— Вперед! — крикнул лейтенант оторопевшему солдату и вытянул руку.

Хаджибеков рванулся вперед.

До вершины горы осталось несколько метров, когда разведчики увидели на ней своего лейтенанта. Он стоял и следил за действием подчиненных. Офицер четко вырисовывался на фоне посветлевшего неба.

Исхак одним из первых достиг вершины и, тяжело дыша, стал рядом с лейтенантом. Лицо солдата сияло радостным возбуждением. Он отер рукавом пот и, удовлетворенно вздохнув, осмотрелся вокруг. Молчаливые горы колоннами подходили к морю. Море ритмично колыхалось и облизывало серые камни ленивым языком волны. На западе чернела подковой бухта. По темной воде стиснутого горами пролива плыл пассажирский теплоход. Волны у борта его, пронизанные электрическим светом нижних круглых иллюминаторов, были похожи на языки пламени; они всплескивали и лизали золотистый бок теплохода. Казалось, что огненный корабль плывет по огненной дороге.

Военные и торговые корабли стояли на рейде и у причалов приморского города. Белели корпуса заводов и фабрик. Над портом качался жидкий голубоватый туман. Помигивали крупные, словно разбухшие от влаги, бледные уличные огни.

На мысе, у входа в бухту, выглядывали из густых зарослей серые стволы пушек береговой батареи. Высоко в небе бесшумно виражил, купаясь в лучах восходящего солнца, реактивный самолет. Он первым встречал солнце нового дня и приветствовал его покачиванием крыльев.

Исхак всем сердцем ощутил красоту лежащего у его ног мира и не мог оторвать взгляда от него.

У каждого из нас есть на памяти такие минуты. С годами жизнь потрет и помнет нас; будут разные дни — яркие и тусклые, но эта минута останется навсегда, на всю жизнь, самой светлой и самой святой.

Окружив плотным кольцом своего командира, солдаты молча стояли на вершине горы и смотрели по сторонам.

— Можно курить, — сказал Куприянов и, улыбнувшись, добавил: — У кого сохранился сухим табак.

Солдаты вытащили папиросы и кисеты. У всех табак оказался мокрым.

Командир достал кожаный портсигар, раскрыл.

— Закуривайте, товарищи. А табачок надо уметь сохранять. Разведчику лучше не курить совсем, но… это дело хозяйское.

— Я сохранил! — радостно крикнул Исхак. — Товарищ лейтенант, я сохранил!

Он потряс большим кожаным кисетом, подаренным дедом — старейшиной коневодов — перед уходом внука в армию.

— Закурите, товарищ лейтенант, — предложил Исхак и поспешно, боясь, что командир откажется, добавил — Хороший табачок, наш, казахстанский. Крепкий!

Куприянов взглянул на солдата и в доверчивом и вопрошающем взгляде подчиненного увидел что-то такое, что обрадовало и взволновало его. Лейтенант выбросил изо рта папиросу и неторопливо оторвал от поданной ему газеты аккуратный прямоугольничек.

— Попробуем вашего казахстанского.

Хаджибеков подцепил пальцами порядочную щепотку табаку и большой горкой насыпал на бумажку, подставленную командиром. Скрутив цигарку, Куприянов прикурил и, затянувшись, чуть не задохнулся. На глазах его выступили слезы. Табак оказался очень крепким, не по вкусу Куприянова. Хаджибеков, весь подавшись вперед, не шевелясь и не дыша, во все глаза смотрел на командира.

Лейтенант затянулся еще раз и, медленно выпустив дым изо рта, сказал:

— Хорош табачок. Крепчайший! Спасибо.

— Вот, — облегченно выдохнул Исхак и тепло, довольно улыбнулся.

Солнце наконец поднялось над вершиной далекой горы и мгновенно затопило потоком ослепительного света город, окрестности, море. И сразу же все зашевелилось, зашумело.

Кончилась ночь. Ожил, заговорил новый день.

Солнце садилось в море. Оно угадывалось по разбухшему оранжевому пятну на серой облачной пелене, закрывшей горизонт. Туман, весь день стоявший над городом и морем, рассеялся. В прояснившемся небе, точно стая фламинго, плыли перламутровые и розовые облака. В воздухе пахло весной. Крики чаек в порту, азартная возня воробьев в скверах, парной дух земли — все напоминало о весне.

