Артиллеристы продолжали бить по расположению фашистских войск тяжелыми снарядами, заставив противника отступить к лесу, почти к самой границе.

— Товарищи пограничники! Из Москвы в наш отряд поступила телеграмма, в которой выражается надежда, что мы, пограничники, принявшие первый удар врага, дадим достойный отпор! Советское правительство отдало приказ войскам защищать каждую пядь нашей родной земли, защищать до последней капли крови, до последнего дыхания! Так выполним же с честью этот исторический приказ нашей Родины! Мы первые приняли на себя вероломный удар фашистов и первые будем уничтожать их храбро и мужественно, не щадя своей крови и самой жизни. Поклянемся, что выполним этот долг до конца!

— Клянемся выполнить свой долг до конца! — с глубокой воодушевленностью подхватили люди, вскинув над головами оружие.

Над лесом поднялось горячее июньское солнце и яркими лучами осветило суровые запыленные лица воинов.

Командир фашистского батальона майор Фридрих Рамке после неудачно повторенной атаки вынужден был перенести свой командный пункт назад и расположиться в овраге на берегу Августовского канала. С тяжелым чувством прислушиваясь к грохоту русской артиллерии, он покорно терпел свирепую ругань полкового командира и неприязненно смотрел на сидевшего неподалеку капитана в форме итальянских вооруженных сил. Капитан устало ковырял вилкой в консервной банке с этикеткой «Сделано в Бельгии». Журналист Гаспери, он же Сукальский, поглядывал на заросший травой канал, по которому он когда-то в темной воде плыл, спасаясь от советских пограничников.

Обстановка переменилась, и теперь пану Сукальскому выгодней было надеть мундир итальянских вооруженных сил, чем рясу служителя Ватикана. Он сейчас числился корреспондентом иезуитской газеты, с которой вынужден был считаться не только Муссолини, но и сам фюрер. Этой газетенке помимо официальных корреспонденций прежде всего важно было знать, как будет вести себя гитлеровская армия «в завоеванной стране» и как ее встретит простой народ. Нужно было также наладить связь с ватиканскими гнездами в оккупированных районах Литвы, Латвии, Белоруссии и Украины. За эту деятельность Сукальский в будущем должен был получить епископскую мантию. Документ, подписанный видным генералом из гитлеровской ставки, обеспечивал Сукальскому право доступа на любой участок фронта и в любой оккупированный район.

Майору Рамке он был рекомендован как знаток здешней местности. Утомленный стрельбой капитан мечтал утром, что он быстро достигнет резиденции своего друга пана Гурского и на правах завоевателя недурно там переночует.

Однако батальон Рамке вот уже несколько часов топтался на одном месте и понес такие потери, каких не было при переходе границы ни одной другой страны. Когда Рамке доложил о потерях командиру полка, тот пришел в ярость. Корреспондент, уже забыв об обещанном завтраке, сидел и лопал его, майора Рамке, бельгийские консервы и пил французский коньяк. Рамке уже начинал презирать этого долговязого писаку. «Сидел бы, болван, в своем Неаполе, — думал майор, — или в Риме, а то тоже полез войну описывать…»

— Вы, господин капитан, кажется, только вчера сказали, — сдержанно заговорил майор, — что у русских в этом районе, кроме тех пограничных подразделений, о которых мы с вами говорили, нет войск. Получается что-то не так…

— Я и сейчас могу это подтвердить, господин майор, — сухо ответил Сукальский.

Ему тоже противна была сытая физиономия майора Рамке, который сегодня дважды поил коньяком своих солдат, дважды гнал их в атаку.

— Вы, господин капитан, недостаточно разбираетесь в военных вопросах. Скажите мне: как вы будете излагать причину сегодняшних неудачных атак?

— Я напишу, что господин майор Рамке слишком много выдал своим солдатам коньяку и слишком мало храбрости привил им. Всякое спиртное, как известно, имеет свойство быстро выдыхаться…

— Остроумно, — недовольно пробурчал майор. — Сейчас вернется разведка, и я пошлю своих солдат вдоль этого капала, накоплю их в овраге и атакую левый фланг русских. Вы утверждаете, что бетонных укреплений здесь нет?

— Я здесь был давно. Тогда их не было. А теперь, может быть, и есть! Надо вызвать авиацию и танки. Тогда с ними можно будет сразу разделаться, — предложил Гаспери-Сукальский.

— Вы, я вижу, действительно не очень-то разбираетесь в военных вопросах. Сейчас наши танковые соединения под прикрытием авиации совершают грандиозный маневр. Они захватывают главные магистрали! — с важностью в голосе заявил Рамке, попивая маленькими глотками коньяк. — Правда, пока еще нам мешает русская артиллерия, — поставив на стол рюмку, сказал гитлеровец. — Но я могу, черт побери, и без танков раздавить эту заставу. Они увидят, что такое майор Рамке!

Он подошел к телефонному аппарату и приказал открыть усиленный минометный и артиллерийский огонь. Вызвав командиров рот, майор велел выдать солдатам еще коньяку и подготовиться к наступлению вдоль канала.

На обороняющихся пограничников снова обрушился шквальный огонь.

В окопе неожиданно появился повар Чубаров. Столкнувшись с начальником заставы, он взял под козырек:

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!

— Слушаю. — Усову странно было видеть повара без белого халата и поварского колпака. Чубаров был в фуражке, в новом обмундировании, на поясе висели гранаты и подсумки.

— Разрешите мне, товарищ лейтенант, пострелять в фашистов.

— Тебе же приказано за ранеными присматривать! Что же их оставил, товарищ дорогой! — с упреком проговорил Усов.

— Раненые… — Чубаров покачал головой. — Раненые, товарищ лейтенант, они… все разбежались…

— Куда это могли раненые сбежать? — спросил Усов.

— Как только я их перевязал, в окопы поубегали… Сорока на одной ноге упрыгал. Вы сами знаете, с таким человеком справиться нет никакой возможности.

— Так! А завтрак приготовил?

— Завтрак давно готов, — замявшись немного, ответил Чубаров. — Рыбу поджарил. Только завтракать никто не идет…

— Сам понимаешь, почему не идут. Ты вот что, дружок, разнеси завтрак по траншеям и покорми людей!

— Есть накормить людей! — Чубаров повернулся и, пригнувшись, побежал по траншее.

Через некоторое время его приземистая, в новом обмундировании фигура мелькала во второй траншее. Ставя полную миску макарон, положив большой кусок рыбы, он каждому внушительно говорил:

— Все съесть, без остатка. Поешь крепче, стрелять будешь метче!

После этого начальник заставы приказал Чубарову доставить в комендатуру документы и донесение.

Проводив Чубарова, Усов быстрыми шагами прошел на командный пункт и стал наблюдать в бинокль за полем боя. Во второй траншее пулеметные очереди перемешивались с гулкими винтовочными выстрелами. От линии границы, скрытой кустарником и лесом, доносились чужие, захлебывающиеся, истошные выкрики. Когда справа и слева начинали стрелять станковые и ручные пулеметы, у Усова от радости теснило в груди. Это отбивали атаки соседние заставы, вторая и четвертая. Усов брал телефонную трубку, спокойно и негромко спрашивал:

— Вторая, вторая… Что нового? Появилась кавалерия? Ничего! Встретим и кавалерию… Хотят прорваться в тыл? Наблюдаю.

Зловещий свист мин заставил Усова плотно прижаться к стенке траншеи. После разрывов над бруствером вместе с тучей песка и пыли клубился смрад, густо заполняя ходы сообщения. Усов вскочил и окинул взглядом траншею. Все были на местах. Румянцев отряхивал с гимнастерки песок. Владимиров протирал подолом гимнастерки затвор снайперской винтовки. Бражников вглядывался вперед, он словно прирос к ручкам станкового пулемета. Вдруг он резко склонил голову, и тут же стальной щит затрясла длинная хлесткая очередь. Усов вскинул к глазам бинокль. Окуляры поймали и приблизили зелень кустов, где на рысях шла группа всадников на крупных рыжих лошадях. Не доскакав до переправы, они повернули обратно, оставляя на земле посеченных пулями коней. Всадники еще мельтешили в кустах, но Бражников почему-то не стрелял.