— Не пойду я.
— Это как понимать? А, Леонтий?
— Генерал — Петра-сатаны слуга. Не можно мне с ним якшаться. Лучше на костер. Я на Антихриста работать не буду.
— Эх ты, дурья твоя башка! Все бы вам на костер! А кто веру держать будет? Много ли вас осталось? Так будете свою линию гнуть, дак всех вас и порешат заодно. Што, мало ваших со свету сжили? То-то! Тут хитрей надо быть да вперед смотреть. Ежели с властью не ссориться да работу свою справно делать, глядишь, и послабление от нее будет. Поди, не желаешь худа детям-то своим?
— Не желаю.
— Вот и я про то. Ты давай подумай. Я тебя прошу. Знаю, что могу из тебя ремни нарезать или медведям скормить, а заставить не могу. Тебя — нет. А вот попросить — могу. Смотри, сам Никита Демидов тебя просит.
Леонтий стоял, опустив голову и теребя в руках шапку.
— Что, пойдешь?
— Акинфий Никитич! А можно, я сперва к старцу Прокопию в скит наведаюсь? Как он скажет — так тому и быть.
— Хорошо, Леонтий. Это правильно. Навести его. Да привет от меня передай. Спроси, ежли чего надо, так пусть без стеснения. Я завсегда помогу. Иди.
Злобин ушел.
На окраине Полевского, на небольшом валу, стоял Татищев и разговаривал с подпоручиком-артиллеристом. По обе стороны от них расположились замаскированные артиллерийские точки. Солдаты-пушкари были готовы к бою.
— Сведения точные? — спросил Татищев.
— Точные, господин капитан. Человек надежный.
— Три дня уже ждем.
— Лучше б они передумали.
— Нет, урок преподать им надобно, чтобы впредь неповадно было.
Татищев рассмотрел в подзорную трубу лежащий впереди, за полем, участок леса.
— Кажется, подпоручик, ваш человек и впрямь надежен. Смотрите!
Татищев передал офицеру трубу. Тот, глянув в нее, быстро вернул и обернулся к солдатам:
— Приготовиться к бою!
Татищев и подпоручик спрыгнули в окоп. Со стороны не видно ни пушек, ни пушкарей. Стоит себе мирный поселок — бери— не хочу. На опушке леса появились всадники. Издалека видны бликующие на солнце пики и металлические нагрудники башкир. Конники в шапках с лисьими хвостами рассредоточились в линию атаки. Вот послышался гортанный крик батыра — и конная лава обрушилась сверху с криками «Алла!» на поселок. Батарея молчала. Три сотни башкир неслись с пиками и саблями наголо. Снег вылетал из-под копыт, образуя большое и страшное, живое, бело-рыжее облако, несущее смерть. Островками возвышались над ним головы всадников. Штуцеры болтались за спинами. С кем тут воевать! Порубаем и так. Когда до защитников осталось каких-нибудь две-три сотни метров, прозвучала команда «Пли!». Конная лава, будто налетев на невидимое препятствие, рассыпалась и стала ломаться, оставляя на поле брани трупы и раненых. Захрипели испуганные лошади. Снег покрылся кровью. Башкиры, поняв, что попали в засаду, попытались остановить своих коней и ретироваться. Но задние наседали на передних, отчего неразбериха только усиливалась. А пушки Татищева работали не умолкая. Сам он, высунувшись из-за бруствера, внимательно следил за нападающими и отдавал команды. Атака была отбита. Потеряв большую часть бойцов, остатки башкир поспешили уйти от огня врассыпную. Вдогонку им еще гремели выстрелы. Скоро только жалкая горстка недавно еще многочисленного отряда скрылась в лесу. Татищев обнял подпоручика.
— Виктория, брат! Полнейшая ретирада противника! Виват артиллерия!
— Виват, господин капитан!
Татищев прошел по номерам и поздравил солдат с первой крупной победой в этой еще только начинающейся битве за Урал, за могущество России и за то мирное будущее, которое, увы, всегда покупается только кровью.
В келье Прокопия сидели сам хозяин и Леонтий Злобин. Леонтий внимательно слушал старца. Тот говорил:
— Дров-то наломать да без пользы помереть — невелика заслуга. На Дону один чиновник предлагал тамошним нашим между принятием новых книг и виселицей. Все выбрали смерть. А дальше что? Кто в результате кого одолел?
— Так в царствие Божие ведь все попали! Вот оно, главное!
