Она ходила осторожно, размеренно, мягко ступая, как передвигаются в больнице или в комнате больного.
Жанна не видела, спустились ли дети. Какой-то незнакомый человек лет тридцати вошел в кухню и спросил Луизу; Жанна угадала в нем бухгалтера.
Он говорил с Луизой в одной из комнат первого этажа довольно долго.
— Жанна! Ты не занята? Можно тебя на минутку?
Служащий похоронного бюро — очень чопорный, со шляпой в руке — стоя ожидал списка в первой комнате.
— Познакомься, это месье Сальнав, наш бухгалтер, Робер ему полностью доверял. Он сообщил мне плохие новости, и я не знаю, что делать. Я в этом ничего не понимаю. Я перестала понимать даже, где я нахожусь. Я вас покидаю. Не думай, Жанна, что я хотела бы все переложить на твои плечи.
Но мне кажется, будет лучше, если ты поговоришь с ним в конторе.
И, повернувшись к бухгалтеру, она сказала:
— Вы можете ввести мою невестку в курс дела, месье Сальнав. Она из нашей семьи, и она сильнее меня. Может быть, ей удастся найти решение.
Перед тем как выйти во двор, Жанна напомнила:
— Не забудь список, Луиза!
— Я сейчас им займусь.
— Слушаю вас, месье Сальнав, хотя, несмотря на то, что вам сказала моя невестка, дела моего брата меня не касаются.
Во всем доме только контора и винные склады не изменились; между комнатой, где еще позавчера работал Робер, и комнатой, которую всегда занимал бухгалтер, так и стояла застекленная перегородка. Более того, сохранилась и та же самая, знакомая Жанне с детства, угольная печь, на которой, когда дед бывал в разъездах, ей случалось жарить каштаны. На крючках черной деревянной этажерки висели те же самые бутылочки чеканного серебра; их снимали, когда нужно было предложить клиентам продегустировать вино или спирт.
— Подозреваю, что ситуация очень плохая, верно? Будет лучше, если я вам сразу же задам вопрос. Вы думаете, что брат совершил самоубийство по финансовым причинам?
Бухгалтер был человеком простым и, вероятно, искренним, происходил из скромной семьи, и трудиться ему Приходилось много. У него, должно быть, имелись какие-то убеждения, сложившиеся представления, и некоторые слова пугали его; слово «самоубийство» явно покоробило его, и Жанна пожалела, что произнесла это слово.
— Точно известно, что месье Мартино пережил крупные неудачи, а последние год или два ему трудно было расплачиваться в срок, вот и сейчас тоже. Он не мог не знать, что сегодня утром предъявят некоторые векселя, но, раз уж вы спрашиваете мое мнение, я не думаю, что дело только в этом.
— Я хотела бы задать еще вопрос, месье Сальнав, поскольку считаю, что так будет быстрее. Я очень мало понимаю в делах вообще, а в делах моего брата совсем ничего, но мне нужно уяснить ситуацию.
— К вашим услугам.
— Я покинула дом тридцать пять лет назад, а в то время торговля процветала, и, кажется, процветала еще долго. Когда же начались трудности?
— Я понимаю, что вы хотите сказать, но точно ответить на ваш вопрос непросто, потому что все это случилось не сразу. Когда перед войной умер ваш отец, я как раз был принят на службу; дела тогда шли хорошо, не больше того. Нам «жилось», как говорят в деревне. Потом началась война, и, как вы, безусловно, знаете, цена на вино резко поднялась за очень короткое время, чуть ли не в один день.
Он подбирал слова, стараясь быть одновременно чистосердечным и объективным, но в то же время смущался, касаясь некоторых вопросов.
— Месье Робер заработал очень много денег, — произнес он с некоторой торжественностью.
— Занимаясь черным рынком?
Она намеренно употребила эти нежелательные слова, считая ненужным бесконечно крутиться вокруг да около.
— Это не совсем так. Все зависит от того, с какой стороны посмотреть.
Понятно, что какое-то время торговля шла не совсем по правилам. Из-за всяких регламентации, которые просто нельзя было соблюдать, иначе пришлось бы прикрыть торговый дом, приходилось вести бухгалтерские книги таким способом, который в другие времена привел бы к серьезным последствиям.
