Иванов-Милюхин Юрий Захарович КОЗЕЛЬСК – МОГУ-БОЛГУСУН. Исторический роман. Глава первая. Подходил к концу первый месяц весны 6746 года, воздух успел напитаться

водяными и земляными испарениями, исходящими от щедрых снегов и от вершин

бугров с проталинами на возвышенностях, прогретых подобревшим солнцем. Он

как бы загрузнел, омрачил козельские дали, прозрачные до этого, стал

тяжелым, заставляя стариков страдать одышкой. И старики со старухами все

больше сидели по истобам, прижимаясь к стенкам печек, топящихся по черному, с продухом – отверстием в крыше или над дверью, для выхода дыма. Но Вятку, мужика за двадцать лет, природное это неудобство не трогало, он легко

поднялся по взбегам на городню, одну из деревянных клетей, плотно забитых

внутри землей и камнями, из которых состояла крепостная стена вокруг

Козельска, и опустился на корточки на верху прясла, просторном участке между

вежами – глухими башнями. Эти громоздкие башни в отличие от проездных, или

воротных, пробивающих основанием стену до самого низа, строились прямо на

пряслах. Задача перед ним стояла важная: закрепить плаху – толстый дубовый

брус с прорезью для стрельбы из лука и бросания камней в неприятеля под

стеной – внутри заборола с бойницами для стрелков и с крышей над ним в два

теса, от дождя и неприятельских навесных стрел. Окинув быстрым взглядом

своих двух помощников, раньше его управившихся с обедом и возившихся с этой

плахой в тесном забороле, он выдернул из-за пояса чекан, с которым ходил на

охоту. Тот имел форму секиры с клювообразным обухом вместо верхней ее острой

части, только был меньшего размера и насаженный не на жердину, а на длинную

ручку из вяза. Такое топорище сразу не сломается – не березовое, то дерево

было годно лишь на приступки к крыльцу да на растопку печки. Вятка глубоко

вздохнул, намереваясь присоединиться к молодым мужикам, которые были одеты, как и он, в длиннополые зипуны с меховыми безрукавками под ними, в посконные

порты с навернутыми на них полотняными белыми онучами, перевязанными

лыковыми бечевками, и в лыковых же лаптях, успевших разноситься за зиму. У

всех имелись сапоги, сшитые из выдубленных шкур домашнего скота, но их

надевали только в распутицу и по праздникам, а зимой удобнее было носить

лапти, теплые из-за онучей и по наледи не скользящие. Мужики затесывали

откос в передней стене заборола, чтобы плаха плотно уселась в гнездо. Пальцы

Вятки привычно обхватили топорище, а глаз приметил место для затеса торцов

бревен с другой стороны от помощников, когда вдруг кто-то сильно толкнул его

под правый локоть. Он невольно оглянулся, но сзади никого не оказалось.

– Вота, бесу неймется, – обращаясь к мужикам, воскликнул Вятка

недоуменно и в то же время весело. – Тако садануло под локоть, ажник чекан

не вышибло.

Помощники обернулись на него, ухмыльнулись в светлые усы и снова

взялись обтесывать неровные края заборола, выходившего уступом за стену для

лучшего обстрела с него. Они знали своего дружка, который дня не мог прожить

без выдумки.

– А ты этому бесу по рогам бы настучал, – откликнулся Бранок через

некоторое время. – А то отпустил его без отместки, а он в обрат возвернется.

Его напарник Охрим хохотнул и ловко отколол нужную щепину от дубового

комля, выступающего за отведенные пределы и мешающего занять тяжелой плахе

свое место. Но ответа от Вятки не последовало, как не послышалось и стука

его топора. Оба помощника, подождав еще немного, оглянулись на старшего и

разом открыли рты с крепкими зубами за усами с бородами. Вятка стоял посреди

боевой площадки, не сводя взгляда с точки за стенами крепости, его вид

говорил о том, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Мужики сглотнули

слюну, они не решались сразу повернуться лицами к синеватым далям, открывавшимся с козельского бугра.

