Московцев приподнял голову на звук и увидел, как в палату заводят нового пациента. По облику своему — явного «ветерана», из бывалых. Снова противно щелкнули запоры, и в зарешеченную палату вернулась привычная мертвецкая тишина.

Под настороженными взглядами Московцева и второго здесь болезного — несчастного забитого существа по фамилии Радимов и с соответствующим погонялом Буланыч,[18] новенький-старенький по-хозяйски осмотрелся и, похоже, вполне удовлетворился увиденным.

Он плюхнулся на панцирную сетку и блаженно потянулся:

— Курорт! В натуре — чисто курорт. Никакой Ялты не надо. Слышь, доходяги, который тут Московцев?

— Он. Вот этот — Московцев, — поспешно сдал собрата по несчастью Буланыч.

— А… э-э-э-э… — побледнел Петр Николаевич. — А в чем, собственно?..

— А ты чё так встрепенулся, милай? Или чуешь чего за собой? Ладно, не меньжуй. У меня к тебе базар имеется.

— Какой… э-э-э… базар?

— Про мой базар мы еще успеем наговориться. Потому как я тут у вас всяко пару дней покантуюсь. А пока — звони Брюнету. Он там, бедолага, истосковался по тебе.

— Брюнету?! А… Да, но как же я?..

— Можно и «кáком». Но лучше — по мобиле. — Новый сосед порылся в сумке, достал копеечную «нокию» и швырнул ее на койко-место Московцева. — Номер помнишь? Или подсказать?

— Помню… — окончательно растерявшись, кивнул Петр Николаевич. — Но… Э-э-э… Поздно, наверное, уже?

— Звони. Время — детское. Вся столица токо-токо в разгул пошла. — Незнакомец поднялся с койки, лениво подошел к Буланычу. — Слышь, брателло! У человека щас разговор будет. Без посредников.

Демонстрируя сообразительность, Радимов понимающе закивал, после чего перевернулся на живот и накрыл голову подушкой. Для пущей верности стиснув ту еще и ладонями.

— Молодец, — похвалил незнакомец и переместился на койку Московцева. — А теперь давай, Петя Николаевич, тыкайся в кнопочки. Попросишь Брюнета, чтоб передал от тебя приветы папе, маме, бабе твоей и прочее «бла-бла». Тариф безлимитный, так что во времени можешь себя не ограничивать. Вот только… языком своим поганым мети поменьше.

— В каком смысле — «мети»?

— А в таком, что про картину, да про людей серьезных, которые ее у тебя отжали, — ни полслова. Ни сейчас Брюнету, ни потом — следаку в кабинете. Осознал?

— А откуда вы знаете? Про Ван Хальса? — вздрогнул всем телом Московцев.

— Я гляжу: дюже дерганый, нервный ты какой-то. А в этих стенах нервные — они того, долго не протягивают. Так что расслабься и не парься, — посоветовал незнакомец. — А за Ван Хренса я ничего не знаю. Оно мне надо, в ваши делишки мутные вписываться? Просто меня хороший человек попросил тебе эти слова донести — вот я и донес. А что ты с ними делать будешь — жувать или глотать? — решай сам.

— Какой хороший человек? Брюнет?

— Кхе… Да твой Брюнет — барыга! Под делового косит, а сам по-настоящему и зоны-то не топтал, всю жизнь с мусорами да с коммерцами хороводится. А я тебе за Самвела базар веду. Осознал, какого полета человек?

— Самвел? А кто это?

— Нет, Петя Николаич, ну ты в натуре — фраер ушастый! А еще пыжишься, корчишь из себя… Короче, Самвел просил передать — на допросе уйдешь в глухую несознанку. Мол, знать ничего не знаю. А главное: про картину — молчок! Никакой лишней пурги! Вкурил? А иначе…

— Что?

— Иначе — пурги у тебя на лесоповале будет предостаточно… Да не колотись ты так! Сделаешь, как велено, — скоро дома будешь. Хочешь домой-то?

— Хочу.

— Тады — звони.

Получив отмашку, окончательно сбитый с толку Московцев дрожащими пальцами по памяти набрал номер Брюнета…

— Ты что ж творишь, ежа тебе в дышло!.. Что ВИТЯ?!!! Ты, по ходу, в детстве мало умной каши ел?!.. Да лучше б тебя не с верхней шконки, а с последнего этажа «Монблана»[19] сбросили! Ей-богу, всем было бы только спокойне́е… Короче, так, слушай и впитывай: на днях мы начинаем информационную войну супротив твоего благодетеля Владимира Исаевича… ЧТО?!