Сегодня — воскресенье. Улицы заполнены черными бушлатами и серыми шинелями военнослужащих. Густой оживленный говор людей, постукивание трамвайных колес, урчание автомоторов — нестройный сдержанный шум жизни катился по городу.

Лейтенант Карасев в сопровождении трех матросов неторопливо шел по набережной. Идти было неудобно. Ботинки скользили по асфальту, подернутому тонкой пленкой грязи.

Офицер шел впереди, трое матросов плотной шеренгой — позади. На черной шинели лейтенанта и бушлатах матросов алели красные нарукавные повязки с желтой надписью «патруль».

Встречные военнослужащие, завидев патруль, проходили мимо четким звонким шагом. Лейтенант, не двигая головой, лишь чуть пошевеливая бровями, цепким и строгим взглядом окидывал встречных с ног до головы. Офицер был молод, и поэтому особенно серьезен и официален.

Какой-то молодой матрос, низкорослый и узкоплечий, проходя мимо патруля, вытянулся «в струнку» так усердно, что поскользнулся и потерял равновесие. Он взбрыкнул ногами, обдав лейтенанта грязью, и стал падать, не расслабляя, однако, тела и не отнимая руки от бескозырки. Шедший с краю шеренги старший матрос Черноус с удивительным для его массивной фигуры проворством подхватил падающего левой рукой, сгреб и подтянул к себе, словно перышко. Убедившись, что матрос прочно встал на ноги, осторожно опустил его. Молодой моряк, все еще не отнимая руки от бескозырки, виновато и нерешительно улыбнулся, глядя на Черноуса снизу. Его голова едва доставала до плеча рослого патрульного. Черноус подбодрил матроса взглядом, сочувственно прищурив глаза.

Лейтенант потряс полой шинели, пытаясь стряхнуть прилипшие агатовые комочки грязи, косо взглянул на провинившегося.

— Руку опустите, — сказал он строго. — Ориентироваться надо.

Матрос резко опустил руку. Смущенная виноватая улыбка не сходила с его лица. Он молча и настороженно ожидал чего-то.

— Ваши документы, товарищ матрос, — потребовал Карасев, прекратив тщетные попытки очистить шинель от липкой грязи.

Матрос с готовностью и суетливо начал шарить по карманам. Достал увольнительную записку и матросскую книжку, протянул офицеру. Лейтенант посмотрел их и вернул.

— Ориентироваться надо, — снова повторил Карасев. — Идите.

— Есть! — вспыхнул радостью матрос и, повернувшись кругом, что называется «рубанул» строевым шагом. Струйки грязи полетели из-под его ботинок, обрызгав брюки Черноуса. Тот только усмехнулся, добродушно посмотрев вслед уходящему.

— Старается он, товарищ лейтенант, — сказал спокойным и довольным голосом Черноус. — Молодой еще, нет навыка. А матрос из него выйдет добрый.

— Пожалуй, — ответил неопределенно Карасев и, взглянув на наручные часы, пошел. За ним все той же плотной шеренгой двинулись матросы.

В конце набережной лейтенант остановился, снова взглянул на часы. Время дежурства истекает, а патруль не задержал ни одного нарушителя порядка, не сделал ни одного замечания, если не считать незадачливого молодого матроса. Лейтенант был доволен этим, но комендант, пожалуй, не поверит, скажет: «Плохо, значит, несли патрульную службу». Пусть так. Но не задерживать же людей специально для того, чтобы отчитаться в старательности и бдительности?!

— На нашем маршруте порядок, — твердо проговорил вслух лейтенант и, обращаясь к матросам, добавил: — Все-таки надо бы, товарищи, пройти еще раз по Речной и Красноармейской улицам. Времени у нас — только-только дойти до комендатуры. Сделаем так. Старший матрос Черноус и матрос Нагибин — идите по Речной. Старший — Черноус.

— Есть!

— Пройдете до конца улицы — и на площадь. Там встретимся. Без надобности не задерживаться.

— Есть!

— Идите.

Черноус и Нагибин свернули на Речную, а лейтенант с третьим матросом пошел по Красноармейской.

Едва офицер скрылся из глаз, Нагибин удовлетворенно хлопнул ладонями и проговорил:

— Удачно получается. Чудеса! Ты подожди здесь, Федор, а я на минутку забегу к знакомой девушке. Договориться надо кое о чем.