Майор Антонов словно угадал мои сомнения.
— Хозяйничайте, товарищ полковник.
— Нет, нет, вы нисколько не мешаете!
— Извините, дела. Получаса вам хватит?
— Вот так!— Глеб Максимович провел рукой выше бритой головы.
Антонов вышел, не одевшись. Я точно знал, куда. К Ухарь-купцу — иначе не пройдет и пяти минут, как тот припрется сюда со своими красными чернилами из порошков и остро отточенными карандашами.
Я доложил Глебу Максимовичу о результатах поездки, прежде всего о телеграмме до востребования и о личности Станислава Васина. Он расхаживал по кабинету, держась обеими руками за спину, и негромко покряхтывал, откидывая назад туловище. В военной форме и блестящих, очень старательно начищенных сапогах он выглядел совсем еще молодым, если бы не его вынужденная гимнастика.
Выслушав анкетные данные Васина, сказал:
— Все совпадает.
Совпадает с чем?— не понял я.— Анкету заполнял он сам. Уже в госпитале.
— Мы запросили через Москву партизанский отряд, там подтверждают. Больше того, они представили его к медали «Партизану Отечественной войны». Вот!— Он развернул передо мной копию наградного листа.— За храбрость и мужество, проявленные во время освобождения захваченных фашистами советских женщин. И фотокарточка.
Я повертел в руке прямоугольный кусочек тонкого картона. Фото неважное, делалось, вероятно, любителем в партизанском отряде. Всмотрелся в лицо. Зачесанные назад светлые волосы, чуть вздернутый над приподнятой верхней губой нос.
— Знаете его?— полковник остановился рядом и через мое плечо тоже стал вглядываться в фотоснимок. -Он?
— Он.
Глеб Максимович опять зашагал от стола к двери.
— Может, мы с вами совсем не туда копаем?— за говорил он.— Может, за тенью гоняемся, за химерой?
А тем временем совсем другой, совсем в другом месте пролезает, а?
Что я мог ответить? Да и не спрашивал он меня. Просто думал вслух. Все-таки я сказал:
— С телеграммой странно. Почему он скрыл от мед сестры?
— На всякие «почему» есть десятки и даже сотни «потому». Забыл, не придал значения, беспокойный характер — далеко не каждый поступок объясняется чистой логикой… Но поглядим еще, поглядим. Отдохните до вечера, а в восемь — в тот самый домик. Товарищ Ванаг на след вышел, может быть, придется вас к нему подключить…
У Арвида дела обстояли благополучнее. Ему удалось выцедить важное из того немногого, что осталось в памяти соседей Клименко. В день самоубийства старик то ли собирался куда-то в гости, то ли кого-то ждал к себе. Надел свой выходной костюм, который у него сохранился еще с давних времен, сходил в парикмахерскую, словом, в самоубийцы явно не метил. Скорее всего, его напоили водкой с сильной дозой снотворного. При вскрытии оно было обнаружено, но тогда экспертиза на нем не сделала особого акцента, так как Клименко страдал бессонницей и выклянчивал по аптекам всякие порошки и таблетки.
И еще одна немаловажная находка: на верхнем крюке, который так неотступно привлекал к себе внимание Арвида, при повторном исследовании обнаружили микроскопические следы веревки, той самой, снятой с шеи покойника. Это могло означать, что убийца сначала пытался подвесить тело повыше, но потом, поскольку сил не хватило, вынужден был довольствоваться нижним гвоздем.
Отсюда следовал вывод: убийца действовал в одиночку, двое легко подняли бы одурманенную жертву; учитывая к тому же небольшой вес хилого, сухонького Клименко, убийцу надо искать среди людей слабого телосложения.
Почему-то сразу подумалось о гемофилии. Интересно, как она сказывается на физическом развитии человека?
Но тут же я отбросил эту мысль.
Ведь Станислав Васин в день убийства находился еще в госпитале…
Я и завидовал Арвиду, и радовался его успеху — хоть один из нас двоих не завалил задания. Никто не мог меня обвинить в нерасторопности или в какой-либо неточности. Наоборот, Глеб Максимович сказал, что все сделано правильно. Но я никак не мог отделаться от чувства досады. Словно сам был виноват в том, что следы, по которым меня послали, никуда не привели.
Что же теперь? Прежде всего — пообедать. А потом до восьми посидеть в отделении над бумагами. Фрол Моисеевич и в самом деле запарился — надо помочь.
