Зеленая свежая трава бросается под конские копыта шаловливо и с разбега, голубовато-зеленое небо проплывает на головами медленно и солидно, а исполинское оранжевое солнце светит чисто и ясно, высвечивая мир до самого горизонта.

Зеленое солнце, как меня заверили, не появится еще несколько месяцев, но если вместе с оранжевым, что чаще всего, то при нем ведет себя мирно, не пакостит, как ребенок при строгом родителе.

Я посматривал по сторонам, с удовольствием замечая не только отважно взлетающих над кустами разноцветных птичек, но и трусливо спрятавшихся между ветками. Моя чувствительность в этом мире растет, только бы не за счет моего великолепного ума или чего-нибудь еще более нужного.

Фицрой покачивается рядом в седле превосходного и богато украшенного цветной попоной коня, сам в шляпе с пером, франтоватый, на плечах роскошный плащ, поверх вязаной рубашки кираса из черной бронзы, а кожаным брюкам и сапогам может позавидовать даже король.

Я тоже одоспешился, я же глерд, а мы, как папуасы, все богатство должны носить на себе, чтобы усилить и подчеркнуть доминантность. Настоящая металлическая кираса, наручи и поножи, которые я выбрал из груды трофеев, подошли отлично, как на меня делали, а остальную одежду выбрал в гардеробе опального герцога.

По краю леса, бдительно наблюдая за нами, проплывают мимо, как водится, самые могучие великаны, только одно дерево, неосторожно выступившее на полшага за линию, некая сила скрутила втрое-вчетверо, словно хозяйка, выжимающая воду из мокрой тряпки. Ветви обломаны, содрана часть коры исполинскими ладонями, если то были ладони, а само дерево теперь похоже на гигантский жгут.

Я кивнул в его сторону.

– Что с ним, как думаешь? Маг пробовал силу?

Фицрой пожал плечами.

– Или темный смерч задел. Чародеи иногда швыряются… Видишь, лет сто назад зацепило, а все еще живет и тянется… Так и люди, покалеченные в боях, часто живут дольше тех, кто всегда во дворце… Ты не боись, так короче, если не прыгать в стороны…

Дорога снова нырнула в лес, неприятно сумрачный, деревья все темные, сверху лучи едва пробиваются, потому мир вокруг нас серый и бесцветный, а воздух влажный, холодный. Внизу в распадках от земли поднимается такой густой туман, что не видно копыт, а поваленные деревья покрыты слизью и блестят, как гигантские улитки.

Фицрой сказал бодро:

– Это самая прямая дорога на стольный град Санпринг!.. Хотя это не дорога, но разве героям нужна такая ерунда?

– Достаточно и направлений, – согласился я несколько напряженным голосом. – Хотя вообще-то понимаю, почему дорога делает такую гигантскую петлю…

– Да, – согласился он, – тут завалы на завалах. Не то что повозки, даже конный отряд не пройдет.

Над кустами взлетела стайка птиц. Фицрой тут же проследил за ними заинтересованным взглядом.

– А на лету сможешь?..

– Вряд ли, – ответил я.

– Ну попробуй, – сказал он настойчиво. – А то вдруг твой магический арбалет растерял магию. Я начинаю бояться.

– Ты? – переспросил я. – Хотел бы такое увидеть.

Он с жадным интересом смотрел, как я быстро-быстро, немного рисуясь, выхватил пистолет из кобуры и пять раз выстрелил в ствол огромного дуба. После каждого удара тяжелой пули во все стороны разбрызгивались куски толстой коры, а в ветвях протестующе закричала птица.

Фицрой покрутил головой.

– Быстро… Да, это не арбалет. Но в птиц не попадешь?

– Наоборот, – сказал я, – вдруг да попаду?.. А за что? Птицы не люди, тех убивать можно и нужно, а птицы – существа безвинные.

Он фыркнул.

– Ах-ха, какой ты… правильный. Птиц и я убивать не люблю. И не убиваю. Если, конечно, мелкие. А вот гусей, уток…

– Гусей можно, – рассудил я. – Гуси как бы уже не птицы, раз их едят. Мы демократы, потому подходим к каждому случаю индивидуально. Все для человека, все во имя человека!.. Аминь.

