А почему бы теперь же, пока он в двух шагах от бульвара Бонн-Нувель, не заглянуть к Пру и Друэну? В прошлый раз он так и не повидал хозяев.
В здании располагалось много учреждений. Лестница была пыльная. На всех окнах третьего этажа, до половины остекленных зелеными витражами, красовались фамилии обоих совладельцев конторы.
– Господина Пру, пожалуйста.
– Вы по личному делу?
– Да, по личному.
– Господин Пру уже три года как скончался.
Раздосадованный Мегрэ потребовал у рассыльного, парня с самодовольной улыбкой, провести его к г-ну Друэну. Еще через минуту его принял мужчина лет пятидесяти с недоверчивым взглядом.
– Садитесь, господин комиссар. Я нашел у себя на столе вашу визитную карточку и должен сознаться…
– Понимаю, господин Друэн. Но поскольку служебная необходимость обязывает меня задать вам несколько вопросов…
– Если эти вопросы относятся к кому-то из моих клиентов, вынужден предупредить, что мы гарантируем им полную секретность, более того, считаем себя связанными профессиональной тайной…
– Скажите, господин Друэн, полагаете ли вы, что Жозеф Маскувен – честный служащий?
– Будь это не так, я не держал бы его.
– Он занимал у вас крупный пост?
Г-н Друэн встает и приоткрывает дверь, проверяя, не могут ли их услышать.
– Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства и необъяснимость поступка этого бедного парня, могу откровенно сказать, что держал его скорее из жалости.
– Он вас не устраивал?
– Постарайтесь меня понять. Если говорить о добросовестности, его не в чем упрекнуть. Напротив! Он всегда приходил первым, уходил последним. Никогда не позволял себе ни прятать под бумагами газету или книгу, ни выскочить покурить в туалет. Никогда не ссылался на семейные неприятности, чтобы выпросить свободный день, – ни мертвых бабушек, ни больных теток! Я сказал бы, он чрезмерно добросовестен.
– Что вы имеете в виду?
– Что он маниакально добросовестен.
Это, вероятно, у него с детства: мне ведь известно, что он приютский. Ему всегда мерещилось, что за ним следят, что им недовольны, что его в чем-то даже подозревают. Он был из-за этого настолько уязвим, что у меня просто не хватало духу сделать ему малейшее замечание. Сослуживцы его не любили. Он жил, забившись в свой угол, с работой справлялся, но отношений ни с кем не поддерживал.
– Скажите, господин Друэн, вы не замечали за ним недостачи в кассе?
– Недостачи? По кассе? – взорвался делец. – Но это же исключено, господин комиссар! У нас это просто невозможно. Ни для кого – даже для старейшего из служащих, даже для моего управляющего. Мы не лавочка с ящиком для выручки, куда можно тайком запустить руку. Смею заверить, что деньги, наличные деньги, через фирму практически не проходят. Мы продаем дома, замки, виллы, земельные участки. Операции наши выражаются в сотнях тысяч, чаще – в миллионах франков. Излишне пояснять, что такого рода сделки оплачиваются чеками и обычно совершаются у нотариуса. Что касается домов, переданных нам на управление, то и здесь порядок остается, в общем, таким же, а если квартирная плата вносится наличными, деньги получает наш инкассатор, который…
– Таким образом, вы утверждаете, что ваш служащий решительно не мог украсть у вас тысячу франков?
– Решительно и категорически – не мог. Кроме того, как я уже говорил, характер Маскувена… Нет, господин комиссар, вы пошли по ложному следу. Сожалею, но… – Друэн встает, давая понять, что его ждут важные клиенты.
– Еще один небольшой вопрос, не затрагивающий, надеюсь, профессиональных тайн. Господин Блез – крупный клиент вашей фирмы?
Друэн колеблется, но, чтобы отделаться от комиссара, все-таки предпочитает ответить.
– Нет, не крупный. Правда, его банковская ситуация превосходна. Эти сведения вы можете почерпнуть в любом финансовом агентстве. Однако для нас он отнюдь не крупный клиент. Скорее докучный, хоть я и не имею в виду ничего дурного. Такие – распространенное явление. Особенно среди рантье, которым нечего делать, а время как-то убивать надо. Он заходит, интересуется операциями, осматривает продаваемые дома и участки, вникает в цены, словно серьезный покупатель, но обычно ни на что не решается. Да вот, извольте…
Друэн берет папку, на которой проставлены фамилия г-на Блеза и номер.
