Адиль бей задыхался. Он даже забыл, где выход, и направился прямо к стенному шкафу. Г-жа Амар громко расхохоталась, он метнул на нее яростный взгляд, а она утерла глаза платочком.
Адиль бей едва заметил, что г-жа Пенделли вышла вслед за ним из гостиной и в коридоре, положив ему руку на плечо, сказала с милой улыбкой:
— Не надо принимать всерьез то, что говорит мой муж. Он ужасно любит дразнить людей.
Адиль бей схватил шляпу и ринулся на залитую солнцем улицу. Там было жарко, как в печи. Добрых четверть часа он шел, сам не зная куда, ничего не видя, вновь, и вновь переживая нанесенную обиду. Потом попытался восстановить в памяти, с чего разгорелся спор. Но ничего не получалось. Зато перед ним четко возникали образы его участников — особенно Пенделли — толстого Пенделли, развалившегося в кресле с дурацкой дамской сигаретой. Так и пышет самодовольством! Еще бы, у него прекрасный дом с террасой, с гостиной, даже с роялем, — должно быть, жена играет.. Угощает изысканными сандвичами — прямо как в Европе. У него есть белый хлеб.
— И к тому же считает, что в персидское консульство ходить не принято, — вполголоса проговорил Адиль бей. В глубине души ему самому эти персы тоже были не по вкусу. Г-жа Амар взбесила наглой манерой рассматривать его. Консул, тощий, незаметный, с черными усиками, в плохо скроенном костюме и лакированных башмаках, все время помалкивал.
— Они нарочно так меня приняли!
Был выходной день, который в России наступает после шести рабочих дней. По мере того как Адиль бей приближался к порту, ему встречалось все больше прохожих, и мало-помалу, несмотря на копившееся в нем раздражение, он начинал смотреть по сторонам. Но прохожие оборачивались, когда он шел мимо, и долго провожали его взглядом. Интересно, что они в нем нашли особенного?
Все гуще краснело небо, синели тени. Было, должно быть, часов восемь, не меньше. Вся толпа направлялась в одну и ту же сторону, и, следуя за ней, Адиль бей вышел к порту. Весь город, целиком, высыпал на набережную, и после пустынных улиц казалось, что здесь-то жизнь бьет ключом. Где-то опять играла музыка. Только что пришел пароход из Одессы. Сотни людей сходили с него на берег, сотни других смотрели на них.
Небо и море пламенели. На их фоне мачты казались черными. Лодки бесшумно покачивались на волнах. А шедшие мимо мужчины и женщины теснились вплотную к Адиль бею, с интересом рассматривая его. Некоторые мальчишки даже бежали за ним следом, чтобы получше разглядеть. Минутами он вовсе забывал об итальянском консуле, пытаясь понять, как сам выглядит со стороны.
Слева и справа от бухты вздымались горы, а внизу простиралась эта длинная набережная, куда стекался людской поток. В бухте стояло семь или восемь судов, а то и больше, застыв в недвижной воде.
А город, позади порта, представлял собой бесконечную сеть маленьких улочек, плохо вымощенных или вовсе не мощенных и уставленных обветшалыми домами.
Адиль бей хотел пить. На самом берегу он заметил убогое кафе и подсел к столику. Но тут же увидел, что здесь расплачиваются бумажными рублями, и, вспомнив, что у него еще нет при себе русских денег, ушел.
Зажглись фонари, а вслед за ними вспыхнули красные и зеленые огни стоявших на якоре судов. Итальянские матросы прогуливались с женщинами, обутыми в стоптанные туфли. Парень на велосипеде, усадив девушку на раму, тихонько ехал в толпе, осторожно поворачивая то вправо, то влево.
Воздух посвежел. К подножию гор спускался легкий туман.
Музыка опять зазвучала громче, подобно тому, как было, когда похоронная процессия показалась на улице, но на этот раз это были не похороны.
На набережной стоял большой новый дом со множеством окон, которые, как и двери, были раскрыты настежь. Молодые люди и девушки сидели на подоконниках, а внутри виднелись бумажные гирлянды, портреты Ленина, Сталина и какие-то лозунги.
Дом содрогался от музыки, а в одном из помещений нижнего этажа, где стены были увешаны диаграммами, люди без пиджаков слушали своего товарища, который что-то говорил и стучал кулаком по столу.
