Татищев приехал проверить, как идет строительство уктусской школы. Рабочие укладывали пятые венцы и размечали места будущих окон.
С Татищевым был и будущий учитель, дьячок Петр Грамотчиков. Василий Никитич внимательно осмотрел углы венцов и заметил сопровождающему их мастеру:
— Хорошо складываете, не по старинке.
Степан со знанием дела ответил:
— Как же, не «в обло» кладем — «в лапу».
— Правильно, чай, не хоромы боярские строим, а храм просвещения. Хорошо, хорошо. А что, Степан, сколько окон будет в классе?
— Так три, ваше благородие. Вот, как по чертежу указано.
— А ты, Степан, сделай четыре, пусть свету поболе будет. Сладишь?
— Так мне что, как скажете, так и сделаем.
— Вот и договорились.
Возле строительства сновала стайка любопытных пацанят.
— Вот они, дьяк, твои будущие ученики, — обратился Татищев к Грамотчикову. — Будущее нашей горной столицы…
Грамотчиков и Степан с недоумением глянули на Татищева.
— Что, удивил я вас? Да, да, будет здесь большой город-крепость. Самый большой на Урале. Будем выше по течению Исети плотину бить, завод новый строить. Да такой, каких не только Россия, а и вся Европа не видывала! Лес-то для нее уже готовить начали. Избы рубят. Скоро тут такое развернется! А, вот эти пацаны выучатся в наших школах и будут грамотными мастерами. В люди выйдут. Они — наше будущее. Им поднимать славу уральского металла…
Мальчишки, слыша, что речь идет о них, сбились поближе. О чем-то переговаривались и смущенно отворачивались от смотревшего на них Василия Никитича. Один из них, набравшись смелости, обратился к Татищеву:
— А Ленька Пузо вчерась говорил, что кто в школу пойдет, того на ночь сечь будут кажный день, а утром на горох ставить! Ему отец сказывал…
Выкрикнул и спрятался за спины товарищей. Татищев повернулся к Грамотчикову:
— Это кто же такой отец у Леньки Пузы?
Пацаны весело засмеялись.
— Так это подьячего сын, Ерофея Пузова.
— Ко мне его пришли, Ерофея-то. Завтра поутру.
Татищев повернулся к пацанам:
— Неправду вам Ленька сказал. Ежели, конечно, кто вести себя плохо будет, безобразия какие там творить, так тут уж без порки не обойтись. А что, вас отцы за шалости не порют? Так это для науки не вредно, а очень иногда полезно бывает. И ума весьма прибавляет, — закончил он шутливым тоном.
Пацаны закричали:
— Порют, дяденька, порют! Нам не привыкать! А на горох ставить будут?
— А вот на горох ни синь пороху ставить не будут. Это я вам обещаю! Так придете в школу записываться?
— Придем, дяденька, придем, — закивали мальчишки.
— Вот и ладно. Ну, не подведите, а дали слово — держите. А кто из нуждающихся, того на казенный кошт возьмем.
Обратился к Грамотчикову, да так, чтобы пацанам было слышно:
— Слышь, Петр, Записывай всех, а у кого родители супротив будут, таких в отдельные списки заноси и мне докладывай!
— Будет исполнено, Василий Никитич, — подыгрывая Татищеву, отрапортовал Грамотчиков.
— Будет исполнено! — передразнили мальчишки и, хохоча, убежали разносить новость по слободе.
— Ну, пошли по селу трезвонить. С самим горным начальником подружковались! — пошутил Степан.
Татищев посмотрел вслед пацанам и проговорил:
— Так ты, Степан, смотри, к сентябрю надо построить.
— Построим, Василий Никитич, не сумлевайся. За нами дело не станет.
— Хорошо. Если что нужно будет, сразу ко мне обращайся. Время нас ждать не будет.
Татищев сел в стоящую неподалеку карету и поехал в управление.
В кабинете его дожидались Бурцев и Блюэр.
— Что, так и сказал?
— Так и сказал, Василий Никитич! Щенком обозвал, надо же! Каков подлец!
Бурцев ударил кулаком по столу:
— Да будет на него управа-то?!
Татищев был взволнован, но старался в этот раз сохранять самообладание.
— Я в Берг-коллегию уже два письма с нарочными отправил о его подлостях. Пропали оба. Даже до Кунгура не добрались.
— Понятно, — встрял Блюэр. — Это его рук дело. Что же мы, так и будем в осаде здесь сидеть?! Надо что-то придумать.
— Есть одна думка…
Татищев встал, посмотрел в окно:
— А вот и наш ответ Демидову…
В дверь постучали. Вошел сержант:
— Господин капитан! Вызывали?
