благоволил, бросил на него доверительный взгляд и поинтересовался: – Действительно ли этот Кадыр, которого Гуюк-хан сделал тысячником, знает местонахождение кладовых Козелеска, или это очередная кипчакская

сказка из ихней “Тысячи и одной ночи”?

– Саин-хан, рассказ тысячника походил на правду, репутация у него среди

кипчакских воинов довольно высокая, он славится не только храбростью, но и

тем, что не боится говорить правду в лицо, – хан Бури отодвинул китайскую

чашечку с монгольским чаем, приправленным солью и овечьим жиром. – Чтобы

узнать, как все обстоит на самом деле, я приказал двум тургаудам пойти с

отрядом Кадыра на поиски кладовой и проследить за его действиями. Если

тысячник ничего не найдет, они отрубят ему голову и привезут обратно, чтобы

показать ее кипчакскому сброду.

Джихангир покривил губы в ухмылке, он помнил джагуна с дерзким

выражением на лице, изуродованном шрамами, который выкрикивал оправдания

вместо того, чтобы принять заслуженную кару за принесенную дурную весть. Он

тогда поймал себя на мысли, как и Субудай-багатур, бывший в шатре, что

кипчак вряд ли уступит монгольскому воину в смелости и в сообразительности, что таких смышленых нужно поощрять подарками и повышать в звании. Если бы

джагун не служил верой и правдой Гуюк-хану, этому сыну змеи, он бы тоже не

оставил его без внимания, но Кадыр был готов за хозяина перегрызть глотку

любому. Впрочем, все, что ни делается, то делается к лучшему, так говорит

Хаджи Рахим, летописец славных подвигов монгольской орды, а он не отрывает

носа от книг со страницами, усыпанными знаками, которых возит с собой

множество.

– Ты поступил правильно, Бури, кладовая Козелеска заслуживает особого

внимания и ее необходимо найти как можно скорее. Если она не выдумка

урусутских харакунов. – Бату-хан одарил собеседника поощрительным взглядом и

поставил фарфоровую чашку на ковер. На плоское лицо вернулось

сосредоточенное выражение, а узкие глаза превратились в колючие щелочки. –

Но задача войска состоит в том, чтобы взять крепость и не оставить от нее

камня на камне. Мы должны делать все, чтобы бунт покоренных нами народов

веками не тревожил Священную монгольскую империю, и чтобы они безропотно

отдавали нашим правнукам лучшее, чем владеют сами.

Бури воздел руки вверх и восторженно воскликнул: – Ослепительный, да продлит твои дни небесный бог Тэнгре, и пусть не

прекращается к тебе любовь Сульдэ, бога войны, – он прижал ладони к груди. –

Я клянусь, что готов быть вечным твоим рабом и исполнять любое желание.

Кивнув головой, саин-хан взял четки и повертел в руках плотные черные

шарики, подумал о том, стоит ли посвящать Бури, чингизида, рожденного не

монголкой, в далеко идущие планы, предусматривающие недопущение Гуюк-хана на

трон кагана всех монгол, занимаемый его отцом Угедэем. Взвесив все за и

против, он снова повернулся к дальнему родственнику: – Как только схлынет весенний паводок, вы вместе с Каданом направите

свои тумены под стены крепости, я верю, что вы возьмете ее за один штурм, порукой тому ваше высокое военное искусство, доказанное на полях сражений в

стране урусутов.

– Ослепительный, прими мою благодарность за доверие, которое оказываешь

мне.

Хан Бури снова скрестил руки на груди и опустил голову, увенчанную

стальным шлемом с перьями от белой цапли. Хозяин шатра покосился на вход и

понизил голос:

– Сейчас Козелеск взять нельзя, потому что из-за весеннего разлива мы

не можем подтащить под стены камнеметные машины, чтобы разбить ворота или

башни и ворваться на улицы неудержимым потоком, как это было всегда. Это

значит, что все усилия Гуюк-хана долго будут напрасными, и это положение

вещей нам на руку, – он назидательно поднял палец вверх. – Весть о том, что

главнокомандующий левого крыла войска не справился с обязанностями, будет

отправлена в Каракорум, о его поражении под стенами маленькой крепости

узнает курултай, и этого будет достаточно, чтобы его кандидатура на высший

пост была забракована как стрела без наконечника.

