========== Часть 5 ==========
Петюня, замерев, как косуля в свете фар, смотрел на Панкратова, не зная, как себя вести. С одной стороны, вот оно, его маленькое большое личное счастье, а с другой стороны, что-то дальше будет? А Панкратов глядел в его глаза недоуменными растерянными глазами и тяжело дышал. Рука на Петюнином затылке продолжала свои ласковые поглаживания, от которых волосы на теле вставали дыбом, а внутри разливалась сладкая и слегка горьковатая истома. Петюня решился понаглеть и слегка прижался щекой к предплечью Панкратовской руки. Подумал и, обнаглев, потерся о нее. Панкратов отставил чашку, полуповернулся к Петюне, взял его голову в обе руки и приблизил свое лицо к его лицу, большими пальцами лаская скулы. Петюня в полублаженстве прикрыл глаза, упиваясь ощущением тепла от широких шершавых ладоней на его щеках. Панкратов невесомо коснулся губами Петюниных губ, а затем, когда Петюня охотно отозвался, впился в его рот, агрессивно лаская, сминая, пожирая. Петюня застонал от удовольствия, отвечая ему так же страстно. Руки его при этом скользнули под джемпер Панкратова, и прикосновение к горячей упругой коже вызвало полурык-полувсхлип, разделенный на них двоих. Панкратов с трудом оторвался, чтобы стянуть джемпер с себя и верх пижамы с Петюни и снова присосался к Петюниному рту, руками скользя по его плечам, предплечьям, спине, массируя, мня их. Петюня осмелел настолько, что оседлал Панкратова и потерся о него всем телом, целуя и гладя руками. На ощупь это оказалось куда лучше, чем на глаз. Панкратов на миг закаменел, а затем откинулся назад, позволяя ему все и чуть-чуть больше. И Петюня ликовал, губами и стонами, урчанием выражая свое ликование.
За безумным поцелуем следовали яростные ласки, резкие, судорожные вздохи и алчные руки. Панкратов практически не сдерживал силы, с которой он мял, ласкал и изучал Петюнино тело, находя невиданное удовольствие в том, что не нужно было сдерживать усилий, не нужно было идти на уступки и трепетать перед нежностью и хрупкостью (реальной или навязываемой) женского тела, в том, что партнер был не менее агрессивен и так гибок и упруг, так отзывчив и податлив, что голова кружилась, внутренности скручивались в тугой узел, а сердце выстреливало кровь в первобытном ритме: е-ще, е-ще. Затем был оргазм, и Панкратов в мареве полусна нашел силы удивиться, что это было ярко и до боли непривычно. Сквозь сон он почувствовал, как Петюня выскользнул у него из-под бока, очевидно, уволок чашки, и вернулся, теплый и желанный, когда Панкратов уже начал скучать по его телу.
Петюня вознес хвалу всем высшим силам, что у него в шкафчике в санузле хранился НЗ, тем более он – хвала небесам! – наконец-то понадобится. Он спешил, боясь, что Панкратов проснется раньше, чем он подготовится, и испугается и уйдет. Но нет, капризная судьба была на его стороне, Панкратов спал, неудобно пристроившись на жестком «ложе» и по-домашнему приоткрыв рот. Петюня позволил себе полюбоваться уютной картиной и скользнул ему под бок, вытягиваясь и с наслаждением прижимаясь. Смазка и презервативы легли в зоне прямого доступа. Петюня начал диверсионные действия на оккупированной территории, сначала легкими касаниями и поцарапываниями, затем более усердным изучением роскошного тела начбеза, не забывая и про свои губы, до зуда хотевшие получать свою долю вожделенного тела. Это было замечательно. Это было заслуженно. Это было – его.
Панкратов чувствовал, как мелкий хмыреныш (не такой уж и мелкий, очень удобно вытянувшийся практически вдоль его тела, ехидно поправил себя Панкратов) слегка поглаживал пальцами и поцарапывал его, что вызывало непроизвольную дрожь по всему телу, затем взялся за дело всерьез, кружа рядом, но весьма разумно избегая прямого контакта непосредственно с Панкратовским достоинством – за такое и по шее можно получить! Панкратов наконец решил, что достаточно дал Петюне побаловаться, пора и за дело приниматься.
