Адиль бей сел за первый попавшийся столик и осмотрелся.

Играли танго, свет был притушен, горели только лампочки, украшавшие большой барабан, казалось, что пары танцуют в рыжеватых лучах огромной луны. Адиль бей слышал это танго в Вене и Стамбуле, в том же мягком освещении, и точно так же фигуры музыкантов растворялись в темноте.

Точь-в-точь как в Стамбуле, здесь были иностранные моряки, женщины в плохо сшитых шелковых платьях, негромкий смех, шепот, запах спиртного и духов и официанты в белых куртках ходили от столика к столику.

— Что будете пить?

К нему обратились по-французски, подали карту вин, раскрытую на перечне различных сортов шампанского. В тот же миг кто-то помахал ему с соседнего столика, самого шумного. Человек шесть сидели там за бутылками шампанского и виски. Человек в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом, не вставая со стула, обратился к Адиль бею:

— Сюда, дружище!

Адиль бей нерешительно поднялся. Большая ручища протянулась ему навстречу, пожала ему руку.

— Джон из “Стэндэрта”. А вы новый консул. Мне говорили о вас у Пенделли. Официант, бокал сюда!

И указывая на офицеров, сидящих с ним за столиком, добавил:

— Мои товарищи! Здесь все — товарищи! Виски? Шампанское!

Он был пьян. Пьян он был всегда и всегда ходил в селом костюме, в рубашке с открытым воротом на могучей шее. Всегда бешено гонял свою машину по городским улицам, внезапно тормозя на поворотах, рискуя сбить ребенка или старуху.

— А как дела с канальей Неджлой? — спросил он после очередного бокала.

Глаза его, несмотря на хмель, пристально рассматривали Адиль бея. Грубые черты его лица расплылись, веки отекли. На лице время от времени появлялось высокомерное выражение.

— Готово дело? — спросил он. И пожал плечами, заметив растерянность собеседника.

— Ну и дурак!

— Что такое?

Но Джон не дал ему времени рассердиться. К тому же слово “дурак” звучало не так грубо, как у других.

— Если вы думаете, что мы все через это не прошли! Бармен, еще одну бутылку на лед!

Пары молча танцевали в мягком свете оркестровых лампочек.

— Вы ей ничего такого не говорили, от чего наживешь неприятности?

— Не понимаю.

Какой-то фламандец отошел от столика, потом вернулся с женщиной и усадил ее возле себя. Говорить с ней он не мог и только весь вечер поглядывал на нее, улыбаясь, и гладил по руке.

— Вы давно здесь? — спросил Адиль бей американца.

— Четыре года.

— Вам здесь нравится?

Джон засмеялся, вернее, выпустил лишний воздух из легких, и в то же время сдул с губ крошку табака. Все это было ему безразлично. Он не старался быть вежливым или любезным.

— Ваше здоровье! Пока не сдохнем!

Он пил виски из пивной кружки, но никто не замечал, как он пьянеет.

За столиком все говорили вразнобой. Время от времени офицеры заводили беседу друг с другом, иногда кто-нибудь из них шел танцевать. Джон иногда бросал на консула то безразличный, а то и остро-внимательный взгляд.

— Захандрили?

— Нет. Просто немного сбит с толку.

— Если у вас случится неприятность, приходите ко мне. Адрес знаете? В конце города, возле нефтепровода.

— Вы разрешите задать вам парочку вопросов? Вы вот упомянули госпожу Амар. Вы думаете, она связана с ГПУ? На этот раз лицо Джона перекосилось.

— Хотите дам добрый совет? Никогда ни с кем о таких вещах не говорите. Поймите же! Наш официант с ними связан. И все женщины, что тут находятся. И швейцар! И слуги!

Он не понизил голоса. Музыканты, сидевшие позади с невозмутимыми лицами, не спускали с него глаз.

— Не задавайте никому никаких вопросов, поняли? Если вы получите посылку наполовину пустой — молчите! Если вас обворуют — молчите! Если ночью на улице на вас нападут и отберут бумажник, идите спокойно домой! Если кто-то умрет у вас в кабинете, подождите, пока за ним придут! И запомните крепко-накрепко, что, если ваш телефон не работает, значит, он и не должен работать.

— Чиновник, который замещал меня здесь до моего приезда, был арестован в Тифлисе, едва он туда прибыл.

