Ибо в доме Отца моего обителей много…
— Деточка, столик раскладывай. Сейчас еду будут разносить. — Вера очнулась от легкого похлопывания по плечу. Сосед участливо посмотрел на нее и показал, как разложить столик.
— Ты откуда родом будешь? — спросил он, пока они ели принесенную стюардессой еду.
— Из Ставрополья.
— А в Ленинград в гости едешь?
— Нет, — Вера мотнула головой. — Жить и работать.
— А работать где будешь?
— Пока не знаю, хочу что‑нибудь найти.
— А по профессии ты кто? Ты что‑нибудь заканчивала?
— Нет у меня профессии, — Вера смущенно улыбнулась соседу.
— Зовут тебя как?
Доброе лицо мужчины вызывало доверие, и Вера уже не смущалась.
— Вера, — представилась она.
— А меня Иваном Алексеевичем зовут. Знаешь что, Вера, а иди к нам на завод работать. Я начальник цеха на заводе резиновых изделий, устроим тебя в общежитие, поработаешь, в Ленинграде освоишься, а потом посмотришь, захочешь остаться или нет.
— А вы меня в общежитие сегодня можете устроить?
— А почему не могу? Устрою. Я тебе дам адрес, ты из аэропорта сразу поедешь на завод, зайдешь в отдел кадров, отдашь записку им от меня, они тебя направят в общежитие.
В отделе кадров Вере дали все нужные инструкции, рассказали, как найти общежитие и кого там спросить. Уже завтра ей надо было выходить на работу.
Выйдя на улицу, Вера впервые по‑настоящему осмотрелась. Это был промышленный район, и повсюду Вера видела заводские трубы. Город, о котором она так много читала и видела на открытках, в действительности показался ей мрачным и каким‑то надменным.
Вера оглянулась в поисках пешеходного перехода. Найдя его и перейдя на другую сторону улицы, она остановилась и, наклонившись к парапету, посмотрела на воду. Серая свинцовая вода медленно текла внизу, пронося с собой разного вида балки, бутылки и другой хлам.
«Какая грязная вода», — подумалось ей. Вера подняла голову. Здания по обе стороны канала были большие, темные, в основном серого и грязно‑желтого цвета. Никакой прославленной архитектуры, о которой она читала, Вера пока не видела.
Завод, на котором Вере предстояло работать, представлял собой длинное четырехугольное строение из красного кирпича. Из заводской трубы валил дым. Вера почувствовала запах резины.
Комендант общежития, полная женщина лет пятидесяти, критично оглядев девушку с головы до ног и устроив ей почти что допрос, наконец определила ее в комнату, где проживали еще три соседки.
Работа на «Красном треугольнике» была тяжелой для хрупкой девушки, но Вера не жаловалась. Работа позволяла ей не думать о своем горе, о чеченском рабстве, о Москве, о потере любимого человека.
Единственное, что раздражало Веру, — запах резины, который, казалось, обволакивал цеха, проникал в столовую, впитывался в одежду и волосы.
Вера быстро подружилась с соседками по комнате, которые были приблизительно одного с ней возраста. Двое из девушек работали в том же цехе, что и Вера. Третья, Надежда, работала в лаборатории и была в более привилегированном положении, чем остальные.
Вера быстро привыкла к посменной работе, но к холодному северному городу было привыкнуть гораздо труднее.
Они с девчонками часто гуляли в центре города, и Вера наконец‑то смогла оценить восхитительную архитектуру, причудливые мостики, каналы, разводные мосты на набережной. Вера полюбила этот город, но одновременно и побаивалась его. Непривычны ей были эти туманные сырые улицы, которые, как ей казалось, нависают над тобой и готовы тебя поглотить. Возможно, этот образ сложился у нее под впечатлением произведений Достоевского.
Но в ее натуре была заложена любовь к прекрасному, и Вера восхищалась и Эрмитажем, и Летним парком, и многочисленными дворцами и соборами.
А больше всего Вере нравилась театральная жизнь города. После дневной смены Вера с подругами частенько ходила на театральные премьеры.
Никому из девчонок она не рассказывала ни о Москве, ни о театральном училище, ни о Владимире. Все думали, что Вера была простой провинциальной девушкой, приехавшей в большой город, как и все они, искать счастья.