— Ты о царствии Божием думать думай, да и о Земле не забывай. Сначала здесь нам победу одержать надобно. Вот когда здесь мы Антихриста одолеем, тогда и на том свете нам за все воздастся. Нелегкая борьба предстоит еще. А ты помирать собрался.
— Значит, зря наши огненное крещение принимали?
— Зачем же его принимать? Чай, не одна никонианская церковь на земле. Есть истинная, наша. И пока она есть, не властвовать Антихристу над миром. На памяти моей на Керженце, на соборе, самосожженцы были отлучены и лишены церковного погребения и поминовения, аки «прельстители и прельщенные». Не гоже нам в угоду еретикам лапки-то вверх поднимать. Силой обрастать нам надобно. Вот Никита Акинфиевич правое дело делает. Осокины[7], к примеру, тоже. Посмотри, кто на заводах-то уральских в мастерах ходит. Наши. А купцы, заводчики кто? Опять наши. Почему на Ветке да на Иргизе в силу мы вошли? То-то! Вера наша капиталом прирастать должна. Обладать великими промыслами и торгами. Тогда и на местах чиновники посговорчивей будут, да и государь, видя такое положение дел, противу нас делать не будет.
— Так он, сатана, еретиков-то и поддерживает. Он их сторону принял.
— Он глава правительства, и, по слову апостола Павла, ему следует повиноваться. Государю, от вседержащая Божия десницы представленному, честь, покорение, благодарение и всеверное служение всеусердно воздавати. Такие мои тебе слова будут, Леонтий. Трудами своими восславляй веру нашу истинную, старообрядческую. Руки свои можно отдать для работы. Сопротивляться власти проку мало. Она сейчас, как никогда, сильна. Главное — душу надо сберечь, ибо вся сила нашей старой веры в ней. Хранить и преумножать надо веру истинную, елико возможно. Тогда и Антихриста одолеем, и настанет тогда царство Божие.
Леонтий поднялся.
— Благослови, отче!
Подошел к старцу, облобызал руки.
— Благословляю, Леонтий. Иди себе с Богом, ставь плотину, да не забывай разговора нашего. И сердце во гневе не содержи. Иди уже. Молиться буду.
Леонтий, поклонившись Прокопию, вышел из кельи. Старец последовал за ним. Выйдя на тропинку, Леонтий обернулся, положил поклоны, крестясь, и пошел прочь. Прокопий вслед окрестил его двоеперстно.
По лесной дороге двигался купеческий обоз. Трое саней без товара легко скользили по крепкому еще мартовскому снегу. Хорошо поторговавшие купцы, разгоряченные вином, весело напевали под нос, каждый свое. Неожиданно дорогу перекрыла сваленная сосна. Передние сани остановились. Седоки соскочили на дорогу, подошли к дереву и попытались сдвинуть его с места. В это время их окружили пять мужиков грозного вида, с ружьями наперевес. Вперед вышел Андрюха Журавлев. Купцы, со страхом глядя на него, сбились в кучку.
— Пощадите, братцы, не убивайте, — крикнул один из них.
— Мужики, — спокойно сказал Андрюха, — нам вас живота лишать не с руки. Обойдемся деньгами. Раздевайтесь!
Двое начали лихорадочно снимать с себя одежду. Третий, визжа и смешно подпрыгивая, побежал в сторону ближайшего кустарника. Прогремел выстрел. Бегущий споткнулся, остановился и медленно осел на снег.
— Митроха! Ты че, куды бы он делся?
— А я что, за ним, как за лосем, до вечера бы гонялся, что ли? — заоправдывался Митроха.
— Твоя правда, — согласился, немного подумав, Андрюха. — Вот иди и свежуй его.
Митроха подошел к убитому и начал обыскивать. Оставшиеся в живых купцы быстро разделись и выложили кошели и пояса с деньгами на дорогу.
— Щас проверю сам, — сказал Андрюха. — И ежели кто что утаил, того туды… — он показал рукой на убитого, — за кумпанию.
Один из купцов снял валенок, размотал портянку и кинул на снег пачку ассигнаций. При этом униженно улыбнулся.
— Молодец, — бросил Андрюха. — Смотри в санях!
Трое, отойдя к саням, стали шарить в них и все, что заинтересовало их, перетащили в передние. Сами сели в них и стали ждать Андрюху. Тот с Митрохой уселся во вторые сани, и шайка тронулась с места. Андрюха повернулся к стоящим с краю дороги раздетым купцам, все еще не верящим в свое чудесное спасение:
