Мореходные инструменты, промысловое оснащение, предметы торговли свидетельствуют о высоком уровне материальной культуры русских промышленников вообще и мореходной в частности.

Исторический памятник русского арктического мореплавания с острова Фаддея и залива Симса — это исключительное явление даже среди волнующих находок следов полярных трагедий. Поэтому он обратил на себя внимание документалистов — специалистов по истории русских географических открытий и освоения Сибири прежде всего двумя обстоятельствами. Во-первых, казалось странным то, что среди множества хорошо сохранившихся документов по освоению Сибири не было ни одного упоминания ни об одной экспедиции вокруг Таймырского полуострова. Во-вторых, как предполагают археологи, экспедиция отправилась в поход сразу после запрещения Мангазейского морского хода, т. е. после 1619 г., а в «распросных речах» 1619–1623 гг. нет даже намека на что-либо подобное, хотя содержание «распросов» в основном как раз и направлено на выяснение того, кто и когда плавал из устья рек Оби и Енисея, т. е. в этих документах особое внимание уделялось именно таким плаваниям. Не могло быть так, чтобы две сотни опытных мореходов, опрошенных в Тобольске и Мангазее, не знали и не помнили о большой экспедиции, направлявшейся из Енисея в сторону Лены. Если бы такая экспедиция в течение 4–5 лет не вернулась из плавания, о ней беспокоились бы, ведь в Сибири остались же люди, знавшие ее участников, и, может быть, кто-нибудь из их близких и родных.

Выяснилось и другое. Деньги, составившие фаддеевскую казну, имели хождение в течение всего XVII в., причем ни псковский, ни новгородский и ни московский монетные дворы не производили новой чеканки в течение длительного времени после 1617 г.; иными словами, монетный клад с острова Фаддея и залива Симса мог составиться в результате многих неизвестных нам обстоятельств. На основании всех этих соображений пришлось поставить под сомнение правильность датировки находки и предположить, что безвестная экспедиция была снаряжена после 1617–1619 гг. Однако и позднее неизвестны случаи подобных плаваний. Считалось, что только в 1878 г. шведская экспедиция А. Э. Норденшёльда, следуя от Диксона на шхуне «Вега», впервые обогнула мыс Челюскин и прошла из Карского моря в море Лаптевых.

Итак, предстояли сложные и трудные поиски в архивах. В ходе их было обнаружено много новых документов о раннем освоении Таймырского полуострова, в частности о мореплавании у его берегов в 1643 и 1648 гг. из Мангазеи на реку Анабар.

Собранные материалы хотя прямо не разъяснили фаддеевскую находку, но уточнили тот исторический фон, на котором разворачивались события, связанные с ней. Они облегчили датировку. Привлекло внимание одно событие, оставшееся неизвестным историкам. Речь идет о запрещении морских походов с востока в устье реки Анабар и на лежащий против него остров. Само по себе это событие интересно тем, что ассоциируется с аналогичным государственным актом — запрещением Мангазейского морского хода. Инициатива запрещения морских плаваний между Леной и Хатангским заливом, на участке протяженностью свыше 500 км, на этот раз исходила от властей Якутского воеводства. Воевода Петр Головин, прославившийся своими крутыми мерами против казаков и промышленников, под предлогом установления контроля за перевозом пушных товаров и «заморного зуба» своей властью запретил поездки с реки Оленек на реку Анабар, в частности на остров, который ныне носит название Большой Бегичев и который в XVII в. славился залежками «заморного зуба».

Поездки на остров «против устья Набары реки» начались в 40-е гг. XVII в. Всякий проходящий проливом не мог не видеть этого острова и, естественно, не зайти на него. В XX в. Никифор Бегичев побывал на этом острове и нашел там старое зимовье-избушку. Время постройки зимовья определить оказалось несложным делом, так как, кроме шахмат, Бегичев обнаружил под полом стрелецкую секиру — оружие XVII в. А так как в Якутске стрельцы никогда не служили, то секира могла принадлежать только мангазейскому стрельцу.

