— Почему вы на меня так смотрите? — сердито спросил он инспектора.

— Потому что чувствую: я не ошибся. Ты сейчас наделаешь глупостей.

— Каких?

— Почем я знаю!

— Тогда помолчите! — огрызнулся Луи и, возмущенный, выбежал в гардероб за своей соломенной шляпой.

Малыш Луи подумал, что полицейский наверняка последует за ним, значит, ему нечего бояться. Но вдогонку за ним бросился официант. Оказывается, он забыл уплатить по счету. На улице он осмотрелся и, не увидев знакомых лиц, направился к площади Массена.

Лучше всего отсидеться несколько дней в деревне — подсказывал ему инстинкт.

Если он и раздумывал, то лишь насчет одного — куда ехать. Жэн и его дружки никогда надолго из Марселя не отлучаются. Дел там у них хватает. У Малыша Луи при себе было триста франков, из которых двести он вытащил из сумочки Луизы накануне вечером.

Еще ничего не решив, он начал действовать. В сторону Английской набережной шел автобус. Не успев прочитать на табличке обозначенный маршрут, Малыш Луи вскочил на подножку, поспешно пробрался в салон, открыл бумажник и успокоился, убедившись, что деньги целы.

Кондуктор стоял перед ним в ожидании. Малыш Луи поднял голову.

— Куда идет автобус? — спросил он. А затем, поймав удивленный взгляд кондуктора, повторил:

— Я тебя спрашиваю: куда идет автобус?

Он инстинктивно вновь обрел свой наглый тон и манеру всем «тыкать».

— В Грасс.

— Так что же ты вылупился на меня и не даешь мне билет до Грасса?

У него все еще не было никакого плана, но вдруг он подумал, что кто-нибудь мог видеть, как он садился в автобус, и запомнить маршрут.

Ни минуты не колеблясь, он направился к выходу.

— Это еще не Гpacc, — предупредил кондуктор.

А он увидел огни и крикнул в ответ, соскакивая на ходу:

— Заткнись!

И только пройдя метров сто, прочел на дорожном указателе надпись «Кань-сюр-Мер». Была половина первого ночи. Заметив на большой дороге какой-то странный бар и стоящие у входа две большие машины, он толкнул дверь и очутился в наполненной табачным дымом узкой комнате, разделенной высокой стойкой, перед которой стояло три табурета. Слышался громкий разговор. По одну сторону стойки — до предела возбужденные англичане, по другую — две женщины, одна из них очень толстая, которые старались, как умели, отвечать на вопросы иностранцев, мешая французские слова с английскими, Когда им было непонятно, что у них спрашивают, они по-идиотски хихикали.

Малыш Луи проскользнул в угол и заказал мятного ликера.

Он не подозревал, что отныне все мельчайшие его действия приобретут значение и что в течение года ему придется объяснять причины поступков, над которыми он не задумывался даже в те минуты, когда их совершал.

Например, когда он переступил порог этого бара, на него напала такая хандра, что ему и разговаривать ни с кем не хотелось. Малыш Луи вообще не любил англичан. Значит, у него была причина сидеть в уголке, тем более что глупый смех одной из женщин за стойкой вызывал у него отвращение.

А потом, когда англичане здорово нализались и все еще продолжали пить, они стали друг перед другом выхваляться — кто из них сильнее и ловчей. К тому времени они уже так упились, что море им было по колено, и после каждого дурацкого фокуса раздавались взрывы истерического смеха.

Малыш Луи с развязным и презрительным видом потребовал вдруг колоду карт, привычным жестом распечатал ее, подвалил к компании и стал вместе с ними пить, а они безуспешно пытались подражать его манипуляциям. Прошел час, а он все еще показывал фокусы, коверкая английские слова и жестикулируя.

Одному из англичан, рыжему парню, не терпелось отсюда уехать, и он дважды шепнул на ухо Малышу Луи:

— Кино?

Послышался шум моторов. Женщинам удалось получить с клиентов чаевые. Свежий воздух ворвался в зал, и Малыш Луи вдруг услышал, как кто-то из компании, стоя в машине с откидным верхом, крикнул ему:

— Come in! [1]

Он понял, что его приглашают, а когда рыжий еще раз повторил слово «кино». Малыш Луи решил отвезти их на одну известную виллу в верхней части Канна.