— Входи, входи, Бердышев. Знакомьтесь, господа. Сержант Тобольского полка Иван Бердышев. Прошу любить и жаловать. Вызывал я тебя по одному делу, начинать придется с другого. Вот сейчас мы тут все вместе будем думать, как пробиться из осадного положения. Итак, начнем с рекогносцировки местности. Блюэр, ландскарту!
Трое демидовских головорезов, с заряженными штуцерами, лежали в засаде. Коней привязали позади, в овраге. Прямо перед ними лесная дорога выходила на небольшую, хорошо просматриваемую поляну. Троица поджидала очередного татищевского курьера. Одним из них был Андрюха Журавлев. Второй, здоровый детина, со шрамом через все лицо, за главного. Третий, маленький чернявый живчик, нетерпеливо вглядывался в дорожный просвет через прицел штуцера. Второй весело сказал ему:
— Не хари, Кузя. Ты че ножонками-то сучишь, аки кролик в смертный час?
Кузя покосился и с ухмылкой ответил:
— Да у меня, Триша, завсегда так наперво. А как целить начинаю, так проходит.
Трифон обернулся к Андрюхе:
— Журавель, слышь? Ты это, в голову цель, а мы уж пониже вдарим, по требухе. Да коня, смотрите, не заденьте.
Андрюха молча кивнул в ответ. Стрелять в человека, тем более в своего однополчанина, совсем не хотелось. Но с волками, как говорится, жить… Впереди послышался топот копыт. Бандиты насторожились. Трифон поднял вверх ладонь. Все трое навели оружие на дорогу.
На поляну выехал всадник, одетый в офицерскую форму. Это Бердышев. Ехал неторопливо и осторожно. Видно было, что он опасается за свою жизнь. Трифон прицелился и скомандовал шепотом:
— Пали!
Грохнули три беспорядочных выстрела. Всадник упал с коня. Все трое сорвались с места и подбежали к нему. Трифон расстегнул его куртку, пытаясь найти документы. Под одеждой «убитого» он наткнулся на металлический панцирь, закрывающий тело. Бердышев застонал и пришел в себя.
— Где документ? — крикнул ему Трифон.
Бердышев показал пальцем куда-то позади себя. Трифон обернулся. На поляну выехал отряд всадников во главе с офицером. Они быстро окружили троицу бандитов.
— Вяжи их, ребята! — скомандовал офицер.
Всадники соскочили с коней и навалились на бандитов. Один из них крикнул:
— Братцы! Я Журавеля спымал! Вот Бурцев-то порадуется!
К Бердышеву подошел офицер, помог подняться:
— Ну, как ты?
— Да вроде обошлось. Две пули в грудь. Хорошо, что войлоку изрядно проложил. А все одно — садануло, как оглоблей.
— Ничего, главное — жив остался. До свадьбы заживет!
— Так женатый я! — улыбается Бердышев.
Офицер улыбнулся. Трифон повернулся к Андрюхе:
— Что, свово пожалел, падла?
Андрюха смолчал в ответ и старался не глядеть на Трифона. Связанных поволокли к спрятанным в овраге коням и, перекинув через седла, тронулись в обратный путь…
Третье донесение Татищева дошло по назначению. Демидову было указано из столицы о недопустимости чинимого им беспредела.
На плацу Тобольского полка, у казармы, были выстроены в две шеренги, лицом к лицу солдаты. В руках палки. Все мрачны, каждый понимал, что сам может оказаться в следующий раз на месте наказуемого. Только один Сморчок плотоядно улыбался. Чуть в стороне стояли барабанщики, готовые по команде играть дробь. Вот из деревянного строения, служащего гауптвахтой, два солдата и сержант вывели раздетого Андрюху, со связанными спереди руками. Конец веревки держал Бердышев. В Андрюхиных глазах не было страха. Только ненависть и упрямство. Он что-то шептал засохшими, потрескавшимися губами, словно молитву читал. Бердышев отдал одному из солдат команду. Тот достал холщовый мешок и надел Андрюхе на голову. На плац из канцелярии вышел майор Бриксгаузен. Остановившись, смотрел некоторое время на Андрюху, затем на солдат, скользя взглядом по обеим шеренгам, будто проверяя готовность выполнить очередной приказ. Наконец поднял руку в перчатке и дал отмашку. Барабанщики заиграли дробь. Андрея повели сквозь строй. Каждый ударял его по спине палкой. Офицеры зорко следили, чтобы никто не шельмовал. Все отпускали удары с одинаковой силой. Так, что и не скажешь, что жалеют Андрюху, но и не особо усердствовали. Один лишь Сморчок, дождавшись очереди, аж выпрыгнул из строя и с большого замаха опустил что есть сил палку на спину Журавлева. Со всех сторон послышалось:
