– Ко мне редко заходят мужчины, – прошептала ведьма. – Только когда хотят чего-то, как ты. И я даю им это. И они дают мне взамен свою ласку…

Теплая женская ладонь скользнула ниже. Виктор вздохнул прерывисто, дернулся.

– Не бойся, – повторила Нанна, прильнула к нему, крепко обвила руками. – Не бойся, я умею любить, хотя и слепая.

Ее губы мягко коснулись его губ, в них было тепло, и нежность, и душистое разнотравье. Кожа – белее белого, жаркая после бани, бархатистая. Тело – горячее, податливое. Все ночные страхи отступили, попрятались до времени в темные углы.

Сорочка давно упала в ноги, ладони мужчины скользили по телу, поцелуями Виктор покрывал шею Нанны. Но остановился, наткнувшись на порезы и шрамы, пересекающие ее тело от ключицы до грудей.

Ведьма вздрогнула, вздохнула сквозь сжатые зубы.

– Кто тебя так? – Виктор с тревогой заглянул в ее лицо.

Белые глаза ничего не выражали. Но гримасу боли на ее лице сменила печальная улыбка.

– Ян? – догадался Виктор прежде, чем Нанна ответила ему.

– Да, – она стыдливо склонила голову и добавила, будто оправдываясь:

– Осы больно жалят… Не умеют по-другому. Но я не виню его. Я обязана ему жизнью. Знаешь, – она прильнула к нему на грудь, зашептала тихо, – когда мне было двенадцать… У меня начали проявляться способности. Я могла сделать так, чтобы заболел пастух, который обругал мою мать. Могла сделать, чтобы у соседской сплетницы коровы прекратили давать молоко. Не было никого, кто научил бы меня контролировать это. И потом, – она вздохнула. – Потом мужчины этой деревни вытащили меня из родительского дома, с кровати, ночью, отвезли в лес и избивали до смерти. Били по телу, по голове… – она коснулась дрожащей рукой своего лба. – Поэтому я ослепла. А потом пришли они. Васпы, – Нанна перешла на свистящий шепот. – Ян спас меня. И сжег мою деревню дотла…

Она замолчала, снова потянулась к Виктору губами.

– Я обязана ему, понимаешь? – вдохнула она в самые его губы.

– Он тебя любит?

Нанна улыбнулась горько.

– Осы не умеют любить. А я… я умею.

Она поцеловала Виктора долго, сладко.

– Мой человек с юга, – шепнула она. – Пожалуйста. Подари мне немного своей ласки?

Потом наступило утро, и они снова засобирались в путь.

Нанна стояла на пороге, босая, будто не ощущала холода. Ее длинные волосы трепал ледяной ветер.

– Спасибо, – шепнула она Виктору, когда тот набросил на ее плечи шаль. Он наклонился и мягко поцеловал ее в висок.

– Я буду о тебе помнить, – пообещал он.

Ведьма вздохнула, укутала в шаль руки.

– Будь осторожен, – на прощанье сказала она.

И ухватила за рукав проходившего мимо Яна.

– Ты тоже остерегись, оска.

Он резко отдернул руку.

– Я знаю, ведьма.

Нанна отступила виновато, прислонилась к дверному косяку.

– Почему-то у меня ощущение, – прошептала она, – что мы встречаемся в последний раз…

Вездеход набирал скорость, и Виктор видел, как уменьшается тонкая фигурка Нанны. На его сердце почему-то было тревожно.

– Как же она тут будет одна… – начал Виктор, но Ян резко его оборвал:

– Это неважно. Важно – скоро мы прибудем в город. Оттуда мы сможем уехать на юг.

– А зачем тебе на юг? – наконец оторвавшись от окна, осведомился Виктор. – Я слышал, Нанна сказала, что ты хочешь найти кого-то.

– Да.

– И кого?

– Девушку.

Брови Виктора удивленно поднялись, он переспросил:

– А на севере они уже перевелись?

– Она особая, – пояснил Ян.

– И что же в ней особенного, в этой странной южной девушке? Чего нет во всех остальных девушках мира?

На этот раз Ян улыбнулся почти человечной улыбкой.

– О! – с благоговением сказал он. – Это самая сладкая девушка на свете.

Художник-иллюстратор – Елизавета Метлинова

В столицу поезд пришел в семь часов утра.

Лиза Гутник сонно поплелась в конец вагона, где ей пришлось дождаться своей очереди в туалет. Потом ей пришлось выполнять акробатические трюки, пытаясь не потерять равновесия, умудряясь одной рукой удерживать носик рукомойника, другой – возить по зубам растрепанной щеткой. Вода текла ржавая, набирать ее в рот было неприятно, и Лиза поспешно сплевывала ее вместе с пеной пасты, краем глаза следя, чтобы кто-то дергающий дверь снаружи, не сорвал и без того хлипкий засов. Потом она сделала себе инъекцию инсулина, выкинула использованную бумагу и пустую ампулу в унитаз, и отправилась собирать чемоданы.

Кроме необходимых в дороге вещей Лиза взяла научно-популярные журналы, книги, заметки и фотографии, которые она кропотливо собирала во время практики.

– Учиться приехала? – спросил ее черноусый мужик, куривший в тамбуре.

Он выпустил струю вонючего дыма как раз в тот момент, когда поезд остановился и издал свое утробное «пшшшш….»

– Я все уже умею, – невежливо буркнула Лиза, отмахнулась от сигаретного дыма и глянула с укором. – Помогли бы лучше девушке!

Мужик ухмыльнулся, но чемоданы спустить на перрон помог.

Платформа была грязной, заплеванной. Перед зданием вокзала валялись окурки и пустые бутылки, двое бородатых бродяг распивали какую-то мутную жидкость. Их глаза тоже были мутными, масляными – Лиза еще долго чувствовала на себе эти липкие взгляды, словно забирающиеся к ней под кофту.

«Вот тебе и столица, – думала она. – Вот тебе и очаг культуры. Приехала ты, дорогая, в самую настоящую клоаку».

А чего она ожидала, собственно? Чем больше город, тем больше возможностей, но и дерьма в нем больше.

А уж Сумеречная эпоха постаралась, чтобы максимально увеличить объем нечистот в этом мире.

Решив не откладывать дела в долгий ящик, Лиза оставила чемоданы в уютном и на удивление чистом гостиничном номере и сразу же заказала по телефону пропуск в Институт Нового Мира. По сравнению с душным вагоном это был почти рай, и она долго нежилась под теплыми струями душа прежде, чем собраться на важное мероприятие, ради которого и проделала весь этот изнуряющий путь.

Дербенд по праву считался жемчужиной Южноуделья. Но стремительно развивающиеся технологии сослужили городу плохую службу: из-за большого количества заводов Дербенд едва не очутился на грани новой экологической катастрофы, поэтому на двенадцатом заседании Сената было принято решение перенести промышленные комплексы за черту города. Дабы не допустить прошлых ошибок и уменьшить приток мигрантов, ухудшающих криминогенную обстановку, Дербенд приобрел статус закрытого город, куда возможно было попасть лишь по определенным приглашениям. И надо было очень постараться, чтобы заполучить счастливый билет. И Лиза в который раз с теплом вспомнила родителей, не поскупившихся на деньги, чтобы открыть перед дочерью путь в счастливое будущее. Но теперь она глядела на столицу со смешанным чувством разочарования и трепета. Осень добралась и до здешних широт – природные краски пестрели золотом и медью, воздух полнился ни с чем несравнимым запахом костров и сухой листвы. Словно обломанные зубы, высились над кронами деревьев серые высотки. Еще выше, над иглами антенн, вздымался ярус далеких коричневых скал, чьи острые вершины терялись в ватном одеяле облаков.

А солнца не было.

И это было самым большим разочарованием Лизы.

Она так и спросила об этом у водителя, пока ехала (лучше сказать – тряслась) до Института в обшарпанной, ржавой банке автомобиля. Таксист не удивился вопросу и охотно пояснил:

– Не сезон. Облака у нас летом разгоняют, а потом как у всех. Вы летом приезжайте, летом у нас и фрукты свои, оранжерейные, без химикатов почти.

Лиза грустно вздохнула. Одно из ее заветных желаний так и оставалось мечтой. Посмотрим, что будет со вторым.

Вскоре за домами плеснуло антрацитовой гладью. Такси повернуло на перекрестке вправо, затем еще – и однотипные коробки домов расступились, открывая изумленному взору Лизы исполинский каменный лотос, распустившийся прямо посреди городского квартала.