Адиль бею вспомнились похороны — и не только из-за музыки. Что-то общее было в облике людей, которые шли вслед за гробом, и теми, что сидели на подоконниках, и теми, что слушали выступавшего; и Адиль бей подумал, что никогда ему не понять, в чем это сходство. Судя по одежде, можно было подумать, что все эти люди — члены некоего общества или союза. Чуть ли не все мужчины были в белых рубашках с распахнутым воротом. Головы у многих обриты. Женщины не носили чулок и чаще всего ходили в коротких, по щиколотку, носочках и в светлых хлопчатых платьях.
Почему же все они казались ему такими чужими, даже те, которые шли по набережной, поворачивая назад у статуи Ленина, бронзового Ленина, маленького, плотно сбитого, в широких штанах, стоящего на шаре, изображающем Землю? Поразителен был контраст между маленькой черной фигуркой и высокими парнями и девушками в светлых платьях, проходившими туда и обратно и со смехом рассматривавшими Адиль бея.
«Как же начался спор?” — снова спрашивал он себя.
Ему было грустно. Одиноко. Фикрет, чиновник, временно занимавший место консула до его приезда, уехал в Тифлис, да он и не вызвал симпатии Адиль бея. Нового консула тот встретил второпях.
— Вы застанете все в таком виде, как я сам застал месяц тому назад, когда умер ваш предшественник, — сказал Фикрет.
— А от чего он умер?
Чиновнику явно не хотелось об этом говорить.
— Секретарша придет завтра утром. Она в курсе всех дел. Она, разумеется, русская.
— Мне следует опасаться ее?
Собеседник пожал плечами. А разве не полагалось ему дать хоть какие-то пояснения, как водится между соотечественниками, и помочь Адиль бею устроиться на новом месте?
Внезапно он сообразил, что даже не знает, где можно поесть. На кухне он заметил служанку и какого-то мужчину, но чем тот занимается — неизвестно. К кому же теперь обратиться? С итальянцами вышла ссора, да заодно, очевидно, с персами тоже.
Он все шел вслед за толпой от статуи Ленина до нефтеперерабатывающего завода. Возле рыболовного порта, на пустырях, стояло несколько новых домов, и там на голой земле сидели и лежали мужчины, женщины, дети. Это были совсем не те люди, которых он видел на похоронной процессии, не те, что находились в большом доме, не те, что прогуливались толпой. Они были грязны и угрюмы. Вдруг Адиль бей услышал турецкую речь и понял, что по-турецки говорят как раз эти жалкие, оборванные люди, валяющиеся в пыли, как нищие бродяги. Он прошел мимо, потом повернул обратно, остановился подле них и спросил:
— Вы турки?
Поднялись головы, на лицах застыло полное равнодушие. На него посмотрели снизу вверх. Потом они, все так же медленно, отвернулись. А ведь эти люди говорили на его языке!
Должно быть, он глупо выглядел, и его охватили одновременно боль и гнев.
Шесть или семь раз, не менее, прошел он набережную из конца в конец. Толпа стала редеть. Было более десяти часов. В темном углу стояли несколько женщин, одна из них выступила вперед, чтобы оказаться у него на дороге, потом вернулась к другим.
«Должно быть, г-жа Пенделли умней своего мужа”, — подумалось ему.
Но не все ли равно? Помочь она ему никак не может. Адиль бей опять увидел окна, где сидели парни и девушки. Несколько минут он шел, окутанный волной музыки, и думал: от чего все-таки умер его предшественник? Кто он был такой? Сколько ему было лет?
Дважды на пути в консульство он сбивался с дороги. Улицы были похожи одна на другую, мостовые разрушены дождями и сточными водами, везде валялись кучи камней, зияли темные подворотни и раскрытые настежь двери.
Наконец он узнал дом, где ему отвели второй этаж. Поднимаясь по темной лестнице, Адиль бей наткнулся на застывшую в объятиях парочку и пробормотал извинения.
Вспомнив, что у него есть ключ, он вошел. В квартире было пусто, и это как-то странно на него подействовало. Там, в итальянском консульстве, в ярко освещенной гостиной, сидя у стола с сандвичами и рюмками водки, люди вели между собой неторопливые беседы. Запах духов г-жи Амар придавал обстановке оттенок женственной прелести.
