И в школьных тетрадках учительницы Назаровой она тоже могла рыться, не возбуждая подозрений,— дверь ее комнаты выходит прямо в кухню…
Я уже видел перед собой ее красивое лицо в совсем новом непривычном свете: в глазах затаенное коварство, тонкие губы змеятся в ехидной улыбке.
Она! Она!
Все, нервничая, посматривали на стенные часы.
Девять часов…
Пять минут десятого…
Восемь минут десятого.
Наконец открылась дверь. Последний, Сечкин.
— Что так долго?— спросил Глеб Максимович.
— Ждал. Вышла только около девяти — вчера поздно работала вечером.
— Конечно, не она?
Почему Глеб Максимович так уверен? Ах да, иначе Сечкин задержал бы ее, привел бы с собой.
— Письмо не тронуто.
Дома лежало?
— Нет, у нее в сумочке. Говорит, хотела отпроситься с работы — и сразу на хлебозавод. Очень уж жаль ей Изосимова. Понятно — женщина!
В небольшую стопку писем на столе Глеба Максимовича легло еще одно-последнее.
Операция провалилась.
Среди адресатов Дяди не было. Или же он оказался умнее и осторожнее, чем мы предполагали.
И Зинаида Григорьевна… Я фыркнул, полный презрения к самому себе. Нет, каким олухом надо быть, чтобы заподозрить фашистского шпиона в этой милой, мягкой женщине!
Все были удручены, не только я один. Лишь Глеб Максимович не терял оптимизма, по крайней мере, внешне; в душе он досадовал, может быть, больше всех.
— Что ж, обошла лиса один капкан, угодит в другой.
Придется основательно взяться за прошлое всех семерых… Давайте сейчас перекур на десять минут, а потом когда соберемся, больше чтобы здесь не дымить. А то задохнемся раньше, чем выудим Дядю.
Курильщики потянулись в коридор. Я подошел к столу, стал бездумно перебирать письма. Да, напрасно Изо-симов вываливал язык от усердия. Интересно, огорчится он или обрадуется? Наверное, все-таки огорчится: он явно надеялся спасти свою шкуру за счет Дядиной. Даже сам переписать предложил, когда проткнул бумагу и заметил на моем лице недовольство,— подумать только, на какие жертвы шел человек!
Да, но где же эта дырочка?
Я со все возрастающим удивлением вертел в руках письмо, адресованное Зинаиде Григорьевне. Вот здесь он проткнул, когда ставил точку. Ничего нет!
А не путаю ли я? Может, не Зинаиде Григорьевне предназначалось последнее письмо — другому?… Нет, ей, ей! Изосимов писал по порядку, а ее фамилия стоит у меня седьмой в списке.
Как же так? Было отверстие — и исчезло?
Переписано? Она проявила, а потом переписала? Ведь у Изосимова такой почерк — подделать нетрудно. Учуяла ловушку? Или просто так, на всякий случай?
Я, опасаясь попасть впросак, внимательно осмотрел письмо. Кажется, да!"А» и «о» круглее, чем в остальных письмах. И нажим не такой…
-Товарищ полковник!— позвал я дрогнувшим голосом. Товарищ полковник, посмотрите.
И началось…
Сотрудники отправленные на комбинат, позвонили:
— Нет ее на работе. Отправилась в баню…— Немедленно туда!— приказал Глеб Максимо-вич. - Я сейчас подошлю вам Люду и Елизавету Ивановну, пусть проверят!
Положил трубку и сказал всем нам, напряженно прислушивавшимся к разговору.
— Для очистки совести. Все равно бесполезно. Она задала ходу, можно не сомневаться.
Тут же сбъявили о срочном розыске скрывшейся. На контрольно-пропускные пункты и на вокзал послали людей с фотографией Зинаиды Григорьевны. Отдали телеграфное распоряжение о поисках в уже отошедших за это время от нашей станции поездах.
Ее обнаружили в пассажирском поезде, который шел в сторону Энска. У сотрудников, прочесывавших состав, хватило смекалки проверить водившую их по одному из вагонов проводницу. Ею оказалась сама Зинаида Григорьевна — в железнодорожной форме, с фонарем, все чин по чину. Сумела уговорить вконец измученную хозяйку вагона прилечь в служебном закутке, предложив по доброте душевной заменить ее.
Доставленная поздним вечером к Глебу Максимовичу, она не выглядела особенно взволнованной или удрученной. Кивнула мне как старому знакомому-полковник попросил записывать предварительный допрос. Сказала с усталой улыбкой:
— Меня приняли за кого-то другого — как вам это нравится?
