Над камином висел портрет мужчины с квадратным лицом, седыми волосами и розеткой ордена Почетного легиона в петлице.
— Можешь войти. Завтра везде будет убрано.
Спальня в стиле рококо, довольно приятная, обита голубым шелком. Посредине комнаты его уже ожидала Констанс. Она успела набросить на себя пеньюар.
— Дорого платишь? — спросил Малыш Луи, внимательно осматриваясь вокруг.
— Шестьсот франков в месяц. Плюс налоги…
— А третья комната?
— Там еще нужно устроить. До сих пор она служила кладовой.
Это была тоже спальня, но окнами во двор, предназначенная, должно быть, для прислуги. Вся меблировка состояла из железной кровати, хромоногого умывальника и шкафа с маленьким зеркалом. Повсюду валялись чемоданы, безделушки, ломаные стулья, рамки с портретами и акварелями.
— Мебель можно будет сменить, — заторопилась Констанс. — Если сделать со вкусом, получится прекрасная мужская спальня…
Малыш Луи не ответил ни «да» ни «нет». Он раздумывал, взвешивал и наконец спросил:
— А кухни здесь нет?
— Есть, но совсем крошечная.
Он увидел нечто вроде стенного шкафа с плиткой и стоящими рядом плохо вымытыми кастрюлями.
— А кто этот тип, что висит в гостиной?
— Какой?
— Не строй из себя дурочку. Тот, с волосами бобриком и с орденом.
— Сейчас объясню.
Он снял пиджак и продолжал осмотр.
— Ты слушаешь?
— Конечно.
— Я ведь говорила тебе, что была замужем. Я не солгала. Я вышла замуж, когда мне едва исполнилось семнадцать лет…
Все это было ему до лампочки, и он продолжал открывать шкафы, чтобы посмотреть, что есть внутри.
— Позднее я познакомилась с одним человеком, лицом значительным. Он был женат, и я стала его любовницей. Тогда-то я и поселилась в Ницце, имела виллу, машину, дворецкого… Что ты сказал?
— Я? Ничего.
— Он умер.
Ей хотелось, чтобы Малыш Луи хоть минутку постоял спокойно, но он не мог удержаться на месте и переходил из комнаты в комнату.
— Один из его друзей…
— Ладно. Короче. Сколько их у тебя было?
— Трое. Все очень хорошие, солидные люди. Последний — из дипломатического мира.
— Часто он приходит?
— Два раза в месяц. В первую и третью пятницу.
— И остается здесь ночевать?
— Да, — призналась она, краснея.
— А как с хозяйством?
— Не понимаю.
— Я спрашиваю: кто занимался хозяйством?
Казалось, это сбило ее с толку, а он был уверен, что она тут же солжет.
— Недавно я отказала горничной: обнаружила, что она ворует. Другую найти еще не успела. А пока по утрам мне помогает привратница.
Ясно. Он все понял и представил себе ее утром, в комнате с открытыми окнами, когда она проветривает постельное белье, суетится в пыли, волосы повязаны платком, на ногах шлепанцы.
— А ешь ты дома?
— Только в полдень. По вечерам я ухожу. На углу есть ресторанчик, где обедают только завсегдатаи, чаще всего русские. Люди очень порядочные.
Он вдруг схватил с постели свой пиджак, кинул его на руку и буркнул:
— До скорого!
— Ты уходишь?
— Да, пока ты немного приберешь в моей комнате.
— Вернешься?
Он пожал плечами. Ну конечно, вернется! Он позволил проводить себя до площадки, запечатлеть на щеке влажный поцелуй, посмотрел на дверь соседки и, посвистывая, направился к лестнице.
Прочитав фамилии всех жильцов, вывешенные на доске в коридоре первого этажа, Луи вышел на улицу, поискал ближайший ресторанчик и как бы невзначай задал несколько вопросов хозяину.
Затем за круглым столом на террасе бара, стены которого были выкрашены в бледно-голубой цвет, он с трудом нацарапал плохим пером, поминутно сажая кляксы и дырявя бумагу:
«Дорогая Люлю!
Не удивляйся, что пишу тебе с Ниццы. Я здесь совсем не потому, как может тебе показаться. Я познакомился с очень приличной дамой, которая устроила мне комнату у себя в квартире.