– Ты в курсе, что и как делать? – подмяв Петюню под себя и нависнув над ним, после короткого поцелуя в нос шепотом спросил Панкратов. Петюня счастливым дурным взглядом посмотрел на него и согласно кивнул, послушно тянясь куда-то в сторону. Панкратов не особенно воспринимал все манипуляции, чувствуя только бешеную пульсацию крови, сосредоточившуюся, казалось, там, где… затем было холодное прикосновение, тщательное поглаживание, от которого Панкратов весьма непристойно застонал, и Петюня скользнул руками вверх, за талию притягивая Панкратова к себе.
Панкратов длинными тягучими движениями устанавливал свое право на Петюню, удивляясь тому, какой сильный отклик вызывает это действо в нем самом. Петюня урчал, постанывал, шептал что-то лихорадочное, ногами обцепив его так, что не выбраться, руками тянясь ко всем, даже самым отдаленным участкам тела, губами помогая охватить все остальное. Места, к которым он прикасался, отдавались зноем в Панкратове, начинаясь рокотом где-то в паху, прокатываясь неудержимой волной по всему телу и выплескиваясь в рык в гортани. Панкратов не мог понять, откуда в нем берутся столько слов для Петюни, которыми он побуждал его, благодарил, требовал, умолял и снова благодарил. Затем Панкратов, почувствовав, как Петюня начал двигаться беспорядочней и лихорадочней, отпустил и себя.
Осторожно опустившись на Петюню, полежав чуток на нем, он улегся рядом, скользнув губами по так удачно подвернувшемуся плечу. Петюня что-то простонал в ответ и повернулся к нему лицом, чтобы начать выписывать какие-то иероглифы на груди. Панкратов снова заснул.
Проснулся он много позже, удовлетвореный и уставший, оттого, что с кухни доносились очень и очень ароматные запахи. Дверь в комнату была прикрыта, одежда Панкратова аккуратно сложена на табуретке неподалеку, а сам Петюня очевидно священнодействовал на кухне. Панкратов как был в костюме Адама заглянул туда и сказал:
– Доброе утро, полотенце дашь?
– Доброе утро, – удивительно яркими, лучистыми глазами лаская Панкратова, заулыбался Петюня. – В ванной, там все можно найти, зубная щетка и мочалка нераспакованные тоже лежат.
– Ты, я смотрю, на все случаи жизни подготовлен.
Петюня растерянно моргнул, пожал плечами и робко улыбнулся. Панкратов пошел в ванную.
Затем был катастрофальный завтрак. Панкратов, долго мывшийся в ванной, протрезвел настолько, что у него копчик заледенел. И этот заледеневший копчик подзуживал его на то, чтобы отводить глаза, отвечать односложно или неопределенно пожимать плечами и избегать соприкосновений с Петюней.
Петюня замыкался в себе все больше и больше. Он перестал улыбаться, глаза выцвели и посерели, как будто запорошенные пеплом, но он продолжал ухаживать за Панкратовым, послушно накладывая добавку, делая кофе и насыпая в сахарницу сахар.
Панкратов сухо попрощался и ушел, а Петюня так и остался стоять в прихожей и смотреть на захлопнутую дверь, не понимая. Верней, понимая очень хорошо. Очень хотелось заплакать. По-бабьи, навзрыд. Но такого даже Манюня себе не позволяла, хотя и носила звание «первой бабы на деревне» с искренней и неотнимаемой гордостью.
Понедельника Петюня ждал с ужасом и отчаянной надеждой. А вдруг он не то, чтобы передумал, но изменил свое мнение? А вдруг он увидит Петюню и обрадуется? И снова Петюня до полуночи перебирал весь свой не самый объятный гардероб, чтобы быть привлекательным, но не заманчивым.
Петюня добрых пять минут трепался с вахтером дядей Мишей, верней, делал вид, что слушает, а сам смотрел на дверь, ведущую в тот самый аппендикс и надеялся на чудо – на то, что Панкратов выйдет оттуда, улыбнется, хотя бы как раньше, подойдет и поздоровается.
Чуда не произошло. К вечеру четверга Петюня не выдержал и позвонил. Панкратов сухо ответил на приветствие и сказал:
– Чего тебе?
Петюня сглотнул комок в горле и непослушными губами сказал:
– Ничего. Просто узнать, как у… вас… дела.
– Нормально. Слушай, я занят сейчас. Я перезвоню.
Петюня послушал короткие гудки в трубке и почувствовал, как помимо хотения и произволения на глазах собираются слезы. Он чувствовал, нет, он очень хорошо понимал, что Панкратов не перезвонит. Что Петюня будет в его жизни постыдным эпизодом, о котором надо забыть как можно быстрее, и что Панкратов скорее всего именно этим сейчас и занимается.
