Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В ходе разговора мужчина достает из портфеля журнал, листает, что-то показывает дамам. Так и есть! «Ученые записки N-ского государственного университета».

Дальше разговор заходит о гостинице, куда они сейчас направляются. Гостиница им нравится. И банкет (с которого они едут) понравился тоже.

Наверное, декан – или даже проректор – и две заведующих кафедрами.

На конференцию приехали.

Совсем поздний вечер, осень прошлого года.

В метро напротив меня две девушки. То есть две молодые женщины, совсем молодые, лет по двадцать. Самое большее – по двадцать два.

Крупные, рослые, плечистые, бедрастые, лыткастые то есть с сильными рельефными икрами, которые видны сквозь трикотажные брючки одной и заношенные джинсы другой. Обе в разношенных, со сбитыми носами, коротких сапогах сорокового, наверное, размера. У той, что в джинсах, сапоги коричневые. У той, что в трикотажных брюках (почти трениках), – бывшие черные, посеревшие.

На обеих пуховики и тощие пестрые шарфики. Без шапок. Клеенчатые сумки на коленях. У одной в руке мобильник маленький, старый, треснутый, заклеенный скотчем.

Она получила смску, показывает подруге. Та толкает ее локтем в бок, что-то шепчет прямо в ухо.

Обе смеются. У них веселые, обветренные, румяные лица. Короткие брови, толстые носы. Обветренные губы. Светлые глаза. Тонкие русые волосы.

Руки. Большие, красные, в цыпках, с въевшейся чернотой под широкими и плоскими, будто бы разбитыми ногтями. Потрескавшиеся пальцы. Ни следа лака, ни колечка. Как будто они работают на штукатурке без перчаток, или рубят дрова, или работают в огороде, или и то, и другое, и третье.

Я такие руки последний раз видел лет двенадцать назад, когда в дальнем городе на окраине ехал в маршрутке. Вот там, в заводском районе, такие женские руки передавали деньги водителю – широкие, пошорхлые, с короткими ногтями.

И вдруг в Москве. На Сокольнической линии. Среди чистой, так сказать, публики.

Старое, из пионерского детства, чувство уважения и симпатии к рабочему человеку. Мысль: «Хорошие какие девушки».

Простить, забыть

в соседнем зеленом дворе

У Дорофеевой были длинные ногти. На руках и на ногах. Особенно на ногах. Поэтому она носила обувь сорок третьего размера. А когда совсем тепло – босоножки со специально надставленной подметкой. В носках, чтобы люди не засматривались. Но если совсем жарко, носки снимала. И вот так приходила в школу – она училась в десятом классе.

Ребята были тактичные. Не обращали внимания.

Хотя ногтищи были ой-ой-ой. Особенно на больших пальцах – четыре сантиметра, острые и красные, с синими крапочками. Но ребята и не такое видали. Например, Лазарева раз в две недели меняла тату на спине ближе к попе и всем показывала, парням в том числе. Но без результата. Смотрели, хвалили, но никто даже не потрогал, не говоря, чтобы в кино пригласить.

То есть ребятам было всё равно.

Но кому-то, наверное, мешало.

Однажды поздним майским вечером Дорофеева шла домой от подружки и пошла двором – у них был большой зеленый двор, с кустами, дорожками и лавочками. Тут на нее и налетели. Шесть человек. Сзади за шею, зажали рот, повисли на руках, усадили на лавку, кто-то сел ей на колени, и Дорофеева почувствовала, как с нее стаскивают босоножки и носки.

Начали стричь ногти. Она подергалась, потом успокоилась. Они все были в масках. На коленях у нее сидела явно девка. Дорофеева потянула носом. «Эрмес», «Жарден сюр ле Нил». Анисимова! Никто больше этой сладкой дорогущей дрянью не душился. Ногти уже почти состригли. Дорофеева извернулась и зубами сорвала с девки маску. Так и есть! Анисимова соскочила, все побежали, но Дорофеева успела пнуть босой ногой в морду того, кто стриг, – не успел вскочить, гад, и повалился кубарем назад. Дорофеева прыгнула и наступила ему – оказалось, ей! Зайке Люткиной! – ногами на живот и грудь и крикнула убегавшим:

– Стоп, хуже будет!