Так вот, когда я пишу «очень приличной дамой»… Прежде всего, она сказала мне, что зовут ее Констанс д'Орваль, но когда я невзначай глянул в документы, то увидел, что по-настоящему ее звать Констанс Ропике. Усекла?
Посмотрим, что это даст. У нее, бьюсь об заклад, не все дома, и я подозреваю, что она прижимистая.
Все же сходи ко мне, возьми мой костюм, рубашки, носки, сложи в чемодан и перешли на вокзал в Ниццу, а я схожу и получу.
Пока никаких сведений от друзей нету. Если чего-нибудь узнаешь, напиши мне сразу до востребования. Я буду заходить туда каждый день. Заодно пришли мне деньжат, так как не знаю, когда получу, что мне причитается…
Надеюсь, что Жэн у тебя не был. А если придет, скажи ему от меня, что ему не поздоровится.
Передай привет мадам Адель.
Целую».
Он отправил письмо, завернул в парикмахерскую, побрился, постригся и вышел, распространяя приятный запах лосьона.
Газеты писали об ограблении почты в Лаванду и утверждали, что воры похитили около двухсот десяти тысяч франков. Одну из машин удалось обнаружить на перевале Эстерель в Трейа. Другую опознал ее владелец в Тулоне. Она стояла неподалеку от того места, откуда была украдена.
«Г-н Баттисти, известный полицейский комиссар, допросил многих и, кажется, напал на след…»
Воздух был сладкий, как в кондитерской, а город пестрел, как конфетные обертки. Малыш Луи улыбнулся при мысли, что сейчас Констанс, с помощью консьержки разумеется, готовит ему комнату.
Потом вспомнил о такси, которое она не захотела брать, о реплике, брошенной ею, когда соседка приоткрыла дверь, и взгляд его стал суровым.
— Надо будет ее вышколить, — буркнул он.
Малыш Луи хорошо знал Ниццу, бывал здесь много раз, но чувствовал себя в этом городе не так свободно, как в Марселе или Тулоне. Он недоверчиво оглядел террасы кафе, заполненные посетителями — мужчинами в белых брюках и панамах, пожилыми женщинами вроде Констанс, — и чуть было не зашел в казино на молу, но вовремя обнаружил, что в кармане у него всего 50 франков.
Он покинул виллу Карно в четыре часа, а теперь было уже шесть. Английская набережная кишела гуляющими, маленький гидроплан то и дело поднимался и опускался с оглушительным шумом.
«А не позвонить ли сестре?» — подумал он. Такое желание возникало у него, когда было муторно на душе.
Нужно дать Констанс время хорошенько убрать комнату, а заодно показать ей, что у него в городе есть дела.
Он вошел в телефонную кабину и попросил соединить его с «Баром друзей» в Ласене.
Сестра Луи, на три года старше его, вышла замуж за хозяина бара. Дела шли хорошо. Бар был расположен как раз напротив судоверфи.
— Это кто?.. Маргарита?.. Да, это я, Луи… Что ты сказала?.. Нет, из Ниццы… Объясню после… Фернандома?..
Скажи ему, что все идет хорошо… Да… Баттисти попытался взять меня на крючок, да ничего не вышло… Алло!
Послушай! Если ты увидишь одного из тех… Поняла?.. Я не хочу, чтобы меня дурачили. Вот и все… До свидания, Рита!
Всего ничего проехал в автобусе, каких-то несколько километров, а все равно как в чужой стране. В Тулоне не меньше пяти десятков баров, куда он может зайти и где каждый подаст ему руку. В Марселе достаточно прогуляться пять минут, чтобы встретить знакомых. И во всех этих местах, вплоть до Лаванду, везде, где можно найти кабачок и партнеров по игре в шары, он чувствовал себя как дома.
Он решил зайти в кино, потом отыскал ресторанчик, где отведал равиоли, а в одиннадцать часов еще прогуливался по проспекту Победы. Засунув руку в карман, он вертел зажигалку, а когда увидел тесную лавчонку ювелира, еще открытую в такой поздний час для неудачливых игроков, не удержался и зашел.
— Сколько может стоить эта вещица? — спросил он.
Женщина за прилавком, еврейка лет сорока, оглядела его с ног до головы:
— Хотите продать?
— Если дадите подходящую цену.
— А у вас есть удостоверение личности?
Он улыбнулся, сообразив, в чем дело:
— Не бойтесь, я ее не украл.