— А вам-то какое дело?

— Что касается прежнего консула, то мне сказали… Джон сунул ему в руки бокал, чтобы тот замолчал.

— Пейте! Пусть себе идут часы, дни, недели, месяцы. Может быть, в один прекрасный день ваше правительство вспомнит о вас и пришлет замену.

Все это он говорил довольно зло.

— Не ходите сюда слишком часто. Разговаривайте возможно меньше с иностранными офицерами.

— А вы сами?

— Ну, я-то, старина, из “Стэндэрта”! В голосе его звучало то же самодовольство, как у Пенделли, когда тот говорил об Италии.

— Еще бутылку, официант! — И он обратился по-английски к дремавшему возле него капитану.

Адиль бей выпил подряд три больших бокала. Все слегка покачивалось у него перед глазами. Он с досадой смотрел на отвернувшегося американца, ему хотелось поговорить с ним по душам.

Вообще-то он сам толком не знал, что хотел сказать, но надеялся навести разговор на свою секретаршу, — возможно ведь, что Джон знал ее. Неужели Соня все еще там, в Доме профсоюзов? Он вспомнил, как она поморщилась, когда он рассказал ей об этом баре, о женщинах с накрашенными лицами крестьянок или работниц, о том, как неуклюже они танцуют и хохочут.

Некоторые пары куда-то исчезали. Одна из них вдруг подняла страшный шум в углу, за скрывавшей ее портьерой.

— Ваше судно часто сюда ходит? — спросил Адиль бей у бельгийского капитана, сидевшего рядом с ним.

— Один рейс сюда, один в Техас.

— Нефть?

— Нефть.

— В Америке небось веселей?

— Одно и то же, там даже хуже. Нефтепровод далеко от города, погрузку кончаем за шесть часов, еле-еле в кино успеешь сходить.

— А в промежуточные порты заходите?

— Никогда.

Сидевший напротив главный механик этого судна пытался рассказать женщине анекдот, мешая немецкие и английские слова, помогая себе жестами. Она смеялась, не понимая, он смеялся еще громче.

Совсем молоденький офицер танцевал с довольно красивой женщиной в зеленом платье, на голову выше, чем он, и вздрогнул, когда Джон на ходу дернул его за край мундира.

— Не эту! — сказал он офицеру по-итальянски.

— Почему?

— Я тебе говорю, эту не брать.

И Джон отвернулся, а Адиль бей робко спросил:

— Разрешите, на этот раз закажу я?

— Иди-ка ты спать. И помни, что я тебе сказал; я живу около нефтепровода. Спокойной ночи.

Адиль бей чувствовал, как далек он сейчас от консульства, от набережной, от людей, прогуливающихся до статуи Ленина и обратно. Он все не мог расстаться с этим мягким светом, музыкой, а главное — с тихим шуршанием разговоров, идущих на трех-четырех языках в сопровождении знакомого позванивания бокалов.

Однако даже здесь ему было не по себе. Он невольно следил за иностранными моряками, официантами, музыкантами, самим Джоном, наконец. Поняв, что это ему неприятно, Адиль бей поднялся и вышел из бара.

Снаружи стояли несколько женщин. На мгновение он остановился в нерешительности. Тело все еще ощущало тепло и музыку бара, и ему как в тумане виделись и черная набережная, и отблески на недвижной воде, и застывшие лодки.

Красноватые вспышки молний прорезали темноту. Он сперва не понял, что это. Кругом забегали. Поднялась какая-то суматоха, женщины сделали два-три шага вперед. Потом остановились. Теперь он стал отдавать себе отчет в том, что произошло, в том, что еще происходило у него на глазах, так быстро, что не было в этом ни прошлого, ни настоящего.

Какой-то человек убегал. Другой, в зеленой фуражке, выстрелил в него. Первый пробежал еще несколько шагов, наклоняясь все ниже, и с мягким стуком упал на землю.

А шаги стрелявшего все еще раздавались. Какая-то женщина преградила Адиль бею дорогу. Все это произошло примерно в пятидесяти метрах от него. Сотрудник ГПУ наклонился над упавшим. Откуда-то набежали еще две тени и без единого слова подняли человека, не то раненого, не то убитого, и потащили его под руки, так что ноги вяло болтались.