Умственный разговор сына с врачом подействовал на мать живительно. То была беседа если не профессионалов, то очень культурных людей, озабоченных состоянием производства. Выходило, что не все потеряно, и Аркаша не так уж плох, как это может показаться со стороны. Он не собирался ее бить утюгом и травить газом. Доктор в курсе последних семейных секретов, ему можно верить. К тому же кузница, намучившись от безлюдья, не станет портить сыну жизнь, а найдет работу почище. Там тоже, наверное, есть люди образованные, культурные, и они сразу выделят Аркашеньку, помогут, выдвинут, прикрепят. Ведь не даром же они его уже подхватили… Спасибо и на том! Может быть, он им нужен, как никто другой.

— Ничего, вытянет! — доктор прощупывал пульс у матери.

— Кто? — живо откликнулся Баня.

— Производство, разумеется! — понимающе усмехнулся врач.

— Просто задыхается! — Аркаша имел в виду кузницу. — Мудрых в больнице, а без него некому ковать. Сплошной убыток…

— Положеньице, — кивнул врач. — Учти, Мудрых мы не скоро выпишем, вся надежда на тебя!

— Я помогу, — обещал Галкин, — честное слово!

— Ну, тогда порядок! — доктор уложил чемоданчик. Больная дышала ровно, успокоившись. Страшное позади. Стоило ли так пугаться? Доктор поглядел на отца и ему показалось, что в семействе установился лад. Самое подходящее для юнца — кузница, вот пусть там и воспитывают, коли «изголодались». Подпилит трос или замкнет провода. Инфаркта не будет, народ там крепкий, потрясут сынка, как грушу, глядишь, плоды…

Врач махнул рукой и убежал, бригаду «скорой» вызвали по рации спасать чью-то бабульку, доверившую внукам свою пенсию и жилплощадь.

Мать не вставала неделю, приходя в себя, отмалчивалась, если Галкин заводил возбужденно разговор о силаче Мудрых, укрепившем здоровье, работая с молотом, и своих новых перспективах. Для него все было ясно и понятно, для матери наоборот, тревожно и неопределенно. Галкин-старший потешался над супругой, замиравшей от испуга за сына, ее мнительность с годами ничуть не уменьшилась. Жилось ей, быть может, не сладко, что и говорить, лекции кормили плохо. Но ведь будет лучше, он бросит пить, сядет за диссертацию…

Чтобы набраться злости для атаки на научные крепости, Галкин-старший отправился в кабак с игривой вывеской: «Ресторан «Солнечный». За слепыми окнами «Солнечного», задрапированными тяжелыми, плотными шторами, угадывался прокуренный зал и шаткие тени за столиками. Открывался ресторан в сумерках, и солнца в нем было не больше, чем в погребе, зато водки — залейся. Подавали по первому требованию, невзирая на лица, хотя на стенах висели плакаты с антиалкогольной пропагандой, как веление времени. Редактировал их и обновлял, случалось, Галкин-старший. За это ему отпускали грамм двести, в зависимости от творческих удач. В «Солнечном» Галкина понимали лучше, чем в семье, и верили в его звезду…

Так и не дождавшись одобрения родителей, Баня на свой страх и риск пошел в комиссию по делам несовершеннолетних получать направление.

Дама лет тридцати, казавшаяся старше, замордованная непосильной ответственностью за трудных детей, побывавших под судом или имевших шансы переступить закон, встретила Галкина настороженно. На учете в инспекции Баня стоял за уклонение от учебы. Так было зафиксировано в карточке. Теперь предстояло вписать нечто другое. Он просил официальное направление на завод сельхозмашин. Не халтурить привратником в автосервисе или грузчиком на продуктовой базе. А в кузницу! Дама сидела, задумавшись.

Пришел он один, без родителей, спросить было не у кого. Сам вряд ли объяснит. Говоруны из таких плохие.

Вот если бы на заводе работала мать или отец, тогда инспектор с легкой душой направила бы его туда же, под присмотр родителей. Но, судя по карточке, семья была неблагополучной и к заводу не имела отношения.