Но раньше чем это зимовье построили, из Якутска пришел приказ воеводы Петра Головина прекратить всякие поездки на остров «с заморным зубом». Сначала, правда, воевода решил хорошенько разузнать об острове, а поэтому в 1642 г. он поручил едущему на Оленек известному полярному мореходу Ивану Реброву узнать «про Набару реку и промышленный остров с заморным зубом… сколь долече Набара река, и какие в ней люди, и сколько их, и долече ли от Набара реки остров морской с заморным зубом и какой к нему ход». Из дальнейшего явствует, что Ребров выполнил задание Головина, а тот, получив точные сведения, распорядился запретить поездки на морской остров и реку Анабар.

Оленекскому целовальнику Ивану Шелковнику воевода приказал: «смотреть и беречь накрепко и о том им, служивым людям, заказ учинить крепкий всем торговым и промышленным, чтоб никто на море к острову, где сказывают заморный зуб, не ходили и дорогу туда б не прокладывали». Уже много позже того, как на Анабаре возникло мангазейское ясачное зимовье, когда бассейн этой реки вошел в состав мангазейских территорий, якутские воеводы продолжали требовать от своих ясачных сборщиков и целовальников, чтобы они никого не пускали на Анабар и морской остров. Вскоре район, на который распространялось запрещение, заметно расширился. В 50-е и 70-е гг. не разрешалось переходить не только с Анабара и морского острова на Оленек, но и на северо-восточные реки — Яну, Индигирку, Колыму и Анадырь. Запрет распространился и на неустановленную никем сухопутную границу между Якутским и Мангазейским уездами. В 1652 г. верхневилюйский целовальник Лазарь Никитин должен был «заказ учинить крепкой всем торговым и промышленным людям, по всем зимовьям, чтоб никто из них с Вилюя и с Лены на Нижнюю Тунгуску через Вилюйский хребет в Мангазейский уезд отнюдь не ходил». Ослушников было приказано ловить и под охраной препровождать в Якутск.

Продолжавшиеся напоминания о запрете ходить «заповедным путем» лишний раз говорят, что нарушения его все же имели место и что какое-то количество людей переходило через «границы» уездов, несмотря на строгий указ. Просачивание через кордоны становилось тем настойчивее, чем быстрее исчезал соболь в старинных промысловых районах Сибири. Именно Мангазейский уезд в последней четверти XVII в. представлял наглядное тому доказательство. Но не лучше обстояло дело и во многих районах Ленского воеводства, где из-за хищнического истребления пушного зверя промыслы резко упали, а это привело к новой серии походов в «новые землицы». Промышленные люди проникли в «Коряцкую Землю», а затем и на Камчатку, последний «пушной Клондайк» Сибири. Слухи о «Коряцкой» и «Камчатской» землях распространялись довольно быстро.

Именно в обстановке 80-х гг. XVII в. всего вероятнее возник дерзкий план обхода по морю недоступного Таймырского полуострова — последней преграды на пути из Мангазеи в северо-восточные земли, манившие многих своими богатствами.

В этой связи стали накапливаться новые материалы и документы, которые позволили историкам приоткрыть завесу над тайной фаддеевской трагедии. В 1949 г. В. Ю. Визе опубликовал в «Летописи Севера» очень интересные выдержки из сочинения голландского этнографа и географа XVII в. Н. Витсена «Северная и Восточная Татария» (Амстердам, 1690 г.). Известно, что голландец с помощью своих русских корреспондентов внимательно следил за событиями в Сибири. Его особенно привлекали сведения о плаваниях вдоль Евразийского побережья и на наиболее трудных его участках — вокруг Таймырского и Чукотского полуостровов. Немало этих сведений Витсен получил позднее, когда в Голландию в 1697 г. прибыло «Великое посольство» во главе с Ф. А. Головиным, сыном тобольского воеводы Алексея Петровича Головина.