— Нет, Виктор! Я не буду им ничего говорить!.. Да!.. Просто вытащите меня отсюда! Слышишь?.. Никакой картины! Не было её!.. А вот так! Всё, забыли! Я просто хочу выйти!.. Неужели ты не понимаешь? Они… они убьют меня!.. Учти, если ты… вы мне не поможете, я… Я… сдам им всё по нашим скандинавским сделкам! И по трубным госзаказам тоже!.. Нет, Виктор, я не шучу!.. И не угрожаю… Я всего лишь… Я хочу домой! В Стокгольм! В Майами! Да куда угодно — лишь бы подальше из этой гребаной Рашки!..

Санкт-Петербург, 14 декабря, ср.

Так уж сложилось, что нынешнее утро в кабинете решальщиков снова началось с действа, по сути своей близкого к тому, кое накануне Брюнет окрестил «оральным сексом». В том смысле, что находившиеся в данный момент в кабинете инспектора́ — они сейчас тоже именно что ОРАЛИ друг на друга. Используя при этом выражения из «жестко-порнографического» лексикона.

Причем орали — снова не заперев двери кабинета.

— Нет, Купчина, ты чё, совсем с головой не дружишь? — с пеной у рта заходился Петрухин. — Может, то последствия длительного сексуального воздержания? А теперь, когда Асеева тебе дала, ты тоже решил? выдать?

— Ты бы, Дима, за языком следил!

— А я слежу, Лёнечка. Ух, как я слежу! Иначе я бы тебе сейчас не такое разжевал да выплюнул. У-у-у-у!

— Кончай, а? И без тебя тошно.

— Если тошно — сблевани. Я подожду, — презрительно бросил Петрухин и натурально схватился за голову. — Бли-ин! Нет, ну вы видали такого урода? Будучи по жизни мусАрком, понимая, как вся эта халабуда устроена, своими глазами наблюдая, что в ней происходит сейчас, он тем не менее собирается возвращаться!

— И не просто «собираюсь», а именно что «возвращаюсь».

— Вот я, в отличие от тебя, нормальный человек. И потому всего лишь хочу понять: ЗАЧЕМ?!

Леонид собрался с духом и постарался ответить как можно искреннее:

— Я, Дима, как ты правильно заметил, по жизни — мент. И всё про нашу мусАрню прекрасно знаю: и хорошее, и плохое. НО! Я в системе проработал достаточно долго, однако же тварью не был и как-то умудрялся, при любых раскладах, оставаться порядочным человеком.

— Во-от! Вот за это тебя и вышвырнули! За то, что ты, дурачок, честно делал свою работу! И, уверен, вышвырнут вдругорядь. Дважды в одну реку, вопреки философам, поссышь!

— Подожди, Димка, не вопи. Давай по-другому вопрос поставим?

— Поставь. Сделай такой одолжение.

— Вот скажи: все эти люди, которые продолжают отсюда уезжать в Америку, в Европу, в Израиль, — они что? Предатели, изменники родины?

— Рыба ищет, где глубже, а человек… — пожал плечами Петрухин. — А при чем здесь?

— А при том, что лично я не хочу уезжать. Моя родина — она здесь. Пусть она — такая, сякая, кривая. Но я все равно не очень добрыми глазами смотрю на тех, которые уезжают. Потому что они родину, они мать свою как бы в опасности оставляют.

— Даже так? — не без издевочки уточнил напарник.

— Даже! Потому что чем больше хороших людей переселится туда, тем выше концентрация плохих будет здесь. И вот если про полицию, как про Родину говорить, — прости за такой вот пафос, то чем больше хороших людей из нее уйдет, тем больше в ней дерьма останется. И, соответственно, наоборот.

— А ты, значит, себя хорошим назначил? По мне так — очень самонадеянное заявление.

— Тебе бы все шуточки, а я сейчас на полном серьезе говорю! Называй это как хочешь: дон-кихотством, борьбой с ветряными мельницами… Но я все равно хочу попробовать. В конце концов — имею право!

— ЧТО? Что ты хочешь попробовать? — взревел окончательно съехавший с катушек Петрухин. — А самое главное — КТО? Кто тебе даст «попробовать»? Ты же будешь не сам по себе, эдакая куцая, от слова «купцов», полиция. Ты будешь — «полиция при исполнительной власти». А что эта Власть сейчас творит, а? Телевизор смотришь? Интернет читаешь?.. Слу-ушай, Лёньк! Вот только сейчас до меня дошло: а может, ты того? Может, ты просто решил зайти в бизнес с другой стороны?