Копия направления подшивается к делу и проверяется прокурором. У подростков семь пятниц на неделе, сегодня им хочется в кузнецы, завтра в летчики и космонавты. Выйдет за порог и передумает. Она сама мать и знает…

Вздохнув, чувствуя себя втянутой в безнадежное дело, инспектор взяла справочник и стала искать номера телефонов завода сельхозмашин. Ей хотелось все уточнить, попробовать договориться, чтобы передать Галкина из рук в руки. Иначе Галкину могли дать от ворот поворот. Так получалось чаще всего. Заводчане под разными предлогами уходили в сторону: то лимита рабочих мест для подростков у них нет, то времени, и лучше отправить мальчишку в ПТУ…

— Подожди за дверью, — сказала она Галкину, не желая посвящать его в тонкости взрослой жизни. Вырастет, сам узнает. К тому же предстояло ознакомить отдел кадров с личным делом Галкина и своим мнением на его счет, лучше будет, если мальчишка останется в неведении. Ничего хорошего о нем она пока не могла рассказать, а врать не имела права. Для его же блага…

Галкин курил за дверью, пряча сигарету в ладошке, и даже не пытался подслушать. Сегодня он почему-то был уверен, что его дело правое. Инспектор не знала про кузнеца Мудрых в реанимации и потому сомневалась. Но она узнает, женщина дотошная…

По длинному коридору исполкома с низким потолком и матовым светом стучали каблучками женщины, молодые и в возрасте, громко переговаривались. Они ходили из кабинета в кабинет, словно им не сиделось на месте.

Галкин, боялся, что к инспекторше, занятой его делом, тоже кто-нибудь заглянет для беседы, тогда ему придется торчать за дверью неизвестно сколько. Уже надоело. Он закрывал дверь спиной и встречал подходивших «зверским» взглядом.

«Бандит, — шептались женщины, сочувствуя инспектору. — Ну и работенка у Нины Ивановны! Никаких денег не надо… А платят-то ей всего ничего!»

Дверь Галкин отстоял. Инспекторша встретила его настороженно. Видимо, ее предупредили по телефону, что ее подкарауливает хулиган, быть может, с ножом, неизвестно, что у него на уме, и лучше вызвать милицию…

— Скажи-ка, Галкин, что у тебя случилось в школе? С кузнецом Мудрых…

Ей уже все рассказали. Галкин пережидал, когда страсти улягутся. «Когда ты повзрослеешь, наконец, и будешь спускаться по лестнице, как все люди, а не по водосточной трубе? Зачем ты туда полез?»

Он молчал, лишь глядел на руки инспекторши, которые занимались делом и были сейчас красноречивей слов. Инспекторша ругала для вида, а сама достала из стола бланк направления и заполняла его почти автоматически, не глядя. Она была профессионал, тысячи бумаг прошли через ее руки, которые решали судьбу подростков и служили им подорожной — в спецшколу или колонию на перевоспитание, в ПТУ или на завод…

— Учти, Галкин, поблажки не будет, если сбежишь! — напутствовала инспекторша, и у Галкина замирало в груди. — Ты был когда-нибудь на заводе? Я так и думала. Надо бы тебя сводить! Быть может, не рвался бы… Но коли пришел, не хнычь и не жалуйся… Договорились, Галкин? Будь мужчиной и не подведи комиссию!

Она встала и подала ему направление не без торжества. Видимо, момент был не рядовой даже для нее и ей хотелось, чтобы Галкин это почувствовал.

— Детство кончилось, Аркадий, теперь ты рабочий человек и спрос с тебя полной мерой!

Галкин взял направление дрогнувшей рукой, не сразу, словно бы подумав. И это понравилось инспекторше. Уходил он тихо, бочком, на пороге оглянулся: хотелось поблагодарить, сказать, что она не ошиблась в нем и может не волноваться… Но в дверь ломился следующий, и Галкин отбыл, так ничего и не сказав.

Остаток дня Баня прослонялся. Чувствовал он себя взрослым, и всякие пустяки не шли на ум.

Началась новая жизнь.

Ночь тянулась долго и нудно, через каждые полчаса Галкин открывал глаза и старался разглядеть сквозь темень циферблат часов на стене. Встать пришлось рано, но спать и не хотелось. На воздух вышел с облегчением.

Несмотря на ранний час, в городе было полно народу. Трамваи брали на абордаж, хозяйски покрикивали на вожатую, чтобы подождала. Те, кто был в вагоне, наоборот, шумели, чтобы закрывала двери и трогала.