Не было бы работы, я бы ее все равно придумал. Потому что иначе пришлось бы идти к Седому-боевому. А на это у меня сейчас не хватало духу. Не сумею я утаить ничего. Он сразу почует неладное по моему лицу.
Потом, потом! Завтра, послезавтра, позднее. Пусть малодушие, пусть трусость — не могу…
Я уже был на улице, когда меня окликнули. Обернулся: мой «квартирант», старший лейтенант Кузьминых с листком в руке.
— Забыл сказать: вас утром спрашивали.
— Кто?
Я почему-то сразу подумал: старуха Барковская, пух-перо. И очень удивился, когда прочитал на листке: «Васина Матрена Назаровна».
— Именно меня?
— Именно вас. Очень взволнованная. Я предложил ей пойти к Фролу Моисеевичу, она сказала: «Нет, лучше еще зайду…».
Васина. К тому же очень взволнованная… Это меняло все планы. Я двинул на комбинат, включив наивысшую для моей ноги скорость.
По дороге, уже на территории комбината, мне встретился Изосимов. Пепельный какой-то, небритый, смотрит в мою сторону и не замечает.
— Зазнался, товарищ Изосимов!
— Ой!— встрепенулся.— Здравствуйте, товарищ лейтенант. Замечтался я.
— Знаю, о чем вы мечтаете! Голубоглазая, румяная, вся в светлых кудряшках.
Он усмехнулся:
— У моей глаза желтые, как у кошки. И когти тоже.
— Бросьте заговаривать зубы!— я погрозил ему пальцем.— Словом, вам из Энска привет.
Вот теперь проняло. На серые щеки полез румянец.
— Были там?
— Да, и медсестру Богатову тоже видел. Обижается на вас Богатова. Каждый день писем ждет — и все зря!
— Напишу, обязательно напишу. Знаете, поездки, поездки, без конца и края…
Мы разошлись, каждый в свою сторону. А шагов через двадцать, будто подчиняясь какому-то общему сигналу, обернулись одновременно. И хотя Изосимов тут же улыбнулся и даже фамильярно махнул рукой, я успел заметить тревогу в его взгляде.
Почему он встревожился? Из-за Богатовой? Или… Эх, не спросил я там, знались ли они со Станиславом Васиным, когда лежали в госпитале.
Хотя что я! Изосимов выписался и уехал задолго до того, как туда поступил Васин.
Мерещится всякая ерунда!
Я зашагал быстрее…
На первой же минуте Васина горько меня разочаровала.
— Искали меня, Матрена Назаровна?
— Новость у меня нехорошая, уж не знаю, сгодится вам или нет… Вот вы давеча про Тихона спрашивали, про Клименко,— так, ведь знаете, он удавился.
И что?— я придвинулся ближе.
— Ну, повесился, понимаете?
Вот и все! А я несся, как мальчишка, не щадя больной ноги, в ожидании чего-то существенного, важного.
— Знаю, Матрена Назаровна, знаю,— у меня вырвался невольный вздох.— Еще в тот раз знал.
— Ну да? Что ж мне-то не сказали?
— Расстраивать не хотел.
— Оно бы к моему горю немного прибавило.
Старательно вытерла о передник правую руку, явно собираясь прощаться. Я спросил торопливо:
— Жизнь-то у вас налаживается?— Хотелось, раз уж я здесь, порасспросить ее о Станиславе.
— Да как сказать!— Забудусь — ничего. Вспомню опять худо.
— Все-таки с сыном легче, чем одной, верно?
— Ой, да когда я его вижу! Нагрузили парня по гор ло. Только к ночи заявляется.
Нет, ничего я так не узнаю!
— Подарок-то его хоть кстати в хозяйстве пришелся?— ввернул про швейную машинку, которую он купил в Энске — верно ли, что для матери вез?
Впервые тонкие сухие губы старухи раздвинулись в некое подобие улыбки.
— Подсунули ему радость на барахолке. Дите, ну форменное дите! Ни шить на ней, ни настроить — переломано все и заделано наглухо. Хоть признала Станислава по ней — и на том спасибо.
— Как?— не понял я.
— Ну, подошел поезд, народу высыпало, что гороху из дырявого мешка. И все солдаты, солдаты — как при знать? А он в письме отписал: купил, мол, вам, маманя, машинку швейную. Ну, я по ней и высмотрела: на всех одна машинка только и была.
