— Холмс, — начал я нерешительно, — о чем вы не успели спросить профессора Адльтона?
— Сыграл ли стыд какую-нибудь роль в его решении отправиться в Бодмин-Мур, несмотря на явную опасность, — пожал плечами Холмс.
— Стыд? Должен признаться, что не вполне вас понимаю.
— Вы, должно быть, забыли наш вчерашний разговор. Помните, я спросил вас, по какой причине вы захотели бы утаить от жены некое событие в своем прошлом? Ваш ответ позволил мне многое понять, причем не только в вашем характере, мой дорогой друг. Вы сказали, что речь могла бы идти о каком-то поступке, которого бы вы стыдились. Я хотел выяснить, не было ли стремление скрыть какой-то постыдный эпизод побудительным мотивом и для профессора Адльтона.
Гейдон Каупер, блестящий студент, внес свой вклад в успех книги профессора Адльтона, и хотя мы не знаем этого достоверно, я убежден, что профессор принимал участие в том заседании, на котором Гейдона Каупера исключили из университета. За это решение проголосовали единодушно, никто не выступил в защиту Гейдона Каупера, даже его профессор. Если это было действительно так, то подобное обстоятельство объясняет, почему Гейдон Каупер так жаждал мести. В этом случае понятно, почему профессор решил отправиться в Корнуолл.
Возможно, он захотел встретиться со своим бывшим студентом лицом к лицу и, извинившись перед ним, помириться. Если намерения профессора Адльтона действительно были таковы, то он трагически опоздал. Слишком поздно было и для нас пытаться разрешить загадку. Но все это — лишь теория, не больше, Ватсон, и я не хотел бы выдвигать ее на официальном расследовании. Будет лучше, если ее похоронят вместе с жертвами.
Вскоре из Бодмина пришел фургон с двумя полицейскими из местного полицейского участка. С их помощью мы погрузили тела профессора Адльтона и Гейдона Каупера. Их положили рядом в задней части фургона и накрыли брезентом.
Как заметил тогда Холмс, по иронии судьбы только смерть объединила и примирила их.
Грустная процессия тронулась в путь из Уил-Агнес в сгущавшихся сумерках: впереди ехал фургон, а позади всех в экипаже Гейдона Каупера сидел Холмс. Мы обнаружили этот экипаж позади эскарпа на дороге, которая вела в деревушку Минионз. Поэтому мы и не слышали, как он подъехал. Только вороны, с карканьем закружившиеся над ним, насторожили Холмса.
День угасал, и в сумерках пейзаж становился все более элегическим. Контуры смягчились, склонившиеся под ветром деревья уже не казались зловещими, а навевали печаль, напоминая своими неясными очертаниями силуэты плакальщиц.
На официальном расследовании, которое проводилось позднее в Бодмин-Мур, мы с Холмсом дали показания. Дочь профессора Адльтона также присутствовала, но его вдовы не было. Тогда-то мы и узнали о той роли, которую сыграл в трагических событиях Монтегю Уэбб. Стали известны и некоторые факты из жизни Гейдона Каупера после исключения его из Оксфорда.
Из-за своего неуравновешенного характера, который столь ярко проявился в Оксфорде, Гейдону Кауперу несколько раз пришлось расставаться с местом частного учителя. В последний раз он лишился работы незадолго до трагических событий на пустоши Бодмин-Мур.
Что же касается древнего британского захоронения, то оно действительно было обнаружено на пустоши Бодмин-Мур, только не Монтегю Уэббом, а Гейдоном Каупером, обследовавшим пустошь в бытность свою в Лаунсестоне. Он раскопал древнее захоронение и позднее уговорил Монтегю Уэбба, состоявшего членом местного Исторического общества, сообщить профессору Адльтону, что это якобы он сам сделал открытие, и пригласить его в Бодмин-Мур. Свой обман Гейдон Каупер выдал за невинную шутку, в чем совершенно убедил Монтегю Уэбба. «Вы только представьте себе, — твердил ему Каупер, — как обрадуется и будет приятно поражен профессор Адльтон, когда, прибыв на раскопок увидит своего бывшего ученика». Розыгрыш обещал быть великолепным, и Монтегю Уэббу в нем отводилась важная роль.
Однако Уэбб переусердствовал в своем желании убедить профессора Адльтона в подлинности якобы совершенного им открытия. По своей инициативе он послал профессору несколько черепков из собственной коллекции древностей, утверждая, будто они были извлечены им из захоронения.
Подводя итоги официального расследования, коронер признал, что с трудом понимает мотивы, которыми руководствовался Гейдон Каупер. Коронер высказал предположение, что погибший по каким-то неясным причинам питал к профессору Адльтону глубоко укоренившуюся зависть. Выслушав показания свидетелей о многочисленных необъяснимых поступках Гейдона Каупера, коронер, не колеблясь, вынес постановление о том, что Гейдон Каупер, находясь в состоянии временного помешательства, убил профессора Адльтона, после чего покончил жизнь самоубийством.
Свою постыдную тайну (если таковая существовала в действительности) профессор Адльтон унес с собой в могилу, как того и желал Холмс.
Поговорить с мисс Адльтон после окончания официального расследования не представилось возможности. В Бодмин она прибыла вместе со своим поверенным, и едва заседание закончилось, они сразу же сели в кеб и отправились на станцию.
Думаю, что Холмс написал письмо, в котором выразил сожаление по поводу того, что не сумел предотвратить смерть ее отца. Однако не в его характере было откровенничать со мной о столь личного свойства деталях. Знаю лишь, что в течение нескольких дней по возвращении из Бодмина он пребывал в скверном настроении и проводил время либо у себя в комнате, играя на скрипке, либо на диване в нашей гостиной, угрюмо уставившись в потолок. Только после того, как однажды вечером к нам заглянул инспектор Лестрейд, чтобы попросить Холмса о помощи в расследовании необычного дела о поддельном Гольбейне, к моему старому другу вернулось доброе расположение духа.
Примерно через месяц за завтраком Холмс наконец напрямую упомянул о деле Адльтона.
Просматривая свежий номер «Таймс», он заметил:
— Тут внизу, на третьей странице, вы найдете заметку, которая может показаться вам интересной, Ватсон.
Это был короткий отчет, в котором после краткого перечисления обстоятельств гибели Гейдона Каупера говорилось следующее:
«Среди оставшихся после его смерти вещей были обнаружены предметы из древнего британского захоронения, которое он, видимо, раскопал незадолго до смерти. Среди этих предметов — некоторые редкие экземпляры изделий доисторических гончаров и великолепной работы каменный топор, который, по мнению изучавших экспонаты экспертов, принадлежит к числу самых замечательных предметов того периода, открытых за последние годы.
Ввиду отсутствия наследников вся коллекция передана в музей Труро, где она будет выставлена для всеобщего обозрения».
— И снова ирония судьбы, на этот раз последняя, Ватсон, — прокомментировал Холмс, когда я отложил газету.
— В каком смысле? — спросил я, не вполне понимая, что именно он имеет в виду.
— В том, что такое открытие не только увенчало бы славой профессора Адльтона и было бы достойным завершением его научной карьеры как археолога, но и во многом способствовало бы восстановлению репутации Гейдона Каупера. Впрочем, все слишком поздно, мой дорогой друг! Слишком поздно!
Взяв в руки газету и потрясая ею, Холмс добавил:
— Кстати сказать, Ватсон, я был бы весьма вам признателен, если бы вы воздержались от публикации своего отчета об этом деле. Как большой почитатель сочинения профессора Адльтона, я не хочу, чтобы на его репутацию пала хотя бы малейшая тень. Равным образом, как и на мою собственную.
— На вашу?! — воскликнул я, пораженный.
Несколько мгновений Холмс с мрачным видом смотрел мне прямо в глаза. Затем резко сказал:
— Провал может вызывать такое же чувство стыда, как и любое другое проявление человеческой слабости. В данном конкретном случае я предпочел бы, чтобы мой провал не был известен широкой публике.
