Верхняя губа Луи покрылась бисеринками пота. Он сознавал, что все данные им сегодня вечером показания окажутся окончательными и ими-то впоследствии и попытаются его доконать.

— Каким поездом ты уехал?

— Не помню.

— Кое-кто узнал госпожу Ропике в десятичасовой электричке, на ней было голубое платье.

Явная ложь. В этот час Констанс, разрубленная надвое, уже лежала на дне бухты. Тем не менее каждую фразу начальник произносил не без причины, и эту причину следовало разгадать.

— Ты позвонил из Лиона консьержке. Из какого отеля ты звонил?

— Из телефонной будки.

— С почты?

— Нет, с вокзала.

— С какого вокзала?

— С большого.

Малыш только раз был в Лиане и забыл название вокзала Лион-Перраш.

— Это был телефон-автомат?

— Да.

Инспектор Плюга, сидя в углу, продолжал изучать свою записную книжку, как если бы она содержала свод законов.

— Ты не очень устал? Может, кончим на сегодня?

— Как вам угодно, — быстро ответил Малыш Луи, которому как никогда хотелось пить.

— Тебя хоть накормили?

— Досыта! Вот как! — пошутил Малыш Луи, указывая на избитое лицо.

— Ты чего-нибудь хочешь?

Он знает, что делает. Он не желает, чтобы его задабривали сандвичами или кружкой пива. Балестра вышел. Послышались голоса журналистов. Луи надеялся, что инспектор Плюга сейчас обратится к нему, но тот по-прежнему молча сидел в углу. Стало быть, они надеялись, что, когда Балестра выйдет, воспользуется его уходом и сам заговорит с инспектором.

Вернулся Балестра:

— Тебе принесут пива… На чем мы остановились?

Кстати, что тебе взбрело в голову прятаться на Поркероле? Оттого, что там красиво? Да, ведь от Поркероля совсем близко до дома матери. Она и теперь живет в Ле-Фарле, не так ли?

Луи утомляли внезапные переходы от одного вопроса к другому. Ну при чем тут его мать? Что им известно и что они хотят выяснить?

— Старый Дютто еще жив?

— Не знаю.

— Когда ты в последний раз навещал ее?

— Довольно давно.

— Месяц назад?

— Не помню.

— Я велел позвонить в Ле-Фарле и передать твоей матери, что, если она захочет тебя повидать, пусть приезжает сюда.

— Мать приехать не сможет.

— Почему?

— Она должна ходить за Дютто.

Вошел официант из соседнего кафе с двумя кружками пива. Наконец Луи напился. А мог бы осушить и три кружки — такая его томила жажда. От холодной жидкости он тут же покрылся испариной.

— Что ты должен был купить для нее?

— Для кого?

— Для Констанс.

— Я вас не понимаю.

Уже половина двенадцатого, а в кабинете, где начальник, не выдержав духоты, снял пиджак, ни малейшего сквознячка.

— Не зря же она рассталась с норковым манто. Ей, наверно, срочно понадобились деньги. Она их отдала тебе. И не менее двадцати пяти тысяч франков! Эту сумму обнаружили при обыске.

— А если даже так?

— Может, она хотела купить дачку на Поркероле?

— Это ее дело.

Он не хотел отвечать ни «да» ни «нет». Он пытался лавировать среди расставленных капканов, и от затрачиваемых на это усилий черты его лица заострились, приняли жесткое выражение, изменив весь облик.

Красивый, атлетического сложения молодой человек в белой набекрень кепке, с неизменной иронической усмешкой и засунутыми в карманы руками, небрежной походкой прогуливавшийся по площади Поркероля, — этого молодого человека больше не существовало.

Вместо него появился парень с Севера, коренастый и выносливый сын шахтера, сын рабочего поселка, способный долгими часами сохранять выдержку, ни на мгновение не выказывая слабости.

— Мы еще побеседуем об этом завтра. Впрочем, вероятнее всего, с тобой будет говорить следователь.

Дело простое, и думаю, следствие закончится быстро.

Над кем он смеется? Какое следствие, если даже не упомянули о смерти Констанс? А если упоминали о Констанс, то так, что ее можно было считать и живой и мертвой. К чему здесь тогда инспектор, который занимается делом в Лаванду и за несколько часов допроса не проронил ни слова?

— Отдохни немного. Эту ночь поспишь в каталажке, место в тюрьме тебе отведут завтра. Дать еще сигарету?

Затем около получаса Балестра просматривал папки с делами, несколько раз звонил по телефону, но вовсе не по поводу Луи. Между прочим, позвонил и к себе домой.

Сообщил, что вернется не раньше двух-трех часов ночи.

— Ну вот, я опять к твоим услугам, — промолвил он, вздыхая. — Нужно все-таки с этим разобраться. Как всегда, сразу наваливается куча дел. Так вот, по поводу денег…

В половине третьего допрос все еще продолжался.

По-прежнему Луи не задавали вопросов ни об убийстве, ни о трупе, ни об утюге.

Его расспрашивали только о ничего не значащих мелочах: о времени отправления поезда, о назначении такой-то суммы денег, о дате, которая у Луи и начальника уголовной полиции не совпадала.

— До завтра. Впрочем, не знаю, до завтра ли. Ведь продолжать будет следователь. Во всяком случае, твой адвокат не сможет заявить, что в полиции с тобой обращались грубо. Выкуришь еще одну?

Балестра вызвал двух инспекторов, и они увели арестованного. На сей раз и впрямь все было закончено.

Может быть, именно тогда у Луи началась его подлинная жизнь — жизнь, уготованная ему судьбой.

Прежде он ничем не отличался от других, был неухоженным ребенком, всегда покрытым коростой, что, впрочем, не имело значения, поскольку никому и в голову не приходило приласкать его. Пребывание в лефарлеской школе на нем никак не сказалось. Все тот же подозрительный, обидчивый подросток, не слишком способный, но и не бездарный ученик столяра. А потом…

Теперь все это приобрело совсем иной смысл. Забытые проступки, на которые прежде не обращали внимания и которых никто не опасался, были тщательно выисканы, как отыскивают отдельные части ребуса для восстановления картины в целом, и по-новому оценены.

В течение месяца Луи не ведал об этих поисках. Его только раз привели к следователю, и свидание оказалось кратким.

Следователя звали Моннервиль, точнее — де Моннервиль. Это был сухой, исполнительный чиновник, настолько усердный, что даже не нашел времени поднять глаза на Луи.

— Я вызвал вас, чтобы официально объявить вам о предварительном заключении по обвинению в убийстве, краже, подлоге, использовании поддельных документов и мошенничестве.

Он читал. Он боялся что-либо упустить.

— Согласно закону, отныне вы можете давать показания в присутствии вашего адвоката.

Луи не отвечал. Де Моннервиль поднял наконец голову и мельком, без всякого интереса, взглянул на него, как будто хорошо знал прежде, хотя и видел впервые.

— Прошу назвать фамилию вашего адвоката, — повторил он скучным голосом.

— А кто ему заплатит?

— Вы, разумеется.

— А мне вернут деньги, которые забрали при аресте?

Даже для ответа на такой простой вопрос де Моннервилю понадобилось заглянуть в свои папки.

— Деньги возвратят, если будет доказано, что они принадлежат вам.

Луи вызывающе передернул плечами.

— Итак?

— Я не буду нанимать адвоката.

— Тогда я обращусь в совет корпорации адвокатов, и вам назначат его официально.

При последних словах он подал знак конвоиру, сидевшему рядом с арестованным, и Луи был выведен из кабинета, так и не разглядев, какого цвета глаза у следователя.

С тех пор, стоило открыть дверь его камеры, Луи спрашивал:

— Опять следователь вызывает?

В конце концов надзиратель сказал ему:

— Вот ты все жалуешься, что следствие затянулось, а для тебя лучше, чтобы оно тянулось подольше.

— Почему?

— Да уж потому. — И подмигнул заключенному, разделявшему камеру с Луи арабу, который беспрерывно тараторил, смеялся, балагурил, рассказывал всякие истории и неуклюже прикидывался дурачком.

На что намекал надзиратель?

Все объяснялось очень просто. Одному Луи было неизвестно, что каждый день по крайней мере две полосы в газетах посвящались ему. Более полутора десятков репортеров одновременно с полицией вели расследование и непрерывно печатали сенсационные разоблачения, показания свидетелей, внезапно появившихся в разных местах. Их фотографии помещали на первых страницах.