А как же не мудрить? Было время — убегал когда-то Фомкин на своем «Вальтер-Миноре» от любого инспектора. От того же Артамоныча уходил играючи, словно ветер: только пена на подарочек ему широким следом за кормой оставалась, как после торпедного катера! Нынче не то: уравнялись на ходу. Снабдили инспекцию скоростными лодками. Вот Фомкин и сообразил поставить водомет и теперь полную возможность имеет уходить по мелям, заливам и проточкам, которые катерам и винтовым лодкам недоступны.

Не сказал он этого рыбинспектору, только подумал сам про себя, а разговор начал с малого: с погоды, с радикулита, который было совсем его замучил, но сейчас — тьфу, тьфу — оставил в покое, потом справился о здоровье рыбинспектора и только после этого намекнул, что есть у него в запасе сода питьевая, а намекнул потому, что хотя Раздобаров Иван Артамонович на здоровье не пожаловался, но Фомкин-то знал тем не менее: сильно страдает он от изжоги. У Фомкина на всякий случай не только сода имелась, и если бы все пошло как надо, он мог бы достать из кубрика арбуз или, к примеру, малосольный огурчик и даже бутылку коньяка. Они, рыбинспектора, в такие моменты капризней баб беременных. А этот и еще хуже отреагировал. Вообще-то, мол, ин-те-рес-но… Вообще-то, мол, удив-ля-юсь: как в воду глядел ты с этой самой — будь она трижды проклята! — изжогой. Но, Фомкин, говорю тебе прямо — хоть все нутро во мне выгорит, а у тебя не возьму! И — точка! Ты понял, Фомкин?..

Сказал такие обидные слова, потом ручищей своей — и подбирают же бугаев в инспекцию! — локоть его легонько притиснул и кивком головы пригласил отойти чуток в сторону: на пару ласковых, значит… Пошли они таким манером вдоль берега, по мокрому щебню, обкатанному прибоем до гладкости старых копеечек. Кто увидел бы издали, подумать бы мог: сродственнички или приятели — водой не разольешь… Да уж какие там приятели! Как скажет, скажет инспектор — то — словно бы занозу вгонит, то — кипятком обдаст, то — вроде обухом по темечку… Шикнет так — и шагает любезно дальше… Вот, говорит, жизнь какая, Фомкин, и вот какие дела… На воде гоняюсь за тобой по ночам иной раз до полного изнеможения, а днем на берегу — ты ведь мудёр: в лодке твоей ни сетки ни чешуинки нет, — так вот, я вынужден на берегу разъяснительной и просветительной работой заниматься, да еще чуть ли не под руку вашу милость брать, словно какого гражданина почетного… Вздохнул при этом, сильно сожалеючи: гуманные, мол, у нас, Фомкин, законы, ох какие гуманные!.. А иначе бы, говорит, я давно тебя за жабры взял. Так взял бы, чтоб ты навсегда разлюбил лапу свою браконьерскую в государственный водоем запускать. Надоел ты мне, честно говоря, хуже горькой редьки, Фомкин!.. Но раз уж случай представился, так и быть — еще одну профилактику проведу, а ты, Фомкин, слушай, смотри и мотай на ус. Хочу притом настоящего почетного гражданина тебе показать. Имеется, мол, как по заказу сегодня здесь такой. Смотри во-о-он туда — вдоль берега. Видишь, возле утеса «Крым» стоит. Оранжевый, видишь? Да-да, это где на корме старик с удочкой устроился. Вот это, я доложу тебе, Фомкин, гражданин!.. Обыкновенный с виду старикашка, да? Пенсионер, песок сыплется и все такое, да? Нет, Фомкин… Этот старикашка — не орешек грецкий. Это полный кавалер «Славы». Стало быть, всю войну на солдатских плечах вынес. Он, Фомкин, это уже потом, после Победы, из Германии на поездах по-людски возвратился, а прежде-то, до Берлина, аж от самой Волги — на брюхе полз. Сержант полковой разведки… чуешь, Фомкин? Всю войну ползком от Сталинграда — до Берлина! Да вдобавок еще с финкой в зубах. А сколько «языков» он на себе перетаскал через линии фронта, это ты уж у него как-нибудь сам спроси. Ты подойди к нему поближе. Белый весь… У тебя, Фомкин, тоже седина кое-где пробивается. Да и у меня… Так у тебя от чего? От переживаний, можно сказать, браконьерских: как бы рыбку съесть и опять же — на мель задом не сесть… Ну, а у меня — по причине вечной погони за тобой и за такими, как ты. А вот он, Фомкин, поседел и за меня, и за тебя, и за тех вон волосатиков, что у костра посиживают и на гитарах бренчат. И к тому же этот старикашка всю жизнь на заводе кузнецом отпахал. Вот для такого, Фомкин, и от правил отступить не слишком-то большой грех. Пожелай он разок-другой сам на кету сплавать, — позволил бы. На выговор пошел бы, но позволил бы. Только старик этот в жизни с сетями дела не имел. Это ты по части сеток дока великий, а он — удочкой все… Взял я сегодня у колхозных рыбаков на тони кетину, хорошую такую серебрянку, и привез ему для приятности. И гляди: старушка сейчас к лодке подошла. Наблюдает стоит. Видишь? Жена… А вот тебя, Фомкин, я, промежду прочим, сколько встречаю — ни разу с женой не видел… Как это понимать? Сколько лет ей, говоришь? Тридцать восемь? Тогда не темни, Фомкин, будто всем она у тебя довольна, не наводи тень на плетень! Никогда не поверю, чтобы бабе в таком возрасте одна только рыба и нужна была! Вот и получается, что вроде бы она и замужем, а вроде бы и нет, поскольку в рабочее время ты — на работе, а в свободное — днем и ночью один по Амуру на «Вальтер-Миноре» своем шастаешь… Эх, Фомкин, Фомкин… Думаешь, ежели Раздобаров до сих пор не прихватил тебя на месте, не закуканил, не прищучил, значит, ты самый счастливый человек? Ведь думаешь так?