Конечно, он не забыл о Жэне и его дружках, но ему казалось, что он от них ускользнул, к тому же добрая порция виски помогла ему быть довольным собой.

Сложилось так, что в Канне они потеряли время на ожидание второй машины, которая неизвестно почему прибыла только через полчаса. Потом искали дорогу на виллу. Добравшись, позвонили в дверь и долго галдели перед домом, глядя на закрытые окна. Наконец одно из них отворилось, и старая неряшливая женщина заорала:

— Да вы что, рехнулись? Не видите — закрыто!

— А мадам Розы нет? — спросил Малыш Луи.

Ему хотелось, чтобы англичане по крайней мере убедились, что это заведение ему знакомо.

— Говорят вам, закрыто! Если не прекратите шум, вызову полицию.

Машины покатили дальше. Малыш Луи не знал, куда они едут. Спутники его дремали, а когда добрались до Эстереля, стало уже светать.

Остановились в Сен-Рафаэле. Небо на востоке порозовело. Малышу Луи что-то сказали, но он не понял. Тогда англичане открыли дверцу и указали ему на тротуар.

Он очутился у вокзала. Стрелки больших тусклых часов показывали половину пятого. На улицах, казавшихся слишком широкими, — ни малейшего признака жизни.

Машины отъехали, а англичане, ухмыляясь, махали ему. Неужели они посмеялись над ним?

Он подумал, что будить хозяина гостиницы не стоит.

Спать все равно оставалось не много. Потом ему это припомнят: «Значит, вы прогуливались по улицам в полном одиночестве?»

Видит бог, было именно так. Он обогнул газетный киоск, разглядывая маленькие рыбачьи лодки с трескучими моторами, скользившие по сверкающей глади.

Малыш Луи размышлял, насколько это было возможно после бессонной ночи и выпитого виски, к которому он не привык. Лучше всего на несколько дней исчезнуть, подумал он, чтобы Жэн с компанией потеряли его из виду.

Узнав, что на Ле-Фарле скоро пойдет «мишленка»[2], он решил съездить к матери, с которой не виделся полгода.

Для него, как и для многих других, побережье от Марселя до Ниццы и Монте-Карло представлялось огромным бульваром, изъезженным машинами, автобусами и «мишленками», в которые порой садятся бог весь зачем.

Он выпил кофе с двумя рогаликами, но потом так никогда и не вспомнил, в каком это было баре. Он сумел только ответить на вопрос присяжных, что из внутреннего помещения несло столярным клеем и что хозяин был насупленный коренастый брюнет.

Почему бы ему не дать телеграмму Констанс? Он подошел к вокзальному телеграфу и стал прилежно выводить буквы, делая немало ошибок: ведь Малыш Луи не окончил школы.

Когда его потом, на суде, спросили, не заметил ли он чего-нибудь необычного, и он ответил, что нет, председатель торжествующе заявил: странно, что подсудимый не обратил внимания на непредвиденную восьмиминутную остановку, происшедшую из-за аварии за первым поворотом после Сент-Максима.

Его это ничуть не поразило. Как раз в те минуты он зачитался в газете продолжением романа, начала которого не знал и никогда не узнал конца. Он и не глядя в окна инстинктивно почувствовал, что находится в Каркеране.

Ла-Фарле был отсюда недалеко, на полпути между Каркераном и Ле-Праде, по правую руку, там, где, проходя по засушливой равнине, видишь только темную зелень виноградников на красноватой земле да еще время от времени попадается хибарка, которая в раскаленном зноем воздухе кажется мухой, попавшей в сироп.

Дом старого Дютто, иначе говоря — дом его матери, стоял на отшибе, и он пошел кратчайшим путем, по тропинке, окаймленной тростником, где трещали цикады. Он издали узнал человека, с которым когда-то был знаком по школе: кряжистый малый, уже располневший, проехал мимо него на телеге. Малыш Луи не поздоровался с ним, а тот либо его не заметил, либо, задремав под стук колес, принял за обычного прохожего.