— Кажется, я поняла. Дом перестроили во время войны?
— Ему потребовался ремонт. Месье Луи никогда не согласился бы, чтобы дом трогали или перестраивали. Благодаря такой хорошей обменной валюте, как вино, месье Робер легко добывал строительные материалы, хотя достать их было трудно, а иногда почти невозможно.
— Что же произошло потом?
— Вы были во Франции во время Освобождения?
— Нет.
— В течение нескольких дней и даже недель ожидали беспорядков, и месье Роберу, как и многим другим, случалось получать письма с угрозами.
Какой-то комитет, который тогда организовался, поговаривал о том, чтобы отправить его в концлагерь. Потом порядок установился довольно быстро.
— И с тех пор дела стали идти хуже?
— По правде говоря, нет. Торговля продолжала процветать. Прошло еще почти два года, пока не начались серьезные затруднения, причем они совпали с предвыборной кампанией.
— Брат занимался политикой?
— Не совсем так. Он бы натурой очень великодушной, широкой. Он считал себя более или менее обязанным давать деньги всем партиям. Он раздавал очень много, поверьте мне, гораздо больше, чем должен был, и я спрашиваю себя: не это ли навлекло на него неприятности? Может быть, из осторожности, под видом приобретения страховки, он передавал деньги и в фонды коммунистической партии, как и в другие прочие, но это ничего ему не дало. Началась целая кампания травли, однако против других, а не против него. Тем не менее как-то, я помню, в понедельник, как раз тогда, когда никто не ждал ничего подобного, мы получили письмо в несколько строчек от налогового инспектора, требовавшего разъяснений по одной декларации четырехлетней давности. Месье Робер пошел туда сам. Он был в хороших отношениях с мэром и другими влиятельными людьми, так что все вроде бы уладилось.
Если вы хотите знать мое мнение, то именно этот долгий период неуверенности, надежды и отчаяния подкосил его. Он, как обычно, хорошо выглядел, казался таким же увлеченным и уверенным в себе. Тут абсолютно ничего не изменилось… Я не знаю, знакомы ли вы с месье Буржуа?
— Гастоном Буржуа?
В тринадцать лет он — худой, прилежный, всегда погруженный в книги был уже другом Робера.
— Он преподает философию в лицее. Он был очень близок с вашим братом; наверное, он был единственным его настоящим другом. Однако после войны месье Буржуа в один прекрасный день перестал с ним видеться и даже здороваться. В течение некоторого времени так же сделали и другие, правда потом они изменили свое мнение. Кое-кто из них даже извинился. Мне очень трудно, мадам, говорить обо всех этих вещах, но вы сами сказали, что хотите понять.
— Прошу вас, месье Сальнав. Итак, у моего брата была не совсем спокойная совесть.
— Это сказано слишком сильно, но он, может быть, не всегда чувствовал себя в своей тарелке. Когда здесь дела, казалось, утряслись, из Пуатье, а потом, через несколько недель, из Парижа, на самом высоком уровне, пришли новые неприятности, но уже более значительные. Месье Робер ездил туда несколько раз и по возвращении всегда говорил, что ему удалось уладить дело. Но они все-таки прислали инспектора, он расположился здесь, на моем месте, и почти два месяца, не раскрывая рта, разве только для того, чтобы уточнить какой-нибудь вопрос, проводил ревизию всех бухгалтерских книг, проверял все счета, какие сумел отыскать.
В течение всего этого времени месье Робер оббегал всех, подключил всех влиятельных лиц и раздавал деньги полными пригоршнями. Но это ни к чему не привело. Инспектор выиграл партию.
Я могу, если пожелаете, объяснить всю механику выплат штрафов и различных взысканий. Если бы вашему брату пришлось выплатить все, что ему предъявили, полностью, то он смог бы это сделать, лишь продав дом и мебель, да и то вряд ли.
Ему в конце концов удалось заключить соглашение не только с государственной налоговой инспекцией, но и с администрацией, ведающей доходами и взиманием налогов, которая тоже принимала участие в ревизии.