1914 «Мертвых веток треск…» Мертвых веток треск, Птицы тяжелый крик. Молнии белый блеск, Ангела белого лик. Как все знакомо мне, И как все странно блестит. Видишь — в Божьем огне Тело мое не горит. Я до конца изучил Сладость изъязвленных минут Ты видишь — Его лучи К лицу моему не идут. 1915 «Блаженный рот — он заперт на замок…» Блаженный рот — он заперт на замок, А ключ затерян средь песков Сахары. Вот солнце льет бичующий поток На лес, на поле, на гнилые нары. О, как мне жить? Как мыслить? Как дышать? Как может сердце действовать и биться. Ты видишь — лишь высчитывать, да лгать… Да в жалкие слова могу рядиться. О, если б ад, как есть, существовал С наивною жаровней и крючками. С какой бы сладкой болью целовал Вот это очищающее пламя. Пустыни нет. И все народ, народ. Все шкурки, шляпки, зонтики и перья. Вот мертвая пустыня — мертвый рот Вот мертвая пустыня — мертвый берег. 1914 «Придави дверью скрипучей…» Придави дверью скрипучей Нежную руку синюю. Ах! Как легко, свежо. Завистью ползучей Обрисуйте линию Затруби(те) в рожок. И когда раскроются Лица (от счастья) всех, Радующихся всему — Улыбкой злобной месяца Покрой их дряблый грех Без похвалы, без мук. 1913 «Вы первый раз (на Вы я перешел…» Вы первый раз (на Вы я перешел С тех пор, как друг скончался) мне открыли. Что хорошо и что не хорошо. Я помню рукомойник (руки в мыле), А Вы стояли рядом и шутили. Теперь смешно, пожалуй, но тогда… Я верил в то, что в спиритизме Вашем Моря, народы, сны и города. Вы были содержательней и старше, А я был глупеньким, и отношенья наши Изобразил бы так я: вера и любовь. Кто верил, кто любил — не понимаю — Но вот бумага и на ней та кровь, Которую с такой любовью вспоминаю, Которая гниет (но с ней я встречусь вновь!) 19** «О, коченей, коченей, коченей…» О, коченей, коченей, коченей И каменей! Ах, как пахнет рожь. От терций, секунд, минут, дней Тупеет железный нож. О, Господи, какой нож? О, коченей, коченей, коченей Ножевей. Вот предел. От терций, секунд, минут, дней Тел бел, как мел. О, Господи, какой мел? О, коченей, коченей, коченей Вей! Вей! Вей! Лежи во льду От терций, секунд, минут, дней Упаду, упаду, упаду. О, Господи, когда упаду? 1914
«Белые глазики. Цвет, бел, мел…» Белые глазики. Цвет, бел, мел Ватага, ватага, беги. От синеньких, хладненьких (ладонки) тел Ватага, ватага, беги. Облегчи часики. Жизни жиг жик. Ватага, ватага, беги. Увидишь пресветлый, прискорбный лик, Ватага, ватага, беги. 1914 «Кто то, закрытый звездной маской…» Кто то, закрытый звездной маской, Разбрасывал карты азартным чернокожим, А под столом бульдог деньги растаскивал С глазами на человеческие похожими. За дверью, прикрытой очень плотно, Возились женщины, как над трупом коршуны. И деньги сыпались, как кусочки рвотные На чью то бороду взъерошенную. Стол был круглым, и качался медленно, Как головы игроков, швырявших масти. А на верхушке в треугольнике равнобедренном Качалась точка человеческого счастия. Я — кусочек основания треугольника; О, пространство хрустни своими пальцами, С вами, с вами я, с оскорбленными, с раскольниками, С монастырскими кликушами и скитальцами! 1913 «Близорукие глаза и больная фантазия…» Близорукие глаза и больная фантазия Превращают свечи горящие в старух, Утомительных в своем однообразии, Читающих свои молитвы вслух. А желтое тело — это богатырь из былины Изучаемой за уроком русского языка. Вот солнце! Вот небо, вот гул пчелиный, Вот ветерок. И все — кусок от куска. 1912 «Если длинные вереницы дней…» Если длинные вереницы дней, Головные боли, достиженья, неудачи — Только искусственное сочетанье теней, А на самом деле все иначе. Ветер, напоминающий век и юг, Неожиданная теплота суконного платья. Крестный ход, трепещущая хоругвь И вечное напоминание Распятья. В этот день даже воздух не как всегда, Это настоящее просветленье От бессмысленного страданья и труда И от ослепительного наслажденья. |