Они остановились, и она объяснила:

– У меня дядя – генерал ФСБ, а его жена – прокурор. Всех зашлю на малолетку. Если не скажете кто. Вам-то пофиг, я же знаю. Кто послал? Ну?

– Нина, – сказала прижатая к земле Зайка Люткина.

– Брешешь, овца! – для порядка сказала Дорофеева, больно помяв ногой Зайкины сиськи.

– Сукой буду, – заныла Зайка. – Пусти, больно!

– Нина, – хором сказали Анисимова и Кругес. Остальные покивали.

– Хорошо, – Дорофеева сошла с Зайки и сказала ребятам, – Прощаю! Забыли!

Через три дня учительницу Нину Антоновну неизвестные люди поймали в подъезде и обмазали ей прическу паркетным лаком.

Нина Антоновна вызвала полицию. Они приехали, когда лак уже застыл. Сказали состричь этот остекленевший колтун и спокойно ждать, пока вырастут новые волосы. Потому что к телесным повреждениям, которые влекут расстройство здоровья, это не относится. К обезображивающим увечьям тоже.

Наутро Нина Антоновна пришла в школу.

Она сидела за столом и смотрела на Дорофееву. Дорофеева была в маленьких босоножках. Аккуратные пальчики с коротко стриженными прозрачными ноготками. Дорофеева смотрела на красивый шелковый платок, которым была плотно замотана голова Нины Антоновны.

Каждая хотела съехидничать. Типа «Сделала педикюр, Дорофеева?» или «В храм собрались, Нина Антоновна?». Но промолчали, разумеется.

Вечером Нина Антоновна позвонила Дорофеевой и сказала:

– Ася, нам надо поговорить.

– Лично мне не надо, – сказала Дорофеева.

– Надо, надо, – сказала Нина Антоновна. – Зайди ко мне.

– Я подумаю, – сказала Дорофеева.

Но пришла. Села на кухне. Чай пить не стала. Молчали минут пять.

– Ты меня ненавидишь? – сказала Нина Антоновна.

Дорофеева пожала плечами, глядя в одну точку.

– Рассказать тебе, чья ты дочь?

– А? – встрепенулась Дорофеева. – Ой, нет, не надо!

– Твой папа на самом деле родил тебя от меня, – сказала Нина Антоновна. – Так бывает. Я жила с твоим папой. Год и четыре месяца, две недели и пять дней. Он меня любил. Потом ушел к твоей маме. Но всё равно ты моя дочь, а не ее! Ты поняла? Ты меня поняла?

Дорофеева встала и пошла к двери.

– Поживи у меня! – сказала Нина Антоновна. – Пожалуйста! Пока у меня отрастут волосы, а у тебя – ногти.

– Полгода отращивать, – сказала Дорофеева. – Я лучше выйду замуж за богатого человека лет на десять старше. У нас будет двое детей. Мы уедем за границу. Простите. Забудьте. Да, и вот. Папа просил передать, чтоб вы ему больше не звонили. Он сам вам позвонит. Буквально на днях.

– Точно? – сказала Нина Антоновна.

– Откуда я знаю? Это же он обещал, а не я.

В дальнем городе, в маленьком ресторане

всё течет

– А мы у вас были ровно одиннадцать лет назад! – сказал посетитель, расплачиваясь. – У вас тогда работала официантка, такая ну совсем девочка, ну просто чудо, красавица, юная, хрупкая, большеглазая, мы с женой обратили внимание и запомнили! Правда? – он обернулся к своей жене.

– Правда, – сказала она. – Такая милая!

– Да, – сказал он. – Она нам так понравилась! Она у вас больше не работает, да?

– На себя бы посмотрел, старый козел! – закричала официантка. – Одиннадцать лет назад ты еще был ой-ой-ой, даже я, девчонка, внимание обратила! Ты мне даже понравился. Я запомнила. Красивый мужчина, хоть и не молодой, но стройный, загорелый, весь из себя столичный такой. И жена твоя была ничего, вполне себе крутая тетенька, модная, подтянутая. Посмотри сейчас на свою жирную старуху! И на себя самого – в зеркало! Брюхо свисает, щеки тоже! Два чизкейка сожрал и кофе со сливками! После свинины в сырном соусе! Куда твоя кулема смотрит?

Но это она, конечно, про себя закричала.

А вслух ответила:

– Да, у нас большая текучесть кадров.

14
{"b":"248888","o":1}