– Вота оно, надвинулось! – наконец подал голос Вятка. – Дождалися и мы

этого обстояния...

Мужики упорно не хотели поворачиваться назад, чтобы посмотреть на то, что увидел Вятка, они продолжали пожирать глазами старшего, словно

чувствовали, что он углядел то, от чего вряд ли будет спасение. Наконец

Бранок продрал голосом горло, враз перехваченное спазмом: – Что тама, Вятка? – он облизал губы, боясь произнести то, о чем они

знали. – Жиздра вспужилась?..

В этот момент в одно из бревен с внешней стороны заборола, рядом с

проемом, возле которого стояли мужики, воткнулся наконечник стрелы. Древко

ее мелко задрожало, издавая тонкий зуд, от которого плотникам захотелось

втянуть голову в плечи. Они с детских лет впитали в себя этот звук, потому

что сами были отличными лучниками.

– Тугары!.. – выдохнул Охрим и дернул длинными руками, будто

намереваясь схватиться с невидимым противником.

– Они, поганые, – глаза у Вятки недобро сузились, забегали по углам

бойницы. – Стрелют как на игрищах, будто страху не имут...

Он наткнулся взглядом на лук и колчан со стрелами, прислоненные к

стене. Вместе с мужиками, которые при его словах мигом отшатнулись от проема

и схватились за оружие, он присел за выступ, затем пробежался пальцами по

поясу с подвешенным к нему засапожным ножом, и потянул к себе лук. Вторая

монгольская стрела впилась в бревно с другой стороны проема, она, как и

первая, издала осиное зудение глиняной свистулькой, привязанной к ней.

Мужики на корточках выглянули из-за углов недоконченной бойницы. На

противоположной стороне реки с успевшим просесть по руслу снегом топтались с

десяток всадников на низкорослых мохнатых лошаденках с крупными мордами. До

них было саженей сто, а то и больше. Зоркие глаза молодых мужчин рассмотрели

длиннополые шубы пришельцев, вывернутые мехом наружу, треухие малахаи из

собачьей шерсти и большие их головы с широкими темными лицами и узкими

глазами. У каждого воина к седлу был приторочен волосяной аркан, саадак для

лука и для кожаного колчана со стрелами, воткнутыми в него наконечниками

вверх. На поясах у незваных гостей висели кривые мечи в кожанных ножнах с

расширением книзу и охотничьи ножи с загнутыми концами. За спинами всадников

в такт движению покачивались копья с длинными древками.

– Тугары... морды у них чугунами, что ихние лошадиные, – повторил Охрим

с придыханием, в его голосе почудилась боязнь пришельцев.

– Помолчь гамо! – обрвал его Вятка, светлые зрачки у него все больше

накалялись от злости, они становились темными. Он добавил, уже как бы про

себя. – Смалявые нехристи, огаряне... Дальновато до них.

Бранок, поняв, о чем пожалел его дружок, попытался прояснить ситуацию: – Луки у них тугие. Сбеги сказывали, что мунгалы гнут их из турьих

рогов, а тетиву натягивают из подколенных жил тех диких быков, – он с

сомнением поджал губы. – Наши стрелы вряд ли до смалявых достанут.

– А вот мы стрелим, оно и прояснится, – Вятка с каким-то радостным

возбуждением взялся насаживать оперенную стрелу на тетиву, тоже сплетенную

из жил домашнего скота. Железный наконечник у нее был скошенный, что

придавало ему вид маленького скребка для разделки шкур. – Щас, нехристи, мы

вас покрестим козельской железой самокованной...

Передовой десяток монгольских воинов продолжал крутиться на другом

берегу широкой реки, занесенной напитавшимся водой, просевшим снегом, пришельцы были уверены в том, что находятся на безопасном расстоянии от

урусутской крепости и стрелы защитников до них не достанут. Они, видимо, успели узнать все об урусутском вооружении и о боевых его качествах. На

стенах самой крепости насторожились только дозорные, не покидавшие веж ни

днем, ни ночью, они еще не успели осознать опасности, надвинувшейся на