Преобразив свой лик, росло в ожесточеньи.

Английских батарей огонь косил полки.

Равнина, где знамен взвивались лишь клочки,

Меж воплей раненых, взывавших бесполезно.

Была сплошным огнем, сплошной багровой бездной,

Провалом, где полков за строем таял строй,

Где падал, в очередь, как колос под косой,

Гигант тамбур-мажор с чудовищным султаном,

Где взор испуганно скользил по страшным ранам.

Резня ужасная! Миг битвы роковой!

Он понял, что сейчас решиться должен бой.

За склоном гвардия еще была укрыта.

Последняя мечта! Последняя защита!

— Ну, в дело гвардию пустите! — крикнул он.

И стройные полки, под сению знамен,

Артиллерийские, уланов, гренадеров,

Драгунов — тех, что Рим счел за легионеров —

В блестящих киверах, в мохнатых шапках шли —

Герои Фридланда, герои Риволи,

И зная, что живым не выйти им из боя,

Средь бури свой кумир приветствовали стоя.

Под клик; «Да здравствует наш император!» все

Бесстрашно, с музыкой, шли к смертной полосе.

Улыбкой встретивши град английской картечи,

Вступала гвардия в разгар кровавой сечи.

Увы! за гвардией следил Наполеон,

И в миг, когда она, крутой покинув склон,

Приблизилась к врагу, исчезнув в туче дыма,

Он понял, что теперь уже неудержимо

Растают все полки в пылающей печи,

Как тает легкий воск на пламени свечи.

Все принимали смерть, как праздник — в ратном строе:

Никто не отступил. Мир вечный вам, герои!

Остатки армии — разбитая орда —

На агонию их взирали. Лишь тогда,

Свой безнадежный глас подъяв над общим криком,

Смятенье — великан с полубезумным ликом,

Рождающий боязнь в испытанных сердцах,

Знамена гордые швыряющий во прах,

Сей призрак призрака, сей дым на небоскате,

Порой во весь свой рост встающий в сердце ратей, —

Смятенье подошло к солдату в этот миг,

И, руки заломив, влило в уста свой крик:

«Спасайся поскорей кто может!» С той минуты

Сей крик стал лозунгом; растерянны и люты,

Как будто некий смерч сейчас прошел по ним,

Средь ящиков, возков, глотая пыль и дым,

Свергаясь в пропасти, скрываясь в рожь и травы,

Бросая кивера, оружье, знаки славы

Под сабли прусские, они, гроза владык,

Дрожали, плакали, бежали. В краткий миг,

Как на ветру горит летящая солома,

Исчезла армия — земной прообраз грома,

И поле, где теперь мечтаем мы, в овсе,

Узрело бегство тех, пред кем бежали все.

Прошло уж сорок лет, а этот мрачный угол.

Равнина Ватерло, еще полна испуга,

Лишь вспомнит, как пришлось ей увидать в былом

Гигантов гибнувших и бегство и разгром!

Наполеон смотрел, как ток уносит рьяный

Людей и лошадей, знамена, барабаны,

И вновь со дна души в нем поднялась тоска.

Опять он к небесам воззвал: «Мои войска

Погибли. Я разбит. Империи следа нет.

Твой гнев, господь, ужель еще не перестанет

Преследовать меня?» Тогда, сквозь гул и бред

И грохот выстрелов раздался голос: «Нет!»

III

Он пал, и приняла иной уклад Европа.

Есть средь морских пучин наследие потопа,

Кусок материка, угрюмых рифов ряд.

Судьба взяла гвоздей, ошейник, тяжкий млат,

Схватила бедного, живого громотатца

И, продолжая им с усмешкой забавляться,

Помчалась пригвождать его к морской скале,

Чтоб коршун Англии терзал его во мгле.

Исчезновение величия былого!

От утренней зари до сумрака ночного —

Лишь одиночество, заброшенность, тюрьма,

У двери — красный страда, вдали — леса, кайма

Необозримых вод, да небосвод бесцветный,

Да парус корабля, с его надеждой тщетной.

Все время ветра шум, все время волн напор!

Прощай, разубранный пурпуровый шатер!

И белый конь, прощай, для Цезаря рожденный! —

Уж барабанного нет боя, нет короны,

Нет королей, что чтут его, как божество.

Нет императора, нет больше ничего!

Опять он — Бонапарт. Уж нет Наполеона.

Как оный римлянин, парфянином сраженный,

К пылающей Москве стремился он мечтой,

И слышал над собой солдатский окрик: «Стой!»

Сын — пленник, а жена — изменница: обоих

Лишился он. Гнусней разлегшейся в помоях

Свиньи, его сенат глумиться стал над ним.

В часы безветрия, над берегом морским —

Над черной бездною — по насыпи огромной

Шагал, мечтая, он в плену пучины темной.