– Но у Гуюк-хана достаточно влиятельных друзей не только среди

военачальников, но и в высшем совете Орды, – насторожился Бури, осознавая, куда его хотят втянуть. – Они готовы поддержать его, потому что видят в нем

благодетеля.

– Не рано ли эти люди нацелились делить шкуру не убитого еще медведя? А

если им не удастся завладеть ею? – насмешливо покривил губы Бату-хан, уловив

в словах, сказанных собеседником, его скрытную причастность к тем друзьям. И

пояснил как можно мягче. – Сын кагана не настолько умен, чтобы занять трон

отца, для управления Золотой Ордой, не имеющей границ, нужен чингизид с

небесным умом. Пусть Гуюк благодарит шаманов, окруживших его духами везения, иначе ему нельзя было бы доверить сотни воинов.

Бури сдержанно засопел, понимая, что доказывать джихангиру обратное не

только бесполезно, но не умно, ведь у него не было шансов стать каганом, он

был полукровкой, вдобавок перенял от матери, что самое неприятное, дикий

нрав, за который не единожды расплачивался синяками и откровенными

насмешками в свой адрес. Он мог лишь бороться за место среди чингизидов, а

когда борьба закончится победой, знал бог Сульдэ, которому Бури служил верой

и правдой.

– Саин-хан, тебе известно больше, чем нам, поэтому курултай выбрал тебя

джихангиром войска, – осторожно сказал он. Но не сдержался и высказал, что

думал. – Но и ты мечтаешь о короне кагана всех монгол, хотя в твоих жилах

тоже течет меркитская кровь.

Бату-хан не повел бровью, хотя любой монгол мог усмотреть в сказанном

оскорбление. Это было именно так, зато какое это было оскорбление, брошенное

в лицо, оно было присуще Бури и больше никому, и походило на вымученный

упрек, протолкнутый между губ таким же полукровкой, как он сам, только

стоящим на несколько ступенек ниже. А какой из нукеров не мечтает стать

джихангиром, пусть он всего лишь презренный половец, чаще питающийся не

дымящейся от крови плотью, а падалью. Джихангир повернулся к собеседнику и

посмотрел в черные зрачки, расширившиеся в ожидании реакции на неосторожные

слова:

– Вот потому, Бури, я с тобой разоткровенничался, что нам делить

нечего, я уверен, что с этого момента ты будешь прикрывать мне спину как

самый преданный из кебтегулов, когда сон сморит меня и я стану беззащитным.

Темник, приготовившийся услышать все, только не то, что поймали уши, на

мгновение оторопел, затем прикоснулся ракрытыми ладонями к груди и молча

склонил голову перед человеком, каждое слово которого было на вес золота, сам не в силах произнести ни звука. Саин-хан почувствовал, что с этого

момента у него появился кровный брат, готовый отдать за него жизнь, чего он

добивался, позвав Бури к себе. Он полуобернулся к рабу, возившемуся с печкой

позади трона, и приказал принести бурдюк с хорзой, пришла пора закрепить

союз хмельным напитком из перебродившего кобыльего молока. И когда он был

разлит в фарфоровые чашки, заменившие посуду с чаем, молча поднял свою и так

же молча выпил до дна. Хан Бури последовал примеру саин-хана, не осознавая

до конца, в какую тайну его посвятили и что ему ждать от нее, на круглом

лице застыла маска напряженного размышления. Джихангир не спешил помогать

собеседнику ее разглаживать, давая ему возможность взвесить все за и против, чтобы окончательно узнать, кого только что приблизил к своему горлу. И в

который раз убедился, что Бури не способен на обман, потому что глубокие

сомнения начали вскоре покидать его душу, вместо них на лице появилось

доказательство верности ввиде преданного взгляда. Джихангир вытер губы