– Аминь, – ответил он и посмотрел на меня с интересом. – Ты был в западных королевствах?

– Нет, – ответил я. – А что?

– Там говорят именно так, – пояснил он. – Правда, не люди, а монахи.

– А люди?

Он отмахнулся.

– У людей своя религия. Или нет вовсе.

Из-за деревьев начали подниматься черепичные крыши сельских домиков. Я смотрел без интереса, Фицрой начал с азартом рассказывать, как он однажды сумел перевести в одно закрытое от чужих глердство целую телегу гангнуса, никто и ухом не повел, а он все сумел выгодно продать и вовремя вернуться…

Я слушал вполуха, раздражение на свалившиеся обязанности поднимается снова, тем более отвратительное, что их вроде бы совсем легко избежать в том смысле, что спасение рук утопающих – дело самих утопающих, однако у этих мирных идиотов абсолютно нет шансов защититься… а дело поставлено так, что их защита на мне по правилу «любишь кататься – люби и саночки возить», но дело в том, что мне и катание это на фиг сдалось.

Как только прибью ту тварь с крыльями, сказал себе с яростной решимостью, сразу же все брошу и вернусь в свой домик, где все так сытно, кузявно и няшно. И никуда больше ни ногой! Даже на митинг трансгуманистов не пойду, пусть все сами, все сами, а я просто дождусь сингулярности и милостиво позволю им дать мне в рамках гуманитарной программы вечную молодость и бессмертие.

На дорогу из-за деревьев вышел древний мужик в довольно чистой одежде, не углежог, весь в седой бороде от самых ушей, но глаза орлино круглые, поклонился.

– Благородные глерды…

Я вскинул руки.

– Спасибо-спасибо, но мы торопимся. Никаких пиров, никакого права первой брачной ночи. Едем и даже спешим по делам.

Он посмотрел на меня непонимающе.

– Глерд?.. Я хотел сказать, что раз уж вы тут, то не заглянете ли во-о-о-он в ту хатку. Там наш самый лучший лекарь…

– Я не болен, – отрезал я. – Мало ли что вам наговорят! Я вообще как вон те дубы, крепок и все такое. В смысле, и голова у меня такая же. Литая, можно сказать с гордостью.

Он договорил, я даже не уверен, что старик меня слушает, старики больше привыкли, что слушают их, да еще требуют, чтобы слушали внимательно и почтительно.

– …но его вчера убили.

– Мои соболезнования, – сказал я дежурно. – Фицрой, поехали!

Старик повысил голос:

– А это был наш не только лучший, но единственный лекарь. К нему сходились с трех сел!

– Семейная ссора? – спросил я. – Я как-то по бытовым вопросам не мастер. Мне подавай международные заговоры. И кризисы геополитики. Так что я пру дальше, извините, приношу свои соболезнования еще раз…

Он вытаращил на меня глаза.

– Вы что… даже не зайдете?

Я ощутил, что совершу какое-то святотатство, даже Фицрой посмотрел как-то странно и с неодобрением.

– Зайду, – ответил я сердито и с усилием, – если так принято. Чтобы еще и родне выразить свои искренние сочувствия, соболезнования и оказать поддержку. Моральную, разумеется.

У той хатки, на которую указал старик, толпятся люди. Мне показалось, нездешние, местные уже знают, что лекарь мертв, а это пришли из других сел, в руках узелки с подношением, в селах монеты не в ходу, в моде вечно живой и бодрый бартер.

Навстречу вышел могучий и еще более древний старик с седой бородищей ниже пояса, с могучими белыми бровями вразлет, что делает его похожим на филина, широкий в плечах и с совсем небольшим брюхом.

Он поклонился с таким чувством достоинства, словно это он знатный глерд и великодушно принимает голодного и озябшего путника.

– Меня зовут Кешарий, – назвался он. – А это мой младший брат. Иногда мне помогает, когда не лежит пьяный и не ходит по чужим женам. Спасибо, что прибыли так быстро…