– Входите, господа, – бросает комиссар, отступая в сторону.

– Входите, – вторит ему г-жа Ле Клоаген.

В чем дело? Почему она нервничает? Она вводит посетителей в гостиную и поворачивается к Мегрэ, единственному, с кем знакома:

– Где он?

– Вы о ком? Как вам известно, эти господа приехали, чтобы подвергнуть вашего мужа психиатрическому освидетельствованию. Вы получили извещение, посланное вам присутствующим здесь господином судебным следователем.

– Вот что это было такое!

– Послушайте, сударыня, сегодня около десяти утра, когда господин Ле Клоаген был на прогулке, велосипедист-рассыльный вручил вам официальное письмо.

– Да. Но оно было адресовано моему мужу.

– Вы не вскрыли конверт? Не знаете, что в нем было?

– У меня нет привычки читать чужие письма. Насколько помнится, я положила конверт – желтый такой – вон туда… Да вот же он!

Она распахивает дверь в прихожую и указывает на старинный столик на одной ножке, под которым действительно валяется желтый конверт со штампом прокуратуры. Конверт пуст.

– Что здесь произошло?

– Не знаю. Мой муж, как всегда, вернулся к завтраку.

– Он прочел письмо?

– Думаю, что да, поскольку мы с дочерью конверт не распечатывали. Завтракали мы втроем. Не уверена даже, что со стола убрано… Так и есть… Наша прислуга в отпуске. – Она открывает другую дверь, в столовую, где стоят три прибора, фрукты, остатки сыра. – Вот видите… Потом я решила, что Октав ушел к себе вздремнуть. Он ведь по характеру очень скрытен, очень…

Г-жа Ле Клоаген не боится, что над ней станут иронизировать, вспомнив, что именно она запирала старика на ключ, как шалуна-школьника.

– Разве он не у себя?

– Я только что проверяла – нет. К тому же его пальто на вешалке тоже не оказалось. Он, вероятно, вышел.

– В котором часу вы видели его в последний раз?

– Мы встали из-за стола без четверти час: у нас едят рано. Не объясните ли вы мне, чего эти господа…

Мегрэ с горькой улыбкой смотрит на растерянного следователя. Г-жа Ле Клоаген гнет свое:

– Вам лучше знать, где мой муж, – вы же круглые сутки держите нас под наблюдением.

Комиссар подходит к окну и на тротуаре напротив видит Жанвье, который, ковыряя зубочисткой во рту, поглядывает на дом.

Оба психиатра выказывают признаки нетерпения и, поскольку объект освидетельствования отсутствует, просят разрешения вернуться к своим занятиям.

– Вы уверены, сударыня, что вашего мужа нет дома? – осведомляется озадаченный следователь.

– По-моему, раз дело зашло так далеко, вам никто не мешает обыскать квартиру, – со всей надменностью, на которую только способна женщина столь маленького роста, чеканит она.

Час спустя приходится примириться с очевидным фактом: Октав Ле Клоаген исчез вместе со своей шляпой и зеленоватым пальто.

Нет, господин судебный следователь, Мегрэ никому не собирается мстить. Он не хмурится, он не взбешен – он встревожен, на плечах у него груз, и тем не менее ему кажется, что он начинает кое-что понимать. Вот почему он молчит.

Вы-то говорите, безостановочно говорите, чтобы рассеять свое смущение, чтобы вам хоть кто-то сказал, что вы были правы или хоть не совсем не правы.

Мегрэ не сердится на вас за ваше утреннее зазнайство, за несколько ироничное самодовольство, с каким вы объявили о принятых вами мерах.

«Служба в полиции – занятие не для мальчиков из церковного хора».

И уж подавно, расследование уголовного дела не поручают девочкам. А в духовном смысле вы рядом с Мегрэ форменная девчонка. Из книг вы узнали много всякой всячины о природе человека. Вы способны цитировать эти книги наизусть, но от этого мало проку, и доказательство тому – краска смущения и дрожь, которую вы до сих пор не сумели унять.

– Нет, Мегрэ, человек, живший в такой комнате, не мог быть нормальным. Согласитесь…

А почему, собственно, не мог? За тридцать лет службы Мегрэ и не такое видывал. Он-то знаком с запахом страстей, пороков, преступлений, маний, запахом непрерывного брожения людских масс.

– Чтобы человек в здравом уме, владелец такой комфортабельной, я сказал бы даже – роскошной квартиры, занимавшийся в прошлом интересным делом, вдруг опустился до…

Мегрэ молчит.

Психиатры давно распрощались и уехали, г-жа Ле Клоаген с дочерью ждут в гостиной, а следователь все никак не успокоится.

Он велел позвать инспектора, дежурящего на бульваре Батиньоль. Самолично осведомился:

– Скажите, друг мой, вы уверены, что не спускали глаз с подъезда этого дома?

– Я отлучался всего минут на пятнадцать между половиной первого и часом. Мне надо было позвонить по телефону – доложить на Набережную.

– Вы совершили ошибку, мой друг. Надо было устроиться по-другому. Как – не знаю, это дело ваше, но пост есть пост, и…

Мегрэ даже не улыбается. Все это пустословие не имеет никакого значения.

– Полагаю, вы уже полюбопытствовали у привратницы, нет ли в доме черного хода?

– Его нет, господин следователь.

– Вот что, Мегрэ, мне тут пришла одна мысль… Нет. Я, конечно, не сомневаюсь, что Ле Клоаген, почуяв опасность, удрал, пока ваш инспектор звонил по телефону. Но в таком важном деле мы не вправе упустить даже малейший шанс. Пусть инспектор обойдет всех жильцов дома и попросит разрешения – нет, не обыскать квартиры, а лишь заглянуть в них. Только очень деликатно, мой друг…

Мегрэ молчит. Руки его засунуты в карманы, трубка – что бывает редко – потухла, и уставился он в плохо натертый пол, не мешая следователю суетиться.

Возвращается Жанвье, обошедший – разумеется, безуспешно – весь дом, и следователь окончательно теряет самообладание.

– Этого человека непременно надо изолировать! Подумайте, Мегрэ, сумасшедший, маньяк, уже совершивший убийство, разгуливает по улицам Парижа!

Он зовет г-жу Ле Клоаген:

– Скажите, сударыня, у вашего мужа были при себе деньги?

– Нет, господин следователь.

– Это точно?

– Совершенно точно.

– Слышите, Мегрэ? У него нет денег! А ведь ему нужно есть. Уже к вечеру он проголодается. Ночевать ему тоже где-то нужно. А деньги откуда взять? Понимаете, что я имею в виду?.. Не угодно ли вам, сударыня, вручить мне портрет вашего мужа?

Мегрэ молчит, и в этом есть нечто многозначительное. Следователь собирается прибегнуть к массовым методам розыска: поместить фотографию в газетах, размножить в тысячах экземпляров, раздать полицейским, жандармам, пограничникам…

– У меня нет мужниной фотографии.

– Полно! Я не прошу у вас ни большого портрета, ни хотя бы недавнего снимка. У вас же есть… ну, скажем, его паспорт.

– Последние тридцать лет мой муж не выезжал из Франции и паспорт не возобновлял. Паспорт наверняка потерян. Если вы не отыщете его в этой комнате, значит, его больше не существует.

Следователь переводит взгляд на Мегрэ. В глазах комиссара блеснул огонек, но чиновник этого не уловил, иначе он сразу же перестал бы суетиться.

– Мегрэ, передайте по телефону приметы Октава Ле Клоагена и немедленно объявите розыск.

Хорошо, хорошо. Мегрэ сделает все, чего от него хотят. Он-то догадывается, что подлинная драма развертывается не на улицах Парижа и не на границе.

Направляясь к телефону, висящему в прихожей, он чувствует на себе пристальный взгляд г-жи Ле Клоаген, замечает за одной из дверей фигуру Жизели и вспоминает… Вспоминает, как в такси блестел пот на лбу старика и капля его упала Ле Клоагену на руку.

Когда же это произошло? Тогда и только тогда, когда машина подъезжала к дому на бульваре Батиньоль.

Рядом с трупом на улице Коленкура, в комнате, еще забрызганной кровью, он не боялся. Был словно раздавлен, да, но не боялся.

И накануне, в кабинете Мегрэ на набережной Орфевр, с явным облегчением отнесся к перспективе ареста!

– Алло! Отдел розыска?.. Вы, Манью?.. Запишите приметы и распространите по обычным каналам… Человека задержать, где бы он ни появился, соблюдать при этом осторожность… Да, следователь настаивает, чтобы вы указали: «Особо опасен».