— Мне казалось, что вы собираетесь принести ему поесть.

Жестом, который становился уже автоматическим, Жанна вытерла углом передника лоб, неопределенно улыбнулась и ответила, беря в буфете чашку:

— Сейчас все будет готово. Иду…

Около двух часов солнце начало прятаться за тучи, несколько порывов ветра надули занавески и заставили хлопать двери; потом воздух стал неподвижным, давящим и оставался таким вплоть до раздавшихся значительно позднее ударов грома.

Отъезд Алисы, совпавший с порывами ветра и заглушенный другими звуками, Жанна заметила только в самый последний момент. Молодая женщина не повторяла слов о решительном нежелании ночевать, в доме, где лежит покойник, и можно было полагать, что эта фраза брошена просто так, под влиянием утреннего эмоционального шока.

Алиса с растрепанными волосами сидела, скрестив ноги, на своей так и не прибранной постели, но с накинутым сверху покрывалом, и смотрела, как Жанна кормит малыша; мысли Алисы витали где-то очень далеко, но к концу кормления вид ее смягчился.

Жанна сказала:

— В конце концов, это мой внучатый племянник, а я до сих пор не знаю его имени.

Алиса ответила:

— Сначала хотели назвать его Жюльеном, как и его отца, но я боюсь называть его именем человека, погибшего столь ужасной смертью. Я несколько суеверна, это сильнее меня. Свекровь настаивает на том, чтобы назвать его Робером, как ее мужа. Все зовут его Боб. Мне это не нравится, но в конце концов я стала звать его так же. Не могу понять, почему он со мной такой противный. Он ведь, по сути, не такой уж трудный ребенок. Говорят, что он меня не любит. Уверена: если я сейчас попытаюсь его кормить, он снова заорет.

— Вероятно, потому, что вы все время в нервном состоянии.

— Вы думаете, он это чувствует?

— Уверена, что да.

Ребенок, наевшись, на этот раз почти сразу же уснул.

— Теперь вы, Алиса, пойдите поешьте.

Без особых надежд на успех Жанна отправилась переговорить со своей невесткой через все еще закрытую дверь комнаты.

— Завтрак готов, Луиза. Ты можешь спуститься когда захочешь. Если желаешь, я принесу тебе что-нибудь сюда…

За столом в столовой, где Жанна поставила три прибора, они сидели вдвоем; Алиса была удивлена тем, что был подан настоящий завтрак. После еды Алиса не предложила помочь убрать со стола или помыть посуду. С видом бесцельно бредущего человека она пересекла двор и на минуту скрылась в конторе; только много позже ее тетка поняла: Алиса пошла туда, чтобы позвонить по телефону и не быть услышанной.

Затем она поднялась в свою комнату, вероятно, без ясной цели. Ребенок не проснулся. Листья на деревьях уже начинали дрожать. Потом напротив дома трижды прогудел клаксон автомобиля. Жанна едва успела осознать, что происходит, как входная дверь открылась, снова закрылась и послышался шум отъезжающей от дома машины.

Жанна спокойно закончила свои дела. Из-за начавшегося ветра ей пришлось обойти весь дом и запереть окна; зашла она и в голубую комнату, где, пока еще без зажженных свечей, положили ее брата.

Служащие похоронного бюро все сделали как надо.

Желтый мягкий свет пробивался в комнату сквозь опущенные шторы, а воздух уже приобрел неподвижность, свойственную погребальным помещениям.

Белая повязка на голове Робера придерживала челюсть, с лица его исчез оскал ужаса, появившийся при удушении петлей. Его переодели в слегка накрахмаленную белую рубашку, и эта сверкающая белизна бросалась в глаза вместе с восковой белизной плоти и незажженных свечей.

Жанна не боялась мертвецов. Она придвинула стул к изголовью брата и села, словно желая с ним поболтать, сложив руки на животе и слегка наклонив голову; губы ее иногда шевелились, будто она действительно обращалась к нему с какими-то словами.

Бедный толстый мальчик! Он стал даже толще, чем она предполагала. В школе соученики звали его Резиновым Шаром, и казалось, что он смеется над этим прозвищем вместе со всеми, но на самом деле оно очень задевало его, и Жанна видела, как он, бывало, плакал украдкой. В те времена у него была розовая, почти вызывающе розовая кожа, наивные глаза и чистое здоровое тело.