И она жила согласно этим представлениям: работала, устраивала вечеринки с девчонками, ходила на танцы, в театры и музеи.
И все ждала его…
Тайно в ней все‑таки жила надежда, что он появится, узнает о ней, приедет. Она не запоминала лиц молодых людей, приглашавших ее на очередной танец и пытавшихся завоевать ее внимание. Она улыбалась, смеялась, отвечала, не придавая никакого значения словам.
Она ждала…
Полгода прошло со дня ее приезда в Ленинград, и подруги из общежития подбили Веру перейти вместе с ними на бумажно‑картонный комбинат.
Переезд оказался делом нехитрым, у каждой девушки было по одному чемодану. Другие скромные пожитки были помещены в картонную коробку, которую парни из цеха помогли им перевезти в новое общежитие.
Вере на бумажном заводе понравилось. Здесь не было запаха резины, в цехах было тепло, и коллеги были очень приветливые. Обучали ее поочередно в нескольких цехах, и Вера легко все усваивала.
Она быстро освоилась на новом месте, работу выполняла усердно, на все сто процентов.
Время и работа потихоньку стирали из памяти все, что было связано с Москвой, училищем и рабством. У Веры просто не было времени предаваться воспоминаниям, переживаниям и слезам. Иногда всплывали картинки, сохранившиеся в самой глубине памяти, но Вера настойчиво отгоняла их, и они возвращались все реже…
Многие парни пытались ухаживать за Верой, и она позволяла провожать ее до общежития, целовать в щечку, принимала цветы и шоколад, но в большее это не переходило. Не находила она в них тех черт, которые были ей важны.
Как‑то, сбегая со ступенек, она налетела на высокого темноволосого мужчину, который подхватил ее за локоть, не дав упасть.
— Девушка, вы так по лестницам не бегайте. Нам нужны полноценные рабочие, а не калеки, — проговорил мужчина со смеющимися глазами. Он смотрел на нее с интересом и удивлением, а она, только слегка пожав плечами, высвободила локоть и побежала вниз, невольно почувствовав, что сердце учащенно забилось.
Как потом выяснилось, мужчину звали Владиславом Михайловичем Королевым. Он был новым заместителем начальника целлюлозно‑бумажного цеха. Ему было около тридцати пяти, он имел многочисленное количество поклонниц, хотя красивым его трудно было назвать. Серо‑голубые мутноватые глаза, длинный перебитый нос, широкий рот. Но что‑то было в этом мужчине, что так влекло к нему женщин. Его харизматичная улыбка, зажигательный смех, его шутки сделали его любимчиком женского пола.
Вере он сначала не очень понравился, но когда ее перевели в целлюлозно‑бумажный цех, она стала все больше приглядываться к нему. А Владислав Михайлович стал подольше задерживаться у станка, где работала Вера, и разговаривал с ней то о работе, то о погоде, то рассказывал какие‑то смешные свои истории.
Вере льстило внимание заместителя начальника, в которого большая часть женской половины завода была тайно влюблена.
— Верунчик, ты смотри, не влюбись, — шутил машинист Васька, к которому Вера была приставлена подручной. — Балаболка он. И женат к тому же.
Вера только усмехалась, ничего не отвечая. Да кто такой этот Васька, чтоб ей давать советы?
Владислав Михайлович был женат, имел двоих детей, но шли слухи, что, мол, с женой они давно не вместе, он живет отдельно от семьи. Кто‑то говорил, что жена больна, считаные дни ей остались, что Владислав новую мать подыскивает своим сыновьям.
Вера не знала, чему верить, все эти слухи еще больше разжигали ее интерес.
Как‑то в вечернюю смену Вера сидела около станка, вырабатывающего бумагу. Одной из ее обязанностей было проверять состояние бумажной массы, от которой зависело качество бумаги. Как и всю ей порученную работу, Вера выполняла эту так же ответственно и каждые полчаса бегала набирать массу из больших контейнеров, сдавая ее в лабораторию. Согласно указаниям нужно было усилить либо ослабить напор бумажной массы, поступающей на машину.