Бугай забронзовелый! Как рогом под зад поддел!.. Хотел уж Фомкин возразить: далековато, мол, загребаешь, Артамоныч! За рыбу гуди, пока не выдохнешься, а к семейной жизни не прикасайся! Нет у тебя на это прав! И вообще, приглядывал бы лучше за своей женой. Ведь сам на Амуре пропадаешь не меньше Фомкина…

Но и на сей раз сдержался он: с рыбнадзором спорить — только дело усложнять: лишь сдвинул брови, поджал губы и задышал тяжело и часто. Да и сам Раздобаров, почувствовав, что хватил лишка, закругляться стал. О прежних разговорах с ним напомнил, пожелал — в сорок-то с лишним лет — сознание заиметь и довел до сведения, что на его участке из зубров непойманных он, Фомкин, можно сказать, чуть ли не последний ходит, а остальные — кто за ум взялся, кто после штрафов хвост прижал, а кто и срок получил, и посоветовал, пока не поздно, браконьерство прекратить, а иначе, мол, затянувшаяся эта история все равно будет иметь свой печальный конец. Вот ведь к чему подвел, вот какую кочергу загнул участковый рыбинспектор Артамоныч… Раздобаров Иван… Да еще, когда отчаливал от берега на своем голубом «Амуре», кулачищем пригрозил и, глаза округлив, сказал сквозь зубы на прощание:

— Ну, Фомкин!..

Вспоминая сейчас об этом, Фомкин еще раз подумал, что сделал все правильно, убравшись от раздобаровского глаза поближе к «Партизану». С этим другом, Артамонычем, кашу не сваришь, нет!.. От соды отказался — ишь ты!.. Лицом позеленел от своей изжоги, а все туда же — на принципы! Вот поуродуешь желудок, тогда вспомнишь Фомкина, товарищ Раздобаров… А пока лучше с тобой не встречаться. Сегодня Фомкин тебе в этом удовольствии отказывает: хватит ему и вчерашней лекции. А ведь, как пить дать — молотил всю ночь винтами амурскую водичку от Верхней Тамбовки до Шаман-косы, пахал-перепахивал фарватер, бороздил протоки, обкрутил по пути все острова; может, даже рядышком был, да, полагаясь на строгую инспекцию краевую, только сюда и не заглянул, так как наведывался на «Партизана» днем. А Фомкин на этом как раз и сыграл, и все пока — тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! — идет как по нотам. Неудовольствие и беспокойство, должно быть, испытываешь ты в данные моменты, Иван Артамонович… Не спится, наверно, тебе и не сидится, поскольку Фомкина нигде не видно, а ты до конца полного не уверен, что беседа твоя в его душе просветление совершила и он, рыбу амурскую жалеючи, пошлепал в сторону дома, где жена Настасья — на радостях, что Фомкин будет теперь до скончания дней своих проводить ночи не в лодке, а исключительно только у нее под боком — побежит в магазин и купит на угощение свежемороженой трески или пристипомы. Нет, Артамоныч, не обрадовал бы ее такой поворот. Она хоть и городской прописки, но город-то ведь на Амуре стоит, и не к тому смолоду Фомкиным приучена. Для нее, товарищ Раздобаров, к примеру, и таймень, ежели он магазинный, уже не таймень, а так — вымя коровье, не говоря уже про чебаков или разных там карасишек… Ей, Артамоныч, подай персональную и — прямо из мужниных рук. Сам-то ты, товарищ Раздобаров, тоже, наверно, не хеком зубы чистишь? Уверять будешь — не поверю! У воды быть, да не намочиться?.. Э-э-э…