Правда, следователь еще не касался самой драмы. Он добросовестно выполнял свою кропотливую работу.

Это было нетрудно предположить. День тянулся за днем, а Луи не вызывали на допрос. Но и в камере одного не оставили, как он надеялся, а подселили к нему югослава, ни слова не знавшего по-французски, колосса или, скорее, чудовище, мускулистого и волосатого, как обезьяна, с ладанкой, висящей на груди, прямо на порнографической татуировке.

Малыш Луи сообразил: этот находится здесь, чтобы усмирить его, если он снова вздумает психовать. И двое мужчин сидели по своим углам, ничего друг о друге не зная и живя в одной камере так отчужденно, словно она была разгорожена каменной стеной.

Заметно изменилось и отношение к Луи надзирателей, которые становились все грубее по мере того, как газеты — о чем он, конечно, не подозревал — настраивали против него общественное мнение.

К нему относились неприязненно. До сих пор, кроме фальшивых подписей и мошенничества, ничего не удалось обнаружить — ни тела Констанс Ропике, ни других улик, которые прямо навели бы на след преступника.

«Можно сказать, что мы имеем дело с преступлением, совершенным мастерски», — писал один журналист. Таким образом, Луи представлялся публике человеком незаурядного ума и редкостного хладнокровия.

Парпен умер. До сих пор имя его нигде не фигурировало, но одна из газет в весьма туманных выражениях намекнула на старого приятеля Констанс, и этого оказалось достаточно, чтобы сложилась версия, будто бедняга но ошибке принял большую дозу веронала.

Луи ничего об этом не знал. Он не получал никаких известий от своего адвоката. В его распоряжении были целые дни, и он заполнял их тем, что неизменно возвращался к одним и тем же мыслям. И — удивительное дело! — он вдруг начал полнеть. Полнота придавала ему какой-то двусмысленный вид.

Прошло две недели, прежде чем тюремная машина снова отвезла его во Дворец правосудия, и как нарочно опять был дождливый день. Малыш Луи сам, без приглашения, уселся на прежнее место и холодно посмотрел на следователя, перед которым теперь лежали две папки — прежняя, желтая, и новая, красная. Адвокат, похожий на аккуратного и безучастного конторщика, также присутствовал при допросе. Луи заметил в комнате двух конвоиров вместо одного и презрительно усмехнулся.

— Я хотел бы, чтобы вы объяснили ваши отношения с Луизой Мадзони, которую полиция разыскала в одном из заведений в Безье и смогла допросить.

Луи настороженно молчал.

— Слушаю вас.

Тогда он дерзко спросил:

— А что она вам наплела?

И поскольку следователь ответил не сразу, успел добавить:

— Она, видать, тоже стоит за дверью, и вы собираетесь повторить трюк с мамашей.

— Прошу выбирать выражения, иначе я отправлю вас в камеру.

— Сделайте одолжение.

— Я просил вас осветить ваши отношения с девицей Мадзони.

— Они вам не совсем понятны, да? Может, вам их нарисовать?

— Я полагаю, что они не так просты, как вам хотелось бы изобразить. Конвоир, введите девицу Мадзони.

Черт побери! Он это предвидел. Не нашли ничего умнее, как повторить тот же трюк, только теперь с Луизой.

Она появилась в таком скромном зимнем пальто, что походила на простую работницу. Ею все было заранее предусмотрено — и манера держаться, и поклоны следователю и адвокату.

— Садитесь, пожалуйста. Передо мной протокол вашего допроса полицейским комиссаром в Безье. Мне хотелось бы, чтобы вы подтвердили некоторые пункты в присутствии обвиняемого.

Она наклонила голову в знак согласия, а Луи притворился, что думает о чем-то другом.

— Вы показали, что первое время Луи Берт был для вас таким же гостем, как и все остальные. Но постепенно он привязался к вам.

— Да, это так.

— Значит, он тогда еще не принадлежал к той среде, которую в газетах называют преступной?

— Он никогда с ними не путался.

— Вот именно — никогда не путался. Точнее говоря, члены шайки не принимали его за своего и относились к нему как к любителю?

— Они ему не доверяли.

— Вы и раньше это утверждали. Со своей стороны, вы также привязались к нему?

— Да, ведь он хотел вытащить меня оттуда — так он говорил. Убеждал меня, что я несчастная и что он поможет мне начать новую жизнь.

— Он тогда работал?

— Временно.

— Временно! Обращаю на это внимание. Ну-с, а что случилось потом?

— Я ушла из заведения в Марселе, чтобы жить с ним, но вскоре увидела, что денег у него нет, и опять пошла в заведение — в Йере.

— Вы отдавали ему свой заработок?

— Нет. Когда он приходил ко мне, я давала ему понемногу, он ведь часто сидел на бобах, но у меня был другой любовник, который…

— Я не спрашиваю вас о таких подробностях, — поторопился перебить ее следователь. — Правосудия это не касается.

Малыш Луи поднял на него глаза и улыбнулся, вложив в улыбку все свое презрение.

Луиза ни разу не обернулась в его сторону, и он видел только ее профиль.

— Что же произошло дальше?

— Он все настаивал, чтоб я жила с ним и бросила заведение. Как-то раз он пришел ко мне и сказал, что его тетка поселилась в Ницце, что она богатая и помогает ему и что я могу приехать к ним.

— Он сказал — тетка?

— Иначе бы я туда не поехала. А когда я раскусила, в чем дело, то решила смыться: я подозревала, что вся эта канитель добром не кончится.

— Вы уже тогда предвидели» то, что случилось?

— Может, не очень ясно.

— Что вы этим хотите сказать?

— Малыш Луи — парень с заскоками. Никогда не знаешь, что он выкинет. Я чувствовала, что он впутывает меня в какие-то непонятные дела — заставил, например, обедать со старикашкой…

— Прошу вас — повежливее о мертвых.

— Извините, — поспешно проговорила она.

Луи удивленно взглянул на следователя, потому что впервые услышал о смерти Парпена.

— Луи и его мнимая тетушка часто ссорились?

— Случалось.

— Полагаю, из-за денег?

— Наверное. Она не всегда была настолько щедра, как ему бы хотелось.

— Короче говоря, вы предпочли вернуться в заведение, чем оказаться замешанной в делах, которые казались вам подозрительными?

— Вроде бы так.

— Благодарю. Больше вопросов у меня к вам нет.

Подпишите протокол. Надеюсь, Луи Берт, вам нечего возразить на четкие и ясные показания свидетельницы?

Лишь для того, чтобы увидеть лицо Луизы, Луи проворчал:

— Хотелось бы знать, как она могла верить, что это была моя тетка, когда мы спали втроем.

Луиза вздрогнула и, обратившись к следователю, растерянно пролепетала:

— Не понимаю, что он такое говорит.

А чиновник строго отчеканил:

— Не смейте придавать следствию более неприличный характер, нежели это необходимо.

Так. Выходит, все сфабриковано. Луи давно это подозревал, а теперь уж никаких сомнений. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть вслед Луизе, которая шла мелкими шажками, подражая приличным барышням.

— Финиш? — спросил Малыш Луи пренебрежительно. — Мне тоже подписывать?

Следователь побагровел и воскликнул:

— Только один человек вправе задавать здесь вопросы! Это я!

— Тогда вы могли бы спросить меня, убил ли я Констанс, потому как я не убивал ее, а вы все время тычете пальцем в небо.

— Молчать!

— Дадут ли мне наконец говорить? В тюрьме держат, а до сих пор сказать не могут, в чем обвиняют.

Следователь стукнул кулаком по столу. Вмешался адвокат:

— Господин следователь, нельзя ли в самом деле спросить моего подзащитного, он ли…

— Простите, мэтр, на суде вы будете спрашивать все, что пожелаете. Здесь же дознание производится мною, и я намерен вести его по своему усмотрению, не обращая внимания на неподобающее поведение этого субъекта.

Луи расхохотался. Он снова сел, всем своим видом говоря: мели сколько влезет, у тебя одна забота — тянуть волынку. В наказание его промытарили еще полчаса:

Моннервиль пошел выпить стакан воды и был перехвачен журналистом.