить корову, дать корм пестрому бычку, гусям и курам, приготовить завтрак и накормить свое новое большое семейство, отнести чего-нибудь горячего скрывающемуся на берегу Августовского канала солдату Чубарову, отмочить и перевязать ему раны, пересыпать их порошком, который она достала у Ганны. А тут еще Юзеф Михальский увидел ее за изгородью и уж что-то очень подозрительно вежливо с ней поздоровался:

— Как спали-отдыхали, соседушка? Как здоровье Осипа Петровича? Что-то он нигде не показывается…

— А куда ему казаться? Сейчас такое время, что краше на печи сидеть да на тараканов глядеть, — обычной своей скороговоркой ответила Франчишка Игнатьевна.

— Почему твой Осип не приходил новую власть выбирать?

— Для власти надо иметь трошки ума. А у моего Осипа в голове погана думка, а за плечами драна сумка. Не годится он в выборники новой власти.

— Тебе, что же, соседка, не нравится новая власть и новый порядок? хитро прищуривая глаз, спросил Михальский.

— Матка бозка, он мне о властях толкует! А по мне, хай будет черт в свитке або мужик в сутане, лишь бы были губы в сметане…

— Вот я и хочу поговорить с тобой насчет сметанки! Ежели бы ты, баба, ничего не слыхала, а ты хитрюща, все ты видишь и все знаешь, только байками отделываешься. Так ты слушай и разумей. Я, Юзеф Михальский, есть в Гусарском новая власть! Доблестна германска армия разгромила большевиков, и для того, чтобы она быстрей могла забрать Москву, ей надо помогать. Молочко и сметанку, определенное количество, будешь носить в военный госпиталь!

— Якое такое количество? — не понимая, спросила Франчишка Игнатьевна.

— Надо твоему Осипу до канцелярии дойти, расписаться, а там ему скажут количество.

— У тебя три скотинки, пан Михальский, а у меня одна. Себе да теленку — вот и все мое количество.

— А сколько ты большевикам таскала молочка на заставу? — продолжая косить глазом, ехидно спросил Михальский.

— Своему молоку я сама хозяйка. Хочу выпью, хочу вылью, хочу продам, а то и так отдам. И ты мне не указчик!

— Нет! Я теперь новая власть, и я тебе укажу! А еще разреши-ка задать один пустяковенький, но очень интересный вопросик. У тебя, кажись, сейчас молочка только гостям хватает… И откуда они понаехали, эти твои гостечки?

— Гости? Якие такие гости? — пряча под сарафан дрожащие руки и чувствуя, как начинает трепыхаться у нее сердце, спросила Франчишка Игнатьевна и тут же подумала: «Вот оно где, мое лихо!»