– За последние пять лет он сделал при нашем посредничестве три покупки: небольшая дача, ферма в Бретани, жилой дом в Ницце. Всего на шестьсот тысяч франков. Вот и все, господин комиссар, что я могу вам сообщить. Извините, но мое время не менее дорого, нежели ваше.
Руки Друэн не подает. Дверь за Мегрэ закрывает с нескрываемым удовлетворением.
С какой стати, вот именно, с какой стати Маскувен, которого никто ни о чем не спрашивал, взял на себя кражу тысячи франков у хозяина?
Мегрэ с озабоченным видом входит к себе в кабинет. Служитель докладывает, что комиссара уже больше часа ждет судебный следователь. Еще один, кому не терпится, кто считает, что с делом тянут, кто будет разглагольствовать о прессе, о нападках и требовать принятия мер…
По служебным переходам Дворца правосудия Мегрэ с трубкой в зубах добирается до коридора, где расположены кабинеты следователей и в атмосфере паровой бани ждут своей очереди подследственные, зажатые между двумя жандармами, и свидетели, то и дело поглядывающие на часы.
– Входите, господин комиссар. Присаживайтесь… Я внимательно прочел ваш вчерашний рапорт. Сегодня утром мы обсуждали его с товарищем прокурора. Он полностью разделяет мою точку зрения. Ваш Октав Ле Клоаген…
Почему он сказал «ваш»?
– Ваш Октав Ле Клоаген либо в самом деле сумасшедший, либо, не будучи виновен, в чем я начинаю сомневаться, знает больше, чем показывает. Поэтому сегодня утром я уведомил его, что в три часа он будет подвергнут освидетельствованию двумя психиатрами при участии доктора Поля. Ваше мнение?
Следователь доволен. Он словно бросает вызов комиссару. Всем своим видом он говорит: «Конечно, все знают – у вас свои методы. Но они такие медленные, мой бедный Мегрэ! Такие старомодные! Судебный следователь вовсе не обязательно дурак, и ему случается, не выходя из кабинета, распутывать дела, перед которыми пасует полиция».
Мегрэ с непроницаемым лицом молча посасывает трубку.
– Кроме того, я направил в Сен-Рафаэль поручение навести справки об образе жизни, который вели там Ле Клоагены.
Молчание комиссара тревожит следователя. Что если полицейский, обиженный конкуренцией, возьмет да и выйдет из игры?
– Извините меня, но вы не можете не согласиться, что столь затянувшееся дело такого рода раздражает общественное мнение и что…
– Вы совершенно правильно поступили, господин следователь. Вот только…
– Что?
– Ничего. Возможно, я ошибаюсь.
По правде говоря, у комиссара неспокойно на сердце. Перед ним опять возникает вчерашний старик, с его стиснутыми руками, залитым слезами лицом и трагическим взглядом, словно вымаливающим у ближних капельку сострадания.
Любопытно, что следователь не ошибся, бросив в начале разговора: «Ваш Октав Ле Клоаген».
– В котором часу ему доставлена повестка?
– Давайте прикинем. Сейчас одиннадцать. Значит, рассыльный должен был попасть на бульвар Батиньоль около десяти тридцати.
– Где состоится освидетельствование?
– Сначала на квартире Ле Клоагенов. В случае необходимости эксперты отвезут старика в какую-нибудь из своих клиник. Хотите присутствовать?
– Пожалуй, да.
– Итак, до скорого, дорогой комиссар.
Разумеется, Мегрэ несколько задет тем, что к такой мере прибегли, не посоветовавшись с ним. Правда, сегодня он запоздал на набережную Орфевр, а его искали.
Но помрачнел и словно отяжелел он не только от обиды. Ему кажется… Как бы это сказать? Его Ле Клоаген… Вот именно… Ему кажется, что только он способен проникнуть в душу странного старика. С самого начала, с приезда на улицу Коленкура, этот человек волнует его, и что бы ни делал комиссар, он не перестает думать о нем. Мысль о Ле Клоагене не оставляла его ни в кафе, где он с одного взгляда отыскал «Пикпюса», ни в кабинете г-на Друэна, хотя по видимости он занимался там исключительно Маскувеном и г-ном Блезом.