— Почему вы уехали, никого не предупредив? спросил Глеб Максимович.— Вы же находитесь на работе.
— Главный бухгалтер отпустил меня — можете проверить.
— Уже проверили. В баню.
— Видели, какая там очередь? Я бы все равно сегодня не попала. А день свободный. Вот и решила съездить в деревню за продуктами. Кстати, ваши люди отобрали семь тысяч рублей — они не исчезнут?
В таком духе шел весь разговор. Зинаида Григорьевна отвечала на вопросы полковника уверенно, без тени растерянности. Но все находился у нее толковый, внешне правдоподобный ответ. Когда же Глеб Максимович спросил, как могло случиться, что с письма исчезло отверстие, проделанное до отправки, она пожала плечами:
— Одно из двух: либо отверстие кому-то приснилось, либо письмо заменили на почте.- И добавила, по реходя в наступление:— Думаете, я беззащитна против провокаций? Я требую, чтобы вы немедленно сообщили на фронт, мужу, о моем аресте.
— Сообщим, сообщим, будьте спокойны,— пообещал полковник.
Пришел с почтамта Арвид; он отпрашивался на переговоры с Москвой. А вернувшись, повел себя крайне странно. Открыл дверь кабинета, где шел допрос, вызвал в коридор Глеба Максимовича и шептался с ним там минут пять.
— У вас нет папирос, Витя?
— обратилась ко мне Зинаида Григорьевна с наглой фамильярностью.
— Не курю!— бросил я.-И прошу не называть меня так.
— А как? Товарищ лейтенант?— Она мило улыбнулась.-Или лучше - гражданин лейтенант?… А, понимаю! Боитесь ответственности за знакомство со мной?
Глеб Максимович вернулся вместе с Арвидом.
— Отвечайте на вопросы лейтенанта.
— Пожалуйста,— пожала плечами Зинаида Григорьевна.— Мне все равно, на чьи.
— Я о вашей бытности в Латвии,— начал Арвид. - Вы тогда сказали неправду?
— То есть?— подняла брови Зинаида Григорьевна.
— Вы у нас не жили.
Вместо того, чтобы возразить или согласиться, она вдруг расхохоталась, запрокинув назад голову. Арвид спокойно переждал этот приступ веселья:
- Я берусь доказать.
- Даже так?— Зинаида Григорьевна положила ногу на ногу — что ж, давайте, мне любопытно!
Какая наглость! Я посмотрел на Глеба Максимовича: неужели не оборвет? Но он молчал.
— Да, вы знаете мой город,— продолжал Арвид. - Но знаете по описаниям. Недостаточно подробно. До войны выпускался проспект для иностранных туристов. Вот оттуда вы знаете и Дом рухнувших надежд, и беседки на Новофорштадтском озере, и нашу главную улицу. Все ваши знания оттуда. Из проспекта.
— Значит, вам не хватило подробностей,— констатировала она едко.
— Да.
— Пожалуйста, могу добавить…
И пошла сыпать: рядом с Домом рухнувших надежд такой-то дом справа, такой-то — слева. Улица там проходит такая-то, на углу галантерейная лавчонка без окон, с одной только стеклянной дверью и колокольчиком над ней…
Нет, Арвид, кажется, дал маху! Чувствуется, все правда, все видено собственными глазами.
Остановилась, спросила с издевкой:
— Еще? Или хватит?
— Вы только про Дом,— невозмутимо отозвался Арвид.
— Хорошо, теперь пойдут беседки.— Она смеялась над ним, нисколько не таясь.— Они метрах в ста от озера, верно? Дорожка к самой воде из красной черепицы, у вас такой кроют крыши. Да, вот что - пол в беседках паркетный. Удивительно, правда?— она уже обращалась к Глебу Максимовичу.— В открытых, доступных дождю и ветру беседках вдруг великолепный узорчатый паркет ный пол! И на крышах — они как купола, круглые — ост рые позолоченные вершинки, вроде бы кончики пик.
А стены из переплетенных мелкими клетками палочек…
— Достаточно,— остановил ее Арвид.— И вы утверждаете, что все это видели сами?
— Боже мой, до чего подозрительный народ!… Да, да, заявляю еще раз и прошу занести в протокол, что я жила там, у вас, с января сорок первого по двадцать шестое июня — этот страшный день я запомню на всю жизнь. Ваши милые соотечественники довольно нелюбезно стреляли нам в спины…