Он был любимчиком, которого не принимали всерьез.

У них было еще два брата, Морис и Гастон, и обоих убили с интервалом в несколько дней в первый же месяц войны 1914 года.

Робер, учившийся тогда в коллеже, страстно желал пойти на военную службу и был в глубине души смертельно обижен — намного больше, чем можно было предполагать, — когда два года спустя призывная комиссия освободила его.

— Они даже не смогли мне объяснить почему, — негодовал Робер, тогда как отец только пожимал плечами.

Да, бедный толстый мальчик! Он трепетал и запинался, разговаривая с отцом; он был застенчив с девочками. Может быть, потому, что отец беспробудно пьянствовал, Робер до двадцати лет не выпил ни глотка алкоголя и первую сигарету, чтобы не отличаться от других, выкурил лишь в университете, где провел два года.

Жанна спрашивала себя, как он встретился с Луизой и, главное, как это он влюбился в нее, как он сумел ей об этом сказать. Жанна в то время уже уехала из дома и почти не общалась со своей семьей; она знала лишь, что они поженились, потом — что у них родился первый ребенок, Жюльен, тот самый, который нашел свою смерть в автокатастрофе.

Вокруг нее в огромном доме было пусто и тихо. Где-то за закрытой дверью Луиза, вероятно, спала тяжелым сном.

Жанне пришлось подняться, потому что малыш заворочался в своей кроватке.

— Привет, голубчик! Уверена, что ты хоть немножко постараешься быть миленьким с твоей старой теткой Жанной!

Казалось, Боб все понимал. Он серьезно смотрел на Жанну, не выказывая никакою страха и не особенно удивляясь, видя ее у своего изголовья. Он позволил ей взять себя на руки, потом, пока Жанна меняла ему пеленки, осмотрелся вокруг и, словно успокоившись, снова посмотрел на нее — нахмурив брови, прежде чем улыбнуться.

— Дома все спокойно, видишь? Сейчас тетя Жанна даст тебе поесть и уложит в кровать.

Выйдя из этой комнаты и заходя в другие, где шторы не были опущены, Жанна видела тяжелое пепельно-серое небо, улицу, с царившими на ней обманчивыми сумерками; светлые одежды прохожих и белые дома приобрели меловой, мертвенно-бледный цвет.

В четыре часа на почерневших тучах, нависших, казалось, прямо над вокзалом, появились вспышки молний, но раскатов грома слышно не было и дождь тоже пока не шел; воздух оставался неподвижным, липким.

— Нужно, однако, чтобы тетя Жанна нашла время сбегать в гостиницу за своим чемоданом.

Она чуть было не пошла через мост с ребенком на руках, но неясное чувство помешало ей покинуть дом; не имея возможности переодеться, она осталась в прилипающей к телу одежде и причинявших ей боль туфлях, которые она скидывала, когда садилась.

В половине пятого раздался телефонный звонок. Жанна заколебалась, брать ли ей трубку, она не понимала, почему ее невестка сама не отвечает из своей комнаты. Звонок не утихал, из-за шума Боб начал ворочаться.

Тогда она взяла его на руки, пошла в столовую и сняла трубку.

— Алло! Это ты, Алиса? Это Анри. Отец дома?

Жанна хотела было объяснить, кто у телефона, но он не давал ей такой возможности. Он задавал вопросы, едва переводя дух, а к его голосу примешивались странные звуки, напоминающие шум работающих механизмов.

— В каком он настроении? Мама с ним? Мне это очень важно знать. Где он? Что он делает? Что он сказал, когда не нашел своей машины?

— Алиса ушла, — наконец смогла она вставить.

Повисла тишина, и стало ясно, что парень на другом конце провода растерялся.

— Кто у аппарата? — спросил он подозрительно.

— Тетя Жанна, сестра твоего отца.

— Та, которая жила в Южной Америке? Вы у нас дома? Я хочу поговорить с отцом.

— Сейчас это невозможно.

— Мне нужно с ним поговорить именно сейчас. Это необычайно важно. Он вышел?