— Вот те и… Савали…
— Ох…
— Чего ты плачешь?..
— А ты чего?.. Шляпу-то надел бы, — сказала Дарья, вытирая слезу маленьким кулачком.
— Может, не надо? Жарко ведь…
— Надень. Зачем деньги-то тратили? Надень…
Дымов кашлянул, засопел, но, однако, остановился, раскрыл чемодан и достал светло-серую шляпу. Она лежала в чемодане, а сам-то Дымов ехал из дому в кепке, потому что никогда шляп не носил. Эту, светло-серую, они по настоянию Дарьи купили уже в Вятских Полянах, в станционной галантерейной лавке.
…Она очень изменилась, их деревня, за тридцать лет: не видели Дымовы многих старых знакомых изб, появились новые — под тесовыми крышами да под шифером. На единственной улице деревни, спускавшейся по пологому склону холма к ручью, было пустынно. По улице бродили куры, кое-где розовели на солнцепеке ленивые поросята. За холмом тарахтел трактор, мычали коровы.
Дом Кондрата Ивановича, своего тестя, Дымов узнал сразу. И хотя его не единожды, наверное, обновляли, все выглядело почти по-прежнему: и резные наличники, и добротные ворота, и забор. И даже бревно возле завалинки, казалось, лежало с тех самых пор, как они уехали из деревни…
И все вышло не так, как загадывали Дымовы. Все получилось проще: дернули веревочку щеколды, открыли ворота, и вот тебе — во дворе возится с топорищем дед Кондрат. Дымовым он с первого взгляда показался таким же, как в пору их молодости, разве только чуть суше стал. Длинный, сгорбленный чуть ли не в вопросительный знак, всклокоченные седые волосы, очки на медной проволоке и белая бородка клинышком, как у Калинина. И не расстался он со своей рубахой любимого серого цвета, слабо перехваченной в талии и потому спустившимся под живот тоненьким ремешком.
Услышав скрип ворот, он вскинул голову, несколько секунд смотрел на пришельцев, чуть скосив глаза, словно прикидывая в уме, сколько, скажем, будет шестью шесть. Потом вдруг бросил наземь топорище, живо вскочил, опираясь на острые колени, и протянул руки вперед.
— Егор!!! Едрит твою в дышло!.. Егор! Дарья… — И засмеялся заливчиво, почти по-детски. — Чудо… ну просто чудо! — И опять детский смех…
— Здравствуй, батя…
Дымов облапил тестя и долго целовал, прослезившись и так и не нащупав в бороде и усах Кондратовых губ.
— Дарья!
— Папаня…
Дарья обмякла в слабых руках отца, и пришлось прийти на помощь Дымову.
Дед Кондрат встрепенулся, как петушок:
— Баб-ка-а! Санька-а! Где вы там пропали, едрит вашу мать? Чудо ведь, ну просто чудо… Да поглядите, кто к нам приехал! Бабка!
Первой выскочила из избы Санька — копия Дарья, если бы той убавить лет двенадцать. Увидела, ахнула, бросилась к сестре, и запричитали они, завыли по-бабьи — протяжно и с придыханием. Дед Кондрат тряс Дымова за рукав, приговаривая:
— Ну и ну! Чудо, просто чудо!
Обернулся к стоящей на крыльце старухе:
— Бабка! Чево занемела-то? Не видишь — девки передушатся? Разнимай! Да поди же с крыльца-то! Не видишь — Егорка с Дашкой прикатили?! Ну и чудо, прямо чудо… Эх, едрит твою в дышло, ну и выпьем же! — молодцевато притопнул ногой.
— Тебе бы все пить… — ругнулась старуха, однако проворно оказалась возле, женщин, а увидев Дымова, кинулась сначала к нему, остановилась в полушаге:
— Ой! И правда, Его-орка…
Она смотрела на него, морща и без того морщинистое лицо, и глаза ее потеплели.
— Мама…
— О-о-о! Какой-то стал баской-то! Да в шляпе…
Дымов бережно обнял старушку и поцеловал в плотно сжатые губы.
— Мама…
— Ну… ну… ишь какой сильный!..
— К Дашке-то подойди, а то будто ее нету-ка! — упрекнул дед.
— Дашка? — Старуха перевела взгляд на дочь и долго вглядывалась в ее лицо. — Дашка… Да ну, — махнула она рукой с таким видом, как будто над ней подшутили: какая это Дашка?..
— Маманя… — Дарья похолодела. — Маманя… — Она подошла к матери и приникла к ее плечу. — Родненькая… миленькая… маманька!
Старушка осталась безответной. Она не отшатнулась, но и не прижалась к Дарье. Пожевывая губами, стояла она, маленькая, в выцветшем платке, в каком-то задумчивом оцепенении: она не умела лгать, и ей было в то же время жаль обидеть стоявшую рядом женщину, ей было трудно встречаться с нею взглядами, и поэтому она смотрела мимо Дарьи своими добрыми сухими глазами.
— Опомнись! Аль с ума сошла?! — всплеснул руками дед Кондрат, но старушка, живо отпрянув от Дарьи, исчезла в избе…
Дарья глядела на всех беспомощно и жалко, словно ища поддержки.
— Бегает как заводная, — сконфуженно сказал дед Кондрат, — а вот поди ж ты, забываться стала… Так все: и варит, и воду носит из колодца, и курей кормит, да иногда по пять раз в тот же час. Прикрикнешь, вдруг вспомнит, что кормила, и завернет назад. То я задремлю, а она — за бороду теребит: боится, не помер ли… А так она еще уклюжая, другую молодуху за пояс заткнет. Да ты не горюй, Дарья, и не обижайся!.. Чего глаза-то мочишь? Узнает она тебя еще, вот увидишь — узнает! Чай не на день приехали? Привыкнет и узнает… А ну айда в избу!
— Она ведь молодкой тебя проводила, такой и помнит. Вот и не распознала. Я и то ахнула: ведь как-никак сколько годков пролетело. Ну, не реви, слышишь? Ну, приехали — и хорошо. Живы — и слава богу! — говорила младшая сестра, увлекая за собой Дарью.
А по улицам деревни из конца в конец летела по избам редкостная в здешних местах весть: приехали аж из самого Комсомольска, что на Амуре, Егор и Дарья Дымовы. И пока для гостей топилась баня, пока в печи что-то жарилось и парилось, изба наполнилась родственниками, братьями, сестрами, племянницами, внучатами. И не было конца охам и ахам, и много было объятий, смеха, слез… Дед Кондрат ходил петухом, оживленный, горделивый, благодарный судьбе, так неожиданно ниспославшей ему далеких и уже нежданных гостей.
— А ну, едрит вашу в дышло, ставьте все на стол! — рубил он ладонью воздух, выкрикивая фальцетом. — Все за стол! Чай не хуже людей живем, врасплох нас не застанешь, не-е-ет! Бабка! Куда ты делась? Давай огурцы! Санька! Ставь водку! И-эх! Чудо, ну просто чудо…
Вечером за столом было тесно, и все с любопытством и уважением глядели на Дымовых, а они, окунувшись в свой давний мир, сидели, оглушенные всеобщим вниманием, смущенные и счастливые.
Дарью окружили подруги, прожившие всю жизнь в деревне, — Настя Кудасова, Маруся Кривая, Саня Филлипова, Дуся Косынкина — все ее ровесницы, а теперь уже и с внучатами. И она, жившая где-то далеко, в непонятной для них далекой и таинственной стороне, была для них чем-то необыкновенным.
Встретил своих друзей и Егор Дымов, но многих не досчитался: с последней войны в деревню не вернулась половина мужиков. Но все-таки остались Фрол Тюрин, Максим Негодяев, Андрей Беседин — все тоже битые и тертые жизнью, кто без ноги, кто с осколочным шрамом.
— Наливай по стаканам! — командовал дед Кондрат. — А кому не хватает стаканов — в кружки!..
— Сам-то хоть не пей, помирать потом зачнешь, — ворчала Матрена Ивановна, ставя на стол пельмени.
— Не, бабка, я много не буду, — хитровато подмигнул дед Кондрат, поддерживая дно стакана мизинцем. — Я много не буду, только по нижний пальчик.
Изба наполнилась смехом. Бабка укоризненно покачала головой. И вдруг остановилась на Дарье, долго и пристально глядела на нее, прижав к подбородку указательный палец. А когда Дарья перехватила ее взгляд, старушка вдруг начала суетиться у печи.
— Выпьем за здоровье наших дорогих гостей!
— Ай да Егор!..
— Дарья, дай я тебя поцелую!..
— Бабка, — покрикивал дед Кондрат, — добавляй еще огурцов. Ишь, застоялась!..
Приплюснув носы, глазели через стекла окон в избу деревенские ребятишки.
— Вот мы и собрались за одним столом, ах, бедовые вы мои! — горячо заговорил дед Кондрат, чокнувшись с Дымовым и разгладив белые усы. — Хорошо, когда эдак-то вот вместе… Мы с Матреной, бывало, шибко тосковали. Думаем, вдруг, едрит твою в дышло, так и помрем, не повидавшись!.. Ан нет!.. Свиделись. Чудо, ну просто чудо… А ты, Егор, закусывай. С дороги ведь. А ты, Дарья? Али отвыкли от деревенской пищи, а? А ты, Егор, скажи, огурцы-то хоть растут у вас